Глава 10 Cнова за работу

Глава 10

Cнова за работу

К своему общему удивлению, советские и американские медики к 1963 году обнаружили, что тяготы космического полета сводятся лишь к мелким неприятностям: тошноте, головокружению, тяжести в голове, сухости во рту. Все эти симптомы не доставляют удовольствия, но любой человек в приличной физической форме способен спокойно пережить путешествие на орбиту. Главное внимание стали обращать на подбор и подготовку не столько тел, сколько умов — для работы на борту все более усложняющихся космических аппаратов. Королев, Каманин и другие руководители советской программы пилотируемых космических полетов заново пересмотрели досье шестнадцати наиболее перспективных кандидатов, отвергнутых медкомиссиями в 1959 году, и решили предоставить им еще один шанс, поскольку их образование, научные способности и инженерные навыки теперь казались важнее каких-то выдающихся спортивных качеств. К маю 1964 года в новый отряд космонавтов ввели десять технических специалистов-непилотов, работавших в космонавтике. Собственно, это были одаренные инженеры из конструкторского бюро Королева. Между тем большинство старых друзей Гагарина из первого отряда, сформированного в 1959 году и состоявшего тогда из двадцати человек, в том числе Герман Титов, Алексей Леонов, Владимир Комаров и Андриян Николаев, занимались весьма усердно, чтобы доказать свое превосходство над двадцатью шестью новичками1.

21 декабря 1963 года полковник Гагарин был назначен заместителем начальника Центра подготовки космонавтов Николая Каманина. Во многом эта новая должность стала безопасным способом его продвижения по службе. За прошедшие три года он совершенно оторвался от космической подготовки, да и летать на реактивных истребителях было для него слишком рискованно. В отличие от любого другого пилота боевой машины, он был незаменим, его следовало сберечь в целости и сохранности как дипломатический и социальный символ, символ побед социализма. Но даже если бы он сумел быстро вернуться к профессии космонавта, те качества, благодаря которым он идеально подходил для полета на «Востоке», уже больше не имели такого значения. Быть просто молодым летчиком с правильным мировоззрением и происхождением теперь оказалось недостаточно. Гагарин понимал, что, если он хочет снова подняться на борт космического корабля, ему придется учить орбитальную механику, теорию летательных аппаратов, компьютерное управление и космическую навигацию, а уже потом убедить руководство вернуть его в список действующих космонавтов. Королев явно хотел снова увидеть его в строю и уже давно предупреждал своего любимца-«орленка»: хочешь вернуться в космос — придется засесть за учебу.

Еще в июне 1962 года Главному Конструктору надоели бесконечные заграничные вояжи Первого Космонавта, и он, потеряв терпение, жаловался: «Гагарин и Титов потеряны для космоса». Он порицал Каманина, который не присматривал за ними как полагается. Каманин привычно сваливал вину на других, отмечая в дневнике: «В этих претензиях Королева сквозит горькая обида за замалчивание его роли в освоении космоса»2.

Королев в то время уже задумывался о «Восходе», разрабатывая амбициозные планы создания нового космического аппарата с необыкновенными возможностями — умением по команде менять орбиту, с миллиметровой точностью регулируя угол тангажа[20] и отклонение от курса, а что самое поразительное — способностью встречаться и стыковаться в космосе с другим кораблем, образуя более крупный комплекс. Новый аппарат предполагалось назвать «Союз». Конечно, проект стал непосредственным откликом на американский аппарат «Аполлон». Более того, общая конструкция «Союза», с приборным отсеком, расположенным сзади, с посадочным модулем посередине и отделяемым стыковочным блоком спереди, подозрительно напоминает ранний вариант «Аполлона», предложенный компанией «Дженерал электрик» и забракованный НАСА.

«Союз» — ключевой элемент в планах грядущего освоения Луны, но аппарат будет готов лишь через два года, а то и позже. А пока Константин Феоктистов, один из доверенных инженеров Королева и коллега Олега Ивановского, занимается разработкой «Восхода» с максимально возможной для человека скоростью, чтобы Королев сумел выполнить свою часть «договоренности» с Хрущевым. Кроме того, в это же время Феоктистов готовится полететь на «Восходе» в качестве первого космонавта-инженера; такую же подготовку проходят еще девять инженеров ОКБ-1, успешно прошедшие медкомиссию (впрочем, ее требования уже стали гораздо мягче). Возможно, такая «двойственность» стала для Феоктистова способом продемонстрировать веру в собственную работу, а может быть, так Королев отблагодарил его за быструю разработку «Восхода». Феоктистов был единственным в ОКБ-1, кто никогда не уступал Главному Конструктору, обсуждая технические вопросы. По упрямству и бесстрашию эти два человека были похожи. Им обоим довелось пережить тяжелейшие испытания. Пока Королев погибал в сибирском лагере, Феоктистов сражался в рядах Красной армии, а позже попал в плен к фашистам. После грубого допроса его поставили к окопу и открыли огонь. Он упал на груду трупов и, притворившись мертвым, прятался под ними до темноты, а затем выбрался и с трудом скрылся. После такого капсула «Восхода» ему была не страшна3.

