VIII. «ДРУЖБА НАУК»

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

VIII. «ДРУЖБА НАУК»

Хорошо у нас

в Стране Советов.

Можно жить,

работать можно дружно.

В. Маяковский

Для разработки плана экспедиции будущею года оставалась целая зима.

Пробовали ли вы когда-нибудь путешествовать по карте, вспоминая старые походы и предвкушая новые? Если нет, то вы не знаете одной из самых больших радостей не только вновь переживать пережитое, но и жить вперед. Настоящему человеку всегда мало одной жизни!..

На заранее заготовленных планшетах участники будущих экспедиций, — а их было уже девять, — наметили места своих будущих баз. Решено было новыми исследованиями постепенно охватывать все более отдаленные восточные районы хибинских тундр.

Глубокая долина делит Хибинский массив на две части: западную и восточную. На языке саами долина называется Кукисвум, что значит — Длинная долина.

С запада сплошная стена горного плато обрамляет долину и замыкающие ее красивые синие озера Вудъявр и Кунъявр.

Уже в 1921 году через один из перевалов экспедиция Ферсмана проникла в южную часть долины и могла обозревать заманчивый, но пока неизведанный путь на высоты горного плато.

Девять перевалов отделяют друг от друга еще более крупные горные плато, окаймляющие Длинную долину с востока. Один из них проходит через труднодоступные ущелья, другие представляют собой седловины, видимо легче проходимые. Участники экспедиции лишь издали разглядывали скалистые вершины и снеговые поля, освещенные красными лучами полуночного солнца. Заманчивая цель новых путешествий!

Маршруты проложены, цели намечены, но еще далеко до заветного мгновенья, когда последний раз вздрогнет на рельсовых стыках вагон, успокоенно звякнут буфера и станция Имандра вновь примет своих гостей. А пока снежные бураны воют над каменистыми кручами, до самых верхушек заносят они ели, и только горные речки чуть слышно журчат под многослойным пологом снега и льда.

Однако не следует думать, что зима для геолога — пора мечтательных ожиданий, беспечного досуга и отдыха. Отнюдь не так. По пословице «каково аукнется, таково откликнется», зима и лето в работе геолога связаны между собой неразрывными нитями. Собранные летом образцы пород, каждый из которых завертывается в бумажку с обозначением даты и места, где он был обнаружен, подвергаются тщательному изучению в лаборатории.

Ферсман был нетерпим ко всякой небрежности в этом важном деле.

— Знаете ли вы, как надо собирать камни, кристаллы, минералы, образцы руд? — восклицал он. — Это совсем не значит отломить грубыми ударами молотка два-три куска, положить их в мешок, свалить потом в ящик, в городе вынуть оббитые и запыленные образцы из мешка, наложить горой их на лоток, на него поставить второй, так целым штабелем… ибо в шкафу нет места.

— Да что вы делаете, милый друг, ведь вы безбожно обломали замечательный кристалл берилла! Теперь даже не разберешь — не то кварц, не то прозрачный воробьевит. Да можно ли так?!

— А вы что думаете, — начинает оправдываться молодой геолог, — легко их было везти? Мы ведь с самых круч Бартанга тащили камни на своей спине, а бумаги, знаете, не было; а потом двести километров верблюдами, — в курджумах, сеном переложили, а потом на автомобиле, тоже сотни километров. Вы что думаете, по асфальту везли, как пирожные с кремом в кондитерскую в Москве, — вот камни и оббились. Вам хорошо критиковать! Сейчас мы помоем камни щеткой, разобьем, сделаем шлифы… Это еще ничего, а вот когда мы в прошлом году собрали коллекцию цеолитов — этих нежнейших волосистых кристалликов с красными головками, — так, знаете, от них ничего не осталось, все в муку превратились, — пришлось выбросить.

С растущим ужасом слушал Ферсман геолога.

— Ну, а как же вы будете их изучать? Ведь надо же измерить кристаллы, определить относительный возраст минералов. В этих обломках вы ничего не поймете!

Только тонкий химический и кристаллохимический анализ помогает разобраться в сложных процессах кристаллизации, в законах роста этих некогда прекрасных образований.

«Ведь истинные законы — великие законы природы, — писал Ферсман, — обычно начинаются за третьем десятичным знаком, в тонких мелочах строения, в неуловимых чертах лица скрыты глубочайшие тайны мироздания; надо присмотреться, вдуматься в каждый камень, и он сам расскажет тебе без шлифов и полировок о своем прошлом. Ты только к нему присмотрись так, любовно и думаючи!»

Все находки наносятся на особую карту. Каждый минеральный вид отмечается на ней особой краской. Кстати сказать, даже после начала поисков, казалось, не оставалось таких цветов и оттенков, которые не были бы использованы для раскраски карты хибинских тундр. Внешне однообразные моренные холмы таили неисчерпаемые богатства горных пород и минералов.

