Мучительные раздумья

Мучительные раздумья

Мы мучительно решали вопрос: что делать?

Война кончилась. Мы знали, что для таких специалистов, как мы, на нашей родине работы непочатый край, захлебнуться можно, и она нас не пугала, а радовала. Так хотелось, как во время войны, много сделать для своей разрушенной, измученной страны! И тут же возникал вопрос, и мы спрашивали друг друга: а что, если нас, не дав даже ступить на твердую почву, не дав даже повидаться с родными, арестуют?!! Ведь отправляет же он снова в лагеря и на тот свет даже героев, чудом уцелевших и вернувшихся победителями, прямо с фронта.

Ну, сошлют нас, думала я, в лучшем случае куда-либо в Сибирь, Казахстан, на Дальний Восток на предприятия цветной металлургии, как специалистов. Я там уже повсюду побывала и встречала там крупных ссыльных специалистов из «группы Рамзина», с которыми даже подружилась, и меня это не пугало, а вот за Кирилла мне было страшно, я боялась, что он не выдержит. Он был слабее меня, и я также знала, что нас разлучат, а это означало конец нашей семьи. И вряд ли когда-нибудь мы могли бы встретиться вновь. И это было бы в лучшем случае, а ведь могло бы быть и хуже…

Но самое страшное было — как же дети? Что будет с ними? Их отправят в детские лагеря, созданные специально для детей репрессированных родителей, а что это такое, я уже знала очень хорошо. Это вовсе не были те детские дома, куда собирали всех беспризорных детей после революции, в которых работала моя мать и в которых были даже учителя немецкого языка.

Наши дети попали бы в те лагеря, которые специально были созданы для детей, родители которых как «враги народа» были сосланы или расстреляны.

И это клеймо осталось бы на них на всю жизнь. Об этих лагерях вспоминала я с ужасом.

Перед моим воображением, прошла длинная вереница детских лиц, у которых отняли их родителей, а они исчезли в каких-то «специальных детских домах», по существу бывших детскими тюремными лагерями. Сколько горечи и скорбной обреченности я читала на их не по-детски старческих лицах!

Когда я ходила по всем учреждениям, в надежде что-либо узнать о своем отце, я встречала детей 10–12 лет, которые также искали своих уже не существующих родителей, сидя со мной, вспоминали своих пап и мам и с болью и недетской тоской в глазах спрашивали: где они? И так же как и я, ждали и надеялись получить ответ, что где-то они живы, когда их уже давно не было в живых.

Почему, зачем в нашей любимой, прекрасной стране должно происходить такое? Что заставляет людей делать такой тяжелый, страшный выбор?

Детей мы не беспокоили, мы знали, что для них это тяжелая травма.

Мы сами проводили бессонные ночи, мучительно решая вопрос: Как быть?!! Что делать?!!

Ведь, помимо нашей судьбы, от нас еще зависела судьба оставшихся там родных и близких нам людей. Надо вернуться, решали мы. И сразу вставал вопрос:

А если нас тут же арестуют, тогда все равно ни мы им не поможем, ни детям, ни себе, и, может быть, всем будет еще хуже.

Мне было нестерпимо тяжело. Я день и ночь думала о том, что будет с моей матерью, если мы останемся. В 1937 году она так трагично потеряла мужа, в 1942 году — единственного сына, который погиб при защите Ленинграда от немцев, а теперь потеряет меня и детей. Мысль о том, что может случиться с пережившей столько горя матерью, хватит ли у нее мужества и сил пережить еще и этот удар, сводила меня с ума.

Но я знала, что если нас арестуют, сошлют, а детей отнимут и отправят в лагеря, она тоже не выдержит.

Я должна буду бросить мать. Да, бросить, не вернувшись.

Пошел десятый год дня ареста моего отца. Мне вспомнился тот бесконечно длинный, страшный год. Вернется или нет отец? Все девять лет днем и ночью эта мысль не давала мне покоя. Как там переживает все это одна мама?!! Ей каждый день кажется вечностью. Ведь она не знает даже и того, что известно мне о судьбе отца, если я, зная все подробности об отце, не могу смириться с тем, что его нет, и, надеясь на чудо, жду.

То она, тем более надеется, вдруг отец пережил все-все мучения и остался жив. И что она будет не одна, что кончатся десять лет ужасной разлуки, которые разбили всю семью, все надежды и жуткая, страшная война, которая унесла единственного их сына, моего брата, который на войне, на фронте хотел доказать, что его отец не враг народа, а он не сын врага народа и, не считаясь ни с чем, подставлял свою голову в самые опасные операции.

Если мы останемся, промелькнуло у меня в голове — это значить отнять у нее все, что поддерживало ее и приносило ей хоть капельку радости.

Дети не скажут больше:

— Бабушка! Мы поедем к бабушке!!!

Злой рок отнял ее у них… А если вернемся, то у них могут отнять отца и мать.

Ведь мы уже побывали за границей и стали клеймеными.

Подрастали дети, надо было дать им ответ, где мой отец. А это значило, воспитать их так, как хотелось Сталину, по-сталински. В ненависти к моему отцу, их дедушке, «врагу народа» и любви к той Советской власти, которую Сталин насаждал. Или научить их врать и изворачиваться. Я не могла сделать ни того, ни другого. Я хотела, чтобы они были искренние и честные, гордились бы прошлым своего деда и любили бы крепко наше настоящее. Ведь я никогда не могла забыть, как мне, заполняя анкету и дойдя до этой злополучной графы — были ли репрессированы ваши родственники? — становилось невыносимо больно. Надорвалась вера в нашу справедливость.