После того как в отряде космонавтов появились такие многоопытные и знающие люди, как Феоктистов, у Гагарина оставалось все меньше шансов нагнать их в учебе и заработать право еще раз полететь в космос.

В промежутках между зарубежными поездками Гагарин старался как можно чаще посещать лекции для космонавтов, но нередко случалось так, что из аудитории его срочно вызывали исполнить ту или иную дипломатическую повинность. В 1963 году трон под Хрущевым зашатался, и теперь Гагарину удавалось выкраивать на занятия больше времени, так как он уже не был столь востребован. В марте 1964 года он поступил в московскую Академию имени Жуковского, прославленное учебное заведение, где всесторонне занимались авиацией и аэродинамикой; оно располагалось в изящном Петровском дворце на Ленинградском проспекте. Екатерина II построила этот дворец как своего рода гостевой дом для иностранных путешественников; в тех же стенах, снабженных бойницами, во время московского пожара 1812 года нашел временное пристанище Наполеон, а в начале 1960-х дворец стал необходимой остановкой для космонавтов на пути в космос: в академии разработали специальный курс, после которого выпускнику выдавался диплом «летчика-космонавта и инженера». Слушатели должны были изучать космос во всех его аспектах и написать дипломную работу по выбранному направлению, после чего защитить ее перед своими преподавателями. Космонавты всё больше напоминали своих американских соперников, которые также писали дипломные работы, чтобы получить нужную квалификацию для космических полетов. (В своем широко известном дипломе новобранец НАСА Базз Олдрин провел математические расчеты для космических «рандеву», тем самым заработав себе прочное место в рядах астронавтов.)

Во время учебы в академии Гагарин изо всех сил старался как-то выдвинуться, поэтому он выбрал в качестве темы дипломной работы не что-нибудь, а заветную мечту пилотируемой космонавтики — проект конструкции крылатого космического самолета многоразового использования. Алексей Леонов, проучившийся с ним несколько месяцев, вспоминает: «Он к себе очень строго относился. Я всегда поражался, как он усердно занимается, как тщательно готовит свою работу, как старается не отстать от других».

Понятно, что космический корабль с крыльями должен возвращаться на Землю прилично, как подобает — приземляясь на авиабазе, а не падая на пашню или плюхаясь в океан. Крылья замедлят финальный спуск и помогут управлять кораблем и совершить мягкую посадку на шасси. В отличие от неуклюжих капсул, крылатый аппарат можно будет, подновив, использовать для следующего полета. Трудность была в отыскании баланса между аэродинамическими преимуществами крыльев и массивной теплоизоляцией, необходимой для возврата корабля в атмосферу. НАСА уже начало работу над так называемыми «несущими телами» — экспериментальными аппаратами, представляющими собой нечто среднее между космической капсулой и самолетом. Аппараты эти сбрасывались с огромной высоты из-под крыльев бомбардировщиков Б-52, и большинство из них приземлялось успешно. Однако в космос «несущие тела» отправлять было невозможно, так как их чересчур утяжеляло добавление ракетных двигателей и топливных баков, плюс все та же неразрешимая проблема термоизоляции. В то время, судя по всему, не существовало достаточно прочного и легкого материала, способного защитить коротенькие крылья «несущего тела» от плавления при возврате в атмосферу. Так называемая «абляционная» термоизоляция обычных капсул была толстой и тяжелой, к тому же она необратимо выгорала, оставляя на обшивке капсулы чудовищные проплешины. А громоздкая изоляция из пластических материалов и волокна совершенно не подходила для защиты крыльев.

Короче говоря, создание космического самолета — сложнейшая техническая задача. Поиски по-настоящему эффективной конструкции продолжаются и сегодня. То, что Гагарин вдавался в изучение этих вопросов уже в середине 60-х, доказывает, с какой серьезностью он относился к учебе в академии — Первый Космонавт очень хотел получить квалификацию, которая позволила бы ему снова полететь в космос. В наши дни мало кто вспоминает о его инженерных талантах, помнят лишь его простодушную улыбку деревенского паренька. Дипломную работу в Академии имени Жуковского, стоившую ему стольких трудов и волевых усилий, забыли почти все. О ней помнили только его ближайшие коллеги, в особенности — Сергей Белоцерковский, заместитель начальника Академии имени Жуковского, человека, который больше всех прочих отвечал за успехи космонавтов в области освоения теории космических полетов и орбитальной динамики (тогда как Каманин и специалисты Звездного городка учили их обращаться с техникой).

Одним из самых выдающихся достижений Гагарина стало то, что он понял: из соображений безопасности космоплан должен приземляться с выключенными двигателями. Некоторые из его наставников заявляли, что это технически невозможно. Гагарин же возражал: космоплан бесполезен, если не может выполнять спуск с неработающим двигателем. В конце концов, как выбираться экипажу, если моторы откажут? Что касается «Востока», то небольшого тормозного двигателя было бы достаточно, чтобы «столкнуть» аппарат с орбиты, настаивал Гагарин; после этого тот должен добраться до Земли без помощи двигателей. Сначала Юрий Алексеевич предложил спускать космоплан на парашюте, но эта идея, конечно, не годилась. В конце концов он решил, что космоплан перед посадкой должен парить, словно планер. Кстати, шаттлы НАСА конца 1990-х годов проделывали именно это и при подлете к Земле выключали двигатели.