Прочтенные «иероглифы Земли», как называл Ферсман минералы, должны были рассказать геохимическую историю местности.

В процессе их «прочтения» возникают и проверяются новые методы исследования, появляются новые теории происхождения тех или иных минералов, встают новые проблемы. На следующий год исследователь будет пытливо искать на них ответы.

Ответы, полученные разными изыскателями, могут не сойтись.

В спорах рождается истина.

За работой геолога пристально следят ученые других специальностей, которые, так же, как и геологи, хотят широко пользоваться научными завоеваниями своих собратьев.

Именно эту мысль — о взаимной связи смежных наук — всегда стремился подчеркнуть на заседаниях кружка при Минералогическом музее Академии наук его руководитель А. Е. Ферсман.

Профессор А. В Шубников так вспоминает/собрания кружка:

«Круглый зал геологической библиотеки; По стенам прекрасные книжные шкафы; длинный основательный стол, за столом А. П. Карпинский, В. И. Крыжановский, наиболее почетные ленинградские представители геологических наук. Кожаные кресла все заняты, так что часть публики стоит. Не нарушая торжественности собрания, позвякивают ложечки: разносят чай с печеньем. Доклады не всегда были интересны, однако все стремились присутствовать на них, так как всех интересовало, что скажет в начале и после Александр Евгеньевич Ферсман. Одного выступления А. Е. было достаточно, чтобы собрание было многолюдным».

В чем был секрет общепризнанного обаяния Ферсмана? Прежде всего в том, что ход его мыслей отражал передовые тенденции времени.

Ферсман ставил в то время вопрос: «Существует ли вообще настоящая граница между какими-либо науками? И не составляют ли все науки, взятые вместе, единое, естественно неразделимое, а то, что выставляется как граница отдельной науки, не есть ли лишь нечто искусственное, натянутое, подогнанное соответственно уровню знаний в каждое данное время?»

Одно из наиболее выразительных его высказываний в этом плане было посвящено памяти Евграфа Степановича Федорова.

Ферсман в статье о Федорове рассказывал о некоторых своих беседах с великим ученым Федоров оттенял в науке одну, по его мнению, важнейшую черту: умение улавливать сходства и общие черты явлений, повидимому, разнородных. «Умение, — подхватывал эту мысль Ферсман, — этим путем устанавливать связи между такими научными достижениями, научными течениями, которые считались до сих пор совершенно чуждыми друг другу».

«Мы подходим, — продолжал он, — в этом вопросе к одной из самых замечательных черт таланта самого Федорова — умению вносить методы и завоевания одной науки в область научного творчества другой. Самые крупные его достижения всегда начинались в таких пограничных областях, где, по его собственным словам, «в каком-то особенном, современном нам напряжении процветает наука, появляются новые глубокие отрасли знаний, исчезают перегородки, разделяющие разные отрасли знаний и жизни».

Это были плодотворные, раздумья, глубочайшим образом, быть может незаметно для самих ученых, связанные со всем строем идей, широко ворвавшихся в общественную жизнь страны вместе с пролетарской революцией, идей, освобожденных ею.

Перед глазами Ферсмана и слушателей его кружка были живые примеры внедрения физики в смежные дисциплины, в ту же геологию, в виде работ Петра Петровича Лазарева — инициатора создания в Москве первого Института физики и биофизики.

Курская губерния была еще прифронтовой полосой, когда туда выехала исследовательская бригада геолога Ивана Михайловича Губкина. Прерываемая подчас трескотней пулеметов, орудийной стрельбой и налетами казачьих разъездов, велась предпринятая по прямому указанию В. И. Ленина крупная работа по изучению Курской магнитной аномалии, потребовавшая широкого применения геофизики к геологической разведке. Две науки — геология и физика с ее магнитными приборами — объединили свои методы для того, чтобы «светить земные недра; и открыли такие залежи железа, которые почти вдвое увеличили известные мировые запасы этого металла. Физику представлял в этих исследованиях П. П. Лазарев.

В это самое время — в сентябре 1918 года — был создан новый Физико-технический институт, один из первых институтов, организованных при советской власти.

И также, в разгар гражданской войны, в январе 1919 года в Петербурге собрался первый довольно многочисленный съезд советских физиков, на котором отчетливо прозвучало требование о включении науки в производственную жизнь страны. «Техника будущего — это прежде всего физика в ее приложениях!» — под этим лозунгом развивался новый институт. Это его развитие было ознаменовано новыми победами «дружбы наук». В одной из лабораторий физико-технического института тогда еще молодой профессор Николай Николаевич Семенов заложил основы нового направления — химической физики. Ему удалось выхватить из быстротекущего процесса химических реакций отдельные мимолетные звенья. Раскрытие механизма реакции методами химической физики сулило большие перспективы. Это ожидание вполне оправдалось в дальнейшем. Разоблачение интимных стадий процесса окисления фосфора привело впоследствии к углубленному исследованию так называемых цепных реакций — тех самых разрастающихся лавиной реакций, по типу которых происходит распад атомного «горючего» при извлечении атомной энергии.

