Во имя грядущей победы

Во имя грядущей победы

Одесса, избавившаяся от обстрела со стороны северных лиманов, жила под впечатлением нашего контрудара. Чтобы понять, что значил для приморцев этот успех, надо представить, каких усилий стоило полтора месяца отбивать изо дня в день ожесточенные атаки и как горько было сознавать, что враг все-таки постепенно оттесняет нас все ближе и ближе к городу. И вот, получив долгожданное подкрепление, мы смогли не только потеснить врага, но кое-где и обратить его в бегство.

Имей армия возможность наращивать введенные в наступление силы, успех можно было бы развить. Даже в штарме кое-кому начинало казаться, что контрудар в Восточном секторе может перерасти чуть ли не в разгром осадившей Одессу неприятельской группировки — быстрое продвижение войск на ограниченном участке порождало иллюзии…

— Сейчас-то можно продвинуться еще, а что станем делать потом? — ворчал чувствовавший такие настроения Софронов перед тем, как отдать Томилову приказ о прекращении преследования противника.

Наверное, и сам Георгий Павлович, как ни сознавал он, что пора остановиться, должен был подавлять в себе внутреннее сопротивление этому решению. Нелегко командарму останавливать войска, охваченные боевым наступательным порывом!

Впервые с начала Одесской обороны (раньше это исключалось по обстановке) Военный совет армии счел возможным собрать у нас на КП командиров и комиссаров дивизий, а также некоторых частей. Анализируя положение в секторах, командарм прежде всего обращал внимание на слабые места, возникающие не от недостатка резервов или боеприпасов, а от того, что не все еще научились по-настоящему воевать: не везде активно велась разведка, плохо прикрывались стыки, много недоделок имелось в инженерном оборудовании рубежей…

Совещание, проходившее ночью, было недолгим. Командиры соединений и частей смогли переговорить с членами Военного совета, начальником артиллерии, командующим ВВС, представителями служб тыла. Интересно было им встретиться и друг с другом — многие не виделись давно.

Главное, что определяло общее настроение, — это возросшая сила Приморской армии. Как-никак она имела теперь четыре стрелковые дивизии да еще спешенную кавалерийскую (правда, небольшой по сравнению с другими численности). Усиление армии настраивало командиров на наступательный лад. Все надеялись, что в ближайшее время удастся отбросить врага подальше от Одессы также на южном и западном направлениях.

Уже после контрудара в Восточном секторе прибыли к нам опоздавшие принять в нем участие танковый батальон 157-й дивизии (15 настоящих танков!) и 422-й артиллерийский полк. Таким образом, дивизия Томилова, сыгравшая решающую роль в памятный день 22 сентября, становилась еще более сильной. Из контрудара она вышла с минимальными потерями: 19 убитых, 237 раненых. Получалось, что в наступлении, хорошо подготовленном, потери могут быть меньше, чем в обороне.

Остальные наши дивизии, имевшие в результате тяжелых боев в середине сентября большой некомплект личного состава, мы смогли пополнить. За 21–24 сентября армия получила с Большой земли 15 новых маршевых рот (3500 бойцов), а до конца месяца — еще 21 роту (4800 бойцов).

К 27 сентября закончилась перегруппировка войск в Южпом и Западном секторах. 157-я дивизия заняла 8-километровую полосу между 95-й и Чапаевской, полосы обороны которых значительно сократились. А размещение в этих секторах двух артполков, прибывших с дивизией Томилова, позволило увеличить почти вдвое плотность артиллерии, непосредственно поддерживающей пехоту.

Генерал Воробьев получил возможность вывести во второй эшелон (как оказалось, очень ненадолго) два из трех своих стрелковых полков.

К этому времени 161-й полк, бывший серебровский, принял новый (уже четвертый с середины августа) командир — полковник А. Г. Капитохин, только что прибывший из Москвы. Он знал Воробьева еще по гражданской войне и, услышав где-то, что Василий Фролович командует дивизией под Одессой, сумел добиться, чтобы и его направили сюда. Капитохин вернулся в Красную Армию после большого перерыва — много лет был на ответственной гражданской работе, — но освоился быстро.

В это же время выбыл из 95-й дивизии последний из довоенных командиров полков — П. Г. Новиков. При перегруппировке вышла из временного подчинения генералу Петрову 2-я кавдивизия, и полковник Новиков, как было намечено еще раньше, стал ее командиром.

Полковник Новиков имел репутацию командира не просто опытного, но и в высшей степени надежного. Мы были уверены, как бы ни пришлось трудно, как бы мало людей ни оставалось в строю, его 241-й стрелковый полк задачу выполнит. И пожалуй, никто из командиров полков не знал так досконально, как Новиков, что происходит перед фронтом его полка у противника. Сведения, которыми он располагал, часто бывали очень полезными и для штарма.

На исходе сентября мы чувствовали себя на одесском плацдарме весьма уверенно, прочно, как никогда. Если отвлечься от общей обстановки на юге, положение под самой Одессой представлялось благоприятным для дальнейшей длительной обороны. И притом обороны еще более активной, предусматривающей последовательное улучшение своих позиций, оттеснение противника, где можно, подальше от города.

Военный совет обсудил вопрос о подготовке армии к зиме. Интендант 1 ранга А. П. Ермилов доложил, что уже развернуты мастерские, в которых предстоит сшить несколько десятков тысяч комплектов теплого обмундирования — телогреек и ватных брюк. На это пошел материал, обнаруженный в свое время хозяйственниками в застрявшем на железнодорожных путях эшелоне.

Командиры соединений получили указание использовать передышки между боями для дооборудования землянок с учетом близких холодов, особенно на тех позициях, которые мы не собирались в ближайшее время улучшать. Начальник штаба 95-й дивизии Р. Т. Прасолов докладывал, что у них во втором эшелоне организована заготовка картофеля и засолка капусты. Того и другого было немало на заброшенных теперь полях пригородных совхозов. Запасались также соломой для утепления землянок. После того как удалось отбросить врага в Восточном секторе, в армии уверились, что зимовать нам под Одессой.

Готовился к зиме и город. 24 сентября бюро обкома партии приняло постановление об улучшении условий жизни в катакомбах и подвалах, куда переселились, спасаясь