Что касается идей конструкции будущего космического корабля, то здесь Гагарин во многом превосходил своих преподавателей; однако те отыгрывались на самой обычной аэродинамике. Как его корабль будет реагировать на попутный, встречный и боковой ветер? А как насчет внезапных шквалистых порывов? Учел ли уважаемый Юрий Алексеевич в своих расчетах резкое изменение характера воздушных потоков при сближении аппарата с поверхностью Земли? Снова и снова Гагарин обсчитывал сложные математические модели на примитивных аналоговых ЭВМ (вместе со своим другом и коллегой Андрияном Николаевым), пытаясь примирить характеристики воздушных потоков со своей идеальной конструкцией, с наслаждением увязая в спорах с наставниками и коллегами, вовсю применяя метод проб и ошибок и неутомимо борясь за совершенствование своих проектов4.

Гагаринская работа над космопланом считалась, как и все дипломные проекты, выполнявшиеся в Академии Жуковского строго засекреченной. Белоцерковский (как и Королев) был фигурой строго засекреченной, его фамилию никогда не называли публично. Ему даже не разрешалось фотографировать своих любимых учеников — а вдруг западные шпионы узнают, как они выглядят. Однако с помощью скрытой камеры он все-таки делал снимки на память. «Все пленки мы прятали в сейфе, — вспоминал он, — а проявляли их уже гораздо позже. Не думаю, чтобы мы поступали неправильно. Ведь благодаря этой неофициальной съемке у нас получилась целая коллекция ценных исторических фотографий».

Гагарин так погрузился в свои штудии, что даже почти переехал в общежитие академии и подолгу жил там, а не с Валей и детьми. И стремление преуспеть в учебе было не единственным фактором, отрывавшим его от дома.

Гагарин также часто бывал в московской гостинице «Юность», расположенной с внешней стороны западной части Садового кольца. Он всегда был там желанным гостем, и номер 709 на седьмом этаже был постоянно закреплен за ним и финансировался ЦК ВЛКСМ в рамках специального договора, который регулярно возобновлялся. В «Юности» нередко проводились банкеты и приемы в честь прибывавших в Москву комсомольских делегаций союзных республик, и ожидалось, что Гагарин будет выступать на них с зажигательными речами. Часто такие вечеринки затягивались до рассвета, вот почему Гагарин предпочитал переночевать в «Юности», а не ехать домой. В относительно неформальной и приватной обстановке «Юности» он мог отдохнуть и повеселиться с друзьями. Юрий Алексеевич превосходно играл в бильярд и редко проигрывал: впрочем, многие помнят случай, когда он намеренно поддался Ноне, юной шахматной чемпионке, известной своей эффектной внешностью. Его товарищи не могли понять, как он мог вынести такой позор — проиграть девчонке. Но у него была на уме другая игра.

Гагарин был весьма привлекательным молодым человеком, к тому же так получилось, что он завоевал мировую славу. С ним могла соперничать, может, только битловская «великолепная четверка», однако ошибкой было бы представлять его бессердечным покорителем женщин. Он искал сексуальных приключений не больше и не меньше, чем искала бы их любая другая суперзвезда на его месте. Все свидетельствуют, что он любил жену и обожал своих дочек. Но Валя считала, что муж слишком легко относится к брачным обетам. Ей это совсем не нравилось. Одной-единственной измены было бы достаточно, чтобы ее расстроить, не говоря уж о «нескольких изменах», которые, как утверждают некоторые, всё же имели место на протяжении их семейной жизни.

Как-то раз Валя решила навестить своего легкомысленного благоверного в гостинице «Юность». Игорь Хохлов, любимый гагаринский парикмахер из «Юности», винил в том, что происходило дальше, гостиничную охрану у входа: «Тогда была совсем другая эпоха. Любая женщина могла ухватиться за Гагарина, прогуляться с ним, даже переспать. Кое-какие шансы в нашей гостинице ему выпадали. После одной вечеринки, когда он немного набрался, одна известная спортсменка, чемпионка по лыжам, проявила к нему интерес. Он ее не соблазнял, это она его соблазняла, но часов в шесть вдруг заявилась его жена. Может, у нее какое-то предчувствие было? Похоже, винить надо милицию [на входе], потому что они могли бы запросто позвонить Юре в номер и предупредить, но не позвонили. И Валентина закатила скандал, она Гагарина чуть на куски не разорвала. Та девчонка собрала вещички и быстренько смоталась. Эта спортсменка дорого Гагарину обошлась».

Вале наверняка казалось, что все это уже было в ее жизни — стук в дверь, споры, раны на лице мужа, только на сей раз — от ее ногтей, а не от прыжка с балкона. Наутро Хохлову пришлось маскировать царапины на гагаринских щеках перед встречей космонавта с Хрущевым. Парикмахер вспоминал: «Я его подгримировал. Зализывал ему раны, так сказать. Он был из тех мужиков, которые знают толк в женщинах, но я бы не сказал, что он так уж гулял направо и налево. Валентина своего мужа очень любила, но из-за всех этих случаев стала очень ревновать. К тому же она его сама застукала».