Нужно ли продолжать примеры!

Многими путями осуществлялось «стремление к сближению отдаленного, к соединению разделенного — к обобщению», о чем писал К. А. Тимирязев в своей замечательной статье «Красное знамя».

Эта-то практически намечавшаяся линия сближения отдельных областей знания и находила отражение и в писаниях и в устных высказываниях Ферсмана.

За это Ферсмана свысока третировали «зубры» классической геологии, не желающие ни на волос поступиться догмой руководств, составленных в конце прошлого века. Геохимики в глазах «стариков» создавали свои теории с возмутительной поспешностью, с беспечностью мальчишек, а революция развязывала им руки!

Ферсман не задумывался над тем, почему «старым зубрам» так трудно было справиться с ним и другими возмутителями «академического» спокойствия. А происходило это потому, что объективно стремления Ферсмана, его учеников и соратников отвечали требованиям эпохи и жизнь поддерживала их.

Взаимодействие, взаимопроникновение разъединенных некогда наук уже в эти первые годы существования советской власти рисовались не отвлеченным пожеланием, не предсказанием лишь, которое требовало огромной смелости мысли от Энгельса в те годы, когда он работал над набросками к «Диалектике природы». Они начинали воплощаться в жизнь при полной поддержке Коммунистической партии, преломляясь в виде новой, нигде и никогда не виданной «дружбы наук». Этого требовали новые задачи общественного хозяйства, впервые объединенного в руках одного разумного хозяина — народа.

Наука, которой служил Ферсман, выдвигалась в авангард социалистического наступления на косные силы природы. Именно поэтому шла в науку молодежь, выдвинувшаяся из недр народных. Она жила ощущением ближайших целей науки, конкретной борьбы с природой и покорения ее. Горячее, трепещущее пламя идей грядущей социалистической перестройки страны озаряло путь молодежи. Молодые географы и минералоги не ждали налаживания средств сообщения, богатого оснащения экспедиционных отрядов. Они рвались в путешествия, во время которых питались черникой и грибами, учились смотреть, наблюдать, обобщать, учились, учились, учились во имя настоящего, во имя будущего.

Без нее, без этой молодежи и без ее одухотворенности задачами, поставленными революцией, кружок Ферсмана постепенно перерос бы в маленькую солидную школу, но никогда не смог бы превратиться в ядро массового похода в минералогию и геохимию, начавшегося в двадцатых годах в Петрограде. В этом движении смешались все масштабы времени. Для новых сотрудников, в 1923 году приходивших в научные институты из вузов, их товарищи, окончившие те же факультеты в 1919 году, были уже солидными учеными, которые, казалось, превзошли все, так как они работали в науке уже четыре года. Были лаборатории, где по возрасту «поколения» руководителей и руководимых разнились одним годом, соответственно выпускам вузов. Наука обогащалась новыми большими достижениями.

Ферсман, писал о «завоевании времени», но чем, как не успехами новой, советской науки, была подсказана самая, эта мысль! Виталий Григорьевич Хлопин, основавший вместе с Вернадским Радиевый институт, за короткий срок успел осуществить интереснейшие исследования колец, ореолов или «глазков», образованных в горных породах в результате естественного распада радиоактивных элементов уранового или торцевого ядра, этих естественных геологических «часов».

Это было начало новой науки — радиохимии, которая в союзе с ядерной физикой создала изумительные успех» в познании строения вещества и методов его превращения, вылившиеся в наши дни в столь грандиозные завоевания экспериментальной техники, как искусственное создание элементов, не существующих в природе. Первые успехи радиохимии на отечественной почве, внушавшие веру в преобразование одного элемента в другой и в перспективу использования грандиозных запасов внутриядерной энергии, волновали Ферсмана «Эта мысль — не фантазия, — писал он, — а реальная возможность будущего… Уже видится победа новых алхимиков и превращение химических элементов больше не мечта средневековых затворников не мечта и фантазия поэта, а надвигающаяся научная действительность». Ферсман не мог еще предвидеть в то время, что именно геохимии с ее тонкими методами изучения химической структуры минералов удастся впоследствии сыграть особенно важную роль в отыскании и разработке методов извлечения сырья для новой «ядерной химии».

На первых порах ему самому не хватало еще теплоты, кровной заинтересованности, любовного хозяйского чувства к росткам новой жизни, которые с такой могучей силой вздымались вокруг. Он еще не очень ясно понимал в то время, что идея «дружбы наук», которая была близка ему как ученому, работавшему на «стыке» ранее разобщенных научных дисциплин, получала мощное подкрепление в самой практике социалистического хозяйства.

Ферсману, несмотря на его академические лавры, предстояло окончить еще один университет — университет социалистического самосознания. Местопребыванием этого университета оказались Хибины.