Герман Титов говорит: «Юриной жене было очень трудно свыкнуться с тем, что он больше ей, в сущности, не принадлежит».

После Фороса сдерживающее влияние на Гагарина оказывал, в частности, телохранитель, прикрепленный к нему по указанию Хрущева: высокий брюзгливый субъект по прозвищу Хорек. Он имел талант мгновенно испортить настроение любой компании, в которой оказывался, хотя, судя по всему, и был в целом очень милым человеком. К 1962 году Гагарин убедил Хрущева отозвать охранника, но тот просто заменил его тремя довольно неудачно маскирующимися агентами «в штатском». Хохлов говорил: «Если Гагарину нравилась какая-то женщина, он не мог просто с ней уйти, телохранителей ведь в постель с собой не положишь. А если хочешь выпить — то же самое. Изволь поставить выпивку и охране».

Другим мощным фактором стала напряженная работа, не только в Академии Жуковского, но и в Звездном городке, а также участие в официальных церемониях и различных пропагандистских мероприятиях, которых у него в начале брежневской эры стало несколько меньше, но они все же отнимали у него много сил. Хохлов вспоминал, как Гагарин однажды приехал к нему стричься и рассказал о пьянчужке, который только что испачкал ему брюки на улице. Раздраженный своим плотным графиком, утомленный Гагарин грустно пошутил: «Вот разумный парень. Он может одновременно и отдыхать, и делать все остальное».

Игоря Хохлова часто вызывали в Кремль подстричь Хрущева. Старый хитрый брадобрей сохранил нелестные воспоминания о бесконечных сотрудниках КГБ и милиционерах, с которыми ему приходилось сталкиваться в те дни: «Я был в комнате с Хрущевым и его специальным телохранителем, руку тот держал в кармане, на пистолете. Я подумал: „Ну-ка, кто быстрее, ты со своей пушкой или я со своей бритвой?“ Потом вошел управделами, славный малый. По-моему, армянин. Увидел охранника и говорит: „Мы доверяем парикмахеру. Пока тут Игорь, охрана не нужна“. Так что телохранителю пришлось убраться и подождать за дверью».

И действительно — не парикмахер Игорь представлял опасность для Хрущева, а его ближайшее политическое окружение.

Хрущев вовсю демонстрировал, что Советский Союз — мощный игрок на мировой арене, современное государство с развитыми технологиями, со своими наземными и космическими ракетами, спутниками, ЭВМ, реактивными самолетами, авианосцами и ядерным оружием. Точно так же, как американский президент Кеннеди, Хрущев стремился отвлечь внимание общественности от своих промахов, обращаясь к эффектной теме — космосу. 12 октября 1964 года Королев исполнил свое обещание, успешно запустив «Восход-1» с тремя космонавтами на борту. Владимир Комаров, Константин Феоктистов и Борис Егоров в своей тесной кабине были лишены катапультируемых кресел, более того — тут не хватало места для трех космонавтов в скафандрах, и потому им пришлось удовольствоваться простенькими хлопковыми комбинезонами. Однако конструкция «Восхода» несла в себе несколько ценных усовершенствований по сравнению с «Востоком». Так, в передней части аппарата располагался запасной тормозной двигатель — на случай, если откажет основной; кроме того, спускаемый модуль, чуть уплощенный внизу, был оснащен набором маленьких ракет, чтобы смягчить удар о землю, тем самым позволив экипажу оставаться на борту до приземления. Официальные представители СССР гордо нахваливали эту концепцию «мягкой посадки», очевидно, забыв все истории, которые они рассказывали о совершенно ином методе приземления — том, что был использован Гагариным в 1961 году.

«Восход-1» полетел слишком поздно и уже не успел помочь Хрущеву. Капсула вернулась на Землю 13 октября, а буквально на следующий день Первого секретаря ЦК КПСС сместили. Более того, его вызвали из форосской резиденции, когда полет еще продолжался. В Москве на экстренном заседании Политбюро Хрущев с удивлением узнал, что он только что подал в отставку из-за преклонного возраста и ухудшающегося состояния здоровья. Его кресло занял молодой, энергичный и честолюбивый Леонид Брежнев.

Почти сразу же все эти бурные события сказались на положении Гагарина. Резко сократилось количество его заграничных поездок, а все его каналы связи с Кремлем обрубили. Брежневу не хотелось слышать о космических победах Хрущева[21]. Бурлацкий, хорошо знавший Гагарина, отметил, как сразу переменилось настроение Первого Космонавта. «Я уверен, он перестал чувствовать себя счастливым. И не потому, что не любил Брежнева. Нет, скорее из-за того, что Брежнев воспринимал его как своего рода представителя Хрущева в мире. При Брежневе Гагарин мгновенно утратил свое положение, свой статус. У меня возникло такое ощущение, что он не знал, чем себя занять. С политической точки зрения он являл собой как бы руку мира, которую Советский Союз протягивал Западу, но Брежнев возобновил гонку вооружений, и ему не нужны были такие символы, как Гагарин». Бурлацкий подчеркивает общеизвестную истину, касающуюся политической жизни в России: «Не важно, кто есть кто, важнее, кто чей. Гагарин был хрущевский, и этого оказалось достаточно, чтобы приход Брежнева положил конец его карьере».

Не один Бурлацкий считал, что брежневский режим сильно повлиял на жизнь Гагарина и лишил его многого, к чему он привык. Первому Космонавту пришлось искать успокоения, компенсации в каких-то новых сферах. Видимо, и в алкоголе. Он был опустошен. Сегодня ты представитель страны, а завтра — простой пилот без всякой должности. Говорят, что величайшее несчастье наступает тогда, когда кончается счастье. «Брежнев и его дружки из Политбюро, — утверждает Бурлацкий, — украли у Гагарина счастье, и это они виновны в том, что случилось с ним дальше».

Федор Демчук, персональный водитель Гагарина, весьма однозначно высказывался об отрицательных политических последствиях нового режима для Первого Космонавта. Он вспоминал, как в хрущевские дни частые визиты в Кремль заканчивались веселыми вечеринками, сопровождавшимися смехом и выпивкой. При Брежневе Гагарина стали приглашать во властные кабинеты гораздо реже, и после их посещения «Гагарин выходил грустный и тихо садился в машину. Я его не спрашивал, что случилось. Незачем было. Я сам видел — он занят своими мыслями».

С самого начала этой новой жизни Гагарина больше всего поразило, что теперь он лишился возможности втайне помогать тем многочисленным ходатаям, которые обращались к нему с самыми различными просьбами. Его не назовешь святым, но он, несомненно, был очень доброжелательным человеком, скажем спасибо достойному воспитанию в Гжатске и Клушине. Ему всегда было присуще чувство ответственности за порученное дело — он научился этому еще в годы войны. Среди его бывших коллег, намекавших на его капризы, шалости и легкомысленное поведение, никто не отрицал, что он всегда с теплотой и щедростью относился и к друзьям, и к незнакомым людям, когда те попадали в беду.

При Звездном городке через десять дней после гагаринского полета учредили специальный отдел писем — там обрабатывался колоссальный наплыв корреспонденции, приходившей со всего Советского Союза и из многих зарубежных стран. Со временем отдел расширили для работы с письмами, адресованными и другим космонавтам. (К 1964 году все товарищи Гагарина, побывавшие в космосе, стали знаменитостями; неудивительно, что они пользовались большим влиянием в высших эшелонах власти.) Семь сотрудников находились здесь на постоянном дежурстве (по меньшей мере двое из них напрямую подчинялись КГБ). Эту службу возглавил Сергей Егупов, в задачу которого входило, во-первых, разгрузить Гагарина, а во-вторых, приглядывать, не всплывут ли в корреспонденции какие-нибудь деликатные темы. Он рассказывал: «Чаще всего на конвертах писали: „Гагарину, Москва“. Или „Гагарину, Кремль“. В конце концов решили ему выделить специальный почтовый индекс, „Москва-705“. Думаю, за все эти годы мы получили не меньше миллиона писем».

Большинство из них выражали радость, изумление, восхищение подвигом Гагарина и гордость. Но далеко не все письма были такими. Некоторые послания несли страдание, отчаяние и просьбу о помощи. «У нас в Звездном все они хранятся в архиве, доступ открыт. Сами можете увидеть, плохих писем там вообще нет, ни одного», — говорил Егупов. Резонно предположить, что какие-то из них наверняка уничтожены, однако огромное количество таких «нехороших» писем сохранилось. «Примерно десять-пятнадцать процентов корреспонденции содержало всевозможные просьбы от простых людей — об улучшении жилищных условий, о том, чтобы поставили водяную колонку, чтобы увеличили пенсию, чтобы взяли ребенка в детский сад… в те времена это почему-то довольно сложно было устроить». Самые отчаянные письма приходили от заключенных, просивших о пересмотре дел. Федор Демчук вспоминал об одном из них, молодом человеке, жестоко осужденном за свое первое правонарушение. «Гагарин говорит: „Как мне быть? Я должен помочь, ведь если мы спасем этого парня, дальше у него все будет гораздо проще и легче. А вот если он сядет в тюрьму, его навсегда затянет в преступную систему, и он никогда не станет нормальным человеком“. Он повсюду обращался, ходил во всевозможные инстанции, настаивал. По-моему, он добился каких-то результатов».

Можно только догадываться, какую боль испытывал Гагарин, читая, например, такие обращения:

Уважаемый Юрий Алексеевич! Штурман первого класса, прослуживший в Военно-воздушных силах девятнадцать лет, просит Вас принять его. От этого зависит жизнь моего сына…

Юрий Алексеевич, Герой Советского Союза! Мою дочь отказались принимать в университет из-за ее еврейского происхождения. Не могли бы Вы…

Дорогой товарищ Гагарин! Гражданин Данилченко просит вас посодействовать с получением места в доме инвалидов для его дочери, которая страдает психическим расстройством…

Егупов извлекает из архива и другие характерные примеры: «А вот письмо, где семья Курдюмовых просит об улучшении жилищных условий, девять человек в одной комнате, площадь шестнадцать метров, дом старый, стены сыреют. А вот еще одна просьба насчет жилья — от гражданки Морозовой, у нее ребенок с врожденным пороком сердца; а вот заключенный Якутии пишет, что его несправедливо осудили, и просит отменить приговор». Каким-то чудом Гагарину удавалось отвечать почти на все письма, проявляя большую заботу о своих соотечественниках. Особенно душераздирающие послания он носил в своем бумажнике — чтобы подхлестнуть совесть, не давать душе успокоиться. Правда, были и такие запросы, которые его совершенно не трогали, например:

Дорогой космонавт Юрий Гагарин! Позвольте мне поздравить Вас с Вашим величайшим достижением. Прошу Вас оказать великую честь нашей фирме «Рихтер и компания» и предоставить нам любезное разрешение использовать Ваше знаменитое и уважаемое имя для того, чтобы назвать в Вашу честь наш новый продукт — водку «Астронавт Гагарин».

«Зачем вы мне это показываете? — жаловался он Егупову. — Я эту бумагу три минуты читал, только зря время потратил». А потом он целых полчаса сочинял заботливый и теплый ответ пятнадцатилетнему канадскому пареньку, вежливо просившему дать совет, какую выбрать профессию.

Нередко люди прямо-таки осаждали Первого Космонавта с самыми разными просьбами. Алексей Леонов говорит: когда Гагарин приезжал к родным в Гжатск, те или иные местные сановники неизменно поджидали его в родительском доме, вымаливая для себя всякие блага. Он действительно много сделал для своих бывших соседей, для жителей Смоленска. Гжатск раньше был старомодным купеческим городком, но после 61-го начал расти как на дрожжах и быстро превратился в современный высокоразвитый город. Имя и репутация Гагарина помогли коренным образом изменить судьбу целого региона.

Однако известен случай, когда Гагарин отказался помочь. Одна женщина написала ему, что у ее сына неприятности из-за того, что под Новый год тот срубил елку в неположенном месте. Гагарин изучил это дело и выяснил, что предприимчивый юноша, судя по всему, срубил не одну елку — он ими торговал. Космонавт порекомендовал уволить парня с работы. Гагарин тогда, вспоминает его водитель, сильно рассердился: «А если каждый будет срубать „всего одну елочку“? Где мы тогда окажемся? И так вот-вот ничего не останется».

Леонов объясняет этот и другие похожие случаи тем, что Гагарин имел возможность увидеть Землю из космоса: «Вернувшись из полета, он часто повторял, какой наш мир особенный, как мы должны его беречь, чтобы не разрушить». По нынешним временам — просто общее место, всем нам внушают такие представления в школе, но каково стать самым первым человеком, пораженным хрупкой красотой нашей планеты? В апреле 1961 года Гагарин был единственным из трех миллиардов землян, действительно видевшим наш мир из космоса — маленький голубой шарик, дрейфующий в бесконечной тьме Вселенной…

Так незадачливый лесоруб потерял работу по специальному требованию Гагарина. Впрочем, чаще он склонялся к тому, чтобы помочь авторам петиций и без устали обращался к властям. «Пожалуй, ему все содействовали, куда бы он ни шел. Да и кто бы ему отказал?» — говорил Егупов.

Разве что Леонид Ильич Брежнев.

Новый генсек Леонид Брежнев относился к Королеву так же, как Хрущев: настаивал на орбитальных подвигах, совершаемых впервые в мире, и практически не интересовался техническими подробностями, которые представлялись обоим руководителям Советского Союза весьма туманно. Однако предстоящий полет «Восхода» его интересовал, так как обещал принести новый триумф — первый выход в открытый космос с помощью гибкого переходного шлюза, прикрепленного к обшивке спускаемого аппарата. Королеву тоже не терпелось испытать свою новую разработку. Уже в 1962 году он провел подготовительную беседу с Леоновым, которого рассматривал как одного из главных кандидатов для такой прогулки. Леонов вспоминает: «Он сказал мне, что моряк должен уметь плавать, а значит, и каждый космонавт должен научиться передвигаться в космосе и выполнять инженерные работы за пределами корабля». 23 февраля 1965 года Королев запустил испытательный беспилотный модуль с новым переходным шлюзом. Полет завершился скверно: капсула треснула при возврате в атмосферу из-за ошибочных сигналов, поступавших с Земли. Спустя несколько дней капсулу попытались сбросить с самолета, но и это не удалось, так как парашют не раскрылся. Олег Ивановский вспоминал, как Королев с отвращением произнес: «Надоели мне эти полеты на тряпках». Главный Конструктор терпеть не мог парашюты и всегда хотел разработать жесткую систему винтов или еще какое-нибудь аэродинамическое устройство, которое бы их заменило. К счастью, он не дожил до куда более страшного отказа парашюта — в апреле 1967 года: та неполадка могла стоить жизни Юрию Гагарину…

«Восход-2» взлетел 18 марта 1965 года. Время рассчитали отлично: аппарат опередил первый полет американского «Джемини» на шесть дней. В кабине на сей раз находились лишь двое — чтобы хватило места для громоздких скафандров. Павел Беляев оставался на борту, а его второй пилот Алексей Леонов втиснулся в гибкую шлюзовую камеру, после чего вылез из аппарата. Десять минут он наслаждался «космической прогулкой», а затем начал втягиваться обратно в корабль, и тут вдруг обнаружил, что его полностью накачанный скафандр раздуло так, что теперь он не помещается в шлюзовой отсек. Леонову, совершенно изможденному от усилий, пришлось выпустить часть воздуха из скафандра, чтобы проникнуть обратно.

А затем, незадолго до того, как наступило запланированное время возвращения, Беляев увидел, что высота корабля не подходит для включения тормозных двигателей, и отключил автоматические системы ориентации, чтобы они не ухудшили положение. С помощью Королева и наземных служб им с Леоновым удалось вручную запустить тормозные двигатели на следующем витке, однако это сдвигало предполагаемое место приземления на две тысячи километров. Капсула опустилась в безлюдные снежные леса под Пермью, близ северной части Волги. Аппарат застрял между двумя мощными елями в нескольких метрах над землей. Между тем спасательные группы находились в двух тысячах километров отсюда, в районе, где капсула должна была опуститься по плану. Космонавтам пришлось провести беспокойную морозную ночь, ожидая, когда их подберут. Они открыли люк, но спуститься со своего ненадежного насеста, не осмелились — поблизости во мраке завывала стая волков5.

В советских газетах об этих трудностях не писали, и этот космический полет стал поистине триумфом. Весь мир узнал о новой победе советской космонавтики. Но перед этим Юрий Мозжорин получил суровое указание из канцелярии Косыгина: «Велели, чтобы в прессу не просочилось ни единого слова о посадке под Пермью. Я понятия не имел, на что похожи тамошние места, но мне пришлось съездить к телевизионщикам и убедиться, что на их кадрах никто не узнает Пермский край». Но при всех этих уловках факт остается фактом: Алексей Леонов вышел в открытый космос задолго до своих соперников из США. Лондонская газета «Evening Standart» поместила статью об американских астронавтах Янге и Гриссоме, готовящихся к первому запуску «Джемини», под заголовком: «Догоняйте!», a «Times» описывала приключения Леонова как «один из самых фантастических моментов в истории». НАСА снова оказалось в проигрыше. Эд Уайт, конкурент Леонова по прогулкам в космосе, сумел догнать советского коллегу лишь 3 июня, во время второго полета «Джемини», почти через три месяца после экспедиции «Восхода-2».

Превосходный художник, Леонов тут же стал рисовать эскиз памятной марки, которая запечатлела бы его выход в открытый космос, и часами радостно обсуждал с Гагариным различия в кривизне Земли при наблюдении с орбиты. «Я видел ее более резко закругленной, чем Гагарин, и это меня беспокоило, но потом мы сообразили, что максимальная орбитальная высота „Восхода“ была пятьсот километров, а „Востока“ — двести пятьдесят, то есть я находился гораздо выше. Знаете, все имеет разумное объяснение с точки зрения физики». Не имели разумного объяснения лишь совершенно сверхъестественные требования секретности. Невинный эскиз Леонова должны были утвердить пропагандисты из КГБ. «Все было такое засекреченное, понимаете, — вспоминал Леонов. — В конце концов я нарисовал совершенно другой корабль, он совершенно не был похож на мой, и тогда они отстали».

По завершении этой более или менее удачной экспедиции должен был состояться полет «Восхода-3», приуроченный к открытию съезда партии, намеченному на март 1966 года. К амбициозному проекту — встрече с беспилотным аппаратом — готовились космонавты Георгий Шонин и Борис Волынов. Для освещения предстоящих полетов «Восхода» привлекли журналиста Ярослава Голованова, а также двух писателей, поскольку Королеву не нравились чересчур прозаичные описания космических полетов. Ему хотелось, видно, большего пафоса и романтики.

14 января 1966 года Королев находился в Кремлевской больнице, где ему должны были сделать, как предполагалось, вполне обычную операцию на кишечнике. Годы болезней, чрезмерно интенсивной работы, а также пребывание в колымском лагере в 1939–1940 годах — все это не могло не отразиться на состоянии Главного Конструктора. Внутреннее кровотечение никак не удавалось остановить; кроме того, выяснилось, что в его брюшной полости — две огромные опухоли. После длительной и рискованной операции сердце Королева отказало, и он скончался.

Гагарин пришел в ярость, узнав, что элитные и увешанные наградами доктора не сумели спасти его друга и наставника. «Как они могли лечить такого уважаемого человека настолько примитивно и безответственно!» — кричал он в гневе. Гагарин всегда повторял, что не доверяет Кремлевской больнице. В июне 1964 года там должна была рожать Валентина Терешкова, вышедшая замуж за Андрияна Николаева. Игорь Хохлов, парикмахер и приятель Гагарина, вспоминал, что Гагарин, который относился к Терешковой с большой теплотой, говорил по этому поводу: «Эти дряхлые вожди из Политбюро больше не в состоянии иметь детей. В Кремлевской больнице роды принимают один-два раза в месяц. Надо положить Валентину в обычную больницу, где дети рождаются, как на конвейере, и где в родильном отделении понимают что делают, потому что у них есть опыт». К пожеланию Гагарина тогда прислушались, и Кремлевка лишилась звездной пациентки. Теперь же, в мрачном и пронизывающе-холодном январе 1966-го, Гагарин был глубоко потрясен смертью Королева.

Главный Конструктор, посвятивший всю свою жизнь советской космонавтике, одержавший блестящие победы, никогда не обсуждал свой арест, пытки, избиения, сталинский лагерь. Он казался сильным, здоровым человеком, но на самом деле страдал от множества болезней. Он не мог поворачивать голову, ему приходилось разворачиваться всем телом, чтобы посмотреть собеседнику в лицо; не мог он и широко развести челюсти, чтобы громко расхохотаться.

За два дня до назначенной операции он отдыхал у себя дома в Останкине. К нему зашли Гагарин, Леонов и несколько других коллег. В конце вечера, когда большинство гостей уже надевали шинели, Королев попросил двух своих любимых космонавтов: «Не уходите. Хочу поговорить». Его жена Нина принесла еще еды и напитков, и четыре часа, до утра, Королев рассказывал им о ранних годах своей жизни, и этот рассказ Леонов запомнил навсегда. «Он говорил о том, как его арестовали и увезли, как его избивали. Когда он попросил воды, ему разбили лицо чайником… От него требовали список предателей и так называемых вредителей [первой ракетной программы], а он мог только твердить, что такого списка нет». Королев описывал, как заплывшими глазами различал: мучители суют в его покрытую синяками руку какую-то бумагу, чтобы он ее подписал; потом его снова избили и приговорили к десяти годам строгого режима в сибирском лагере. «Мы с Юрой поразились, многое в его рассказе стало для нас неожиданностью», — говорит Леонов.

А потом, спустя год, когда он уже почти умирал в сибирском лагере, Королева вызвали в Москву — знаменитый авиаконструктор Андрей Туполев затребовал его для военных работ. Туполев находился в спецтюрьме для инженеров, отличавшейся менее строгим режимом: там имелись отдельные конструкторские помещения, а жилищные условия были несколько лучше, чем в лагере6. Собственно, Туполев и сам был заключенным. Однако никто не организовал переправку Королева в Москву, и ему пришлось самому придумывать, как добираться до столицы. Страдая от невыносимого холода и от голодных галлюцинаций, однажды он нашел на земле горячую буханку хлеба — очевидно, упала с проезжавшего грузовика. «Она казалась мне чудом», — говорил он Гагарину и Леонову. На время он стал чернорабочим и сапожником, чтобы заработать деньги на проезд до Москвы по воде и по железной дороге. Зубы у него расшатались и кровоточили, потому что он целый год не видел свежих фруктов и овощей. Один раз, бредя по проселочной дороге, он упал и потерял сознание. Какой-то старик втирал травы ему в десны и, подняв его и поддерживая, обратил лицом к слабому солнцу, но путник упал снова. Леонов сохранил яркие впечатления о его рассказе: «Вдруг он различил в воздухе что-то легкое, летучее. Бабочка. Она ему напомнила о жизни».

Видимо, страдавший от старых ран Главный Конструктор после стольких лет молчания хотел облегчить душу перед двумя младшими друзьями. Этот могучий человек никогда раньше не делился ни с кем своими столь личными, столь мучительными воспоминаниями, и молодых космонавтов глубоко тронуло услышанное. Леонов отмечает: «Королев тогда впервые заговорил о своем гулаговском заключении, потому что такие истории обычно хранили в тайне… Мы начали понимать: с нашей страной не всё в порядке… По пути домой Юра все спрашивал: как такое могло быть, почему таких уникальных людей, как Королев, подвергали репрессиям? Ведь очевидно было, что Королев — национальное достояние».

После похорон Гагарин настоял на том, чтобы провести ночь в доме Главного Конструктора. По словам Ярослава Голованова, Гагарин сказал: «Я не успокоюсь, пока не доставлю прах Королева на Луну». В крематории он попросил космонавта Владимира Комарова развеять часть королёвского праха во время следующего космического полета, при спуске, хотя, по православным обычаям, прах человека нельзя делить на части. Неизвестно, отправили в космос какую-то частицу праха или нет, но Голованов утверждал, что из крематория пропало несколько горстей: «Комаров действительно развеял его после смерти Королева. У Гагарина и Леонова тоже хранилась часть праха».

Смерть Королева отмечает поворотный момент в жизни Гагарина. Теперь он целиком посвятил себя подготовке к полетам в космос, в том числе — на Луну. Вернулась его самодисциплина, и он с удвоенной энергией вновь засел за диплом. Это произвело впечатление на Каманина, который позволил ему готовиться к первой экспедиции «Союза» в качестве дублера. При удачном раскладе место дублера автоматически давало ему возможность отправиться со второй экспедицией «Союза», но это привело к его прямому столкновению с другим космонавтом, который считал, что место принадлежит ему, а не Гагарину. Джеймс Оберг, видный космический историк, замечает: «О трениях между Гагариным и еще одним-двумя космонавтами не так уж много пишут — вероятно, потому что не любят это обсуждать. По большому счету Гагарин использовал преимущества своего звания и положения»7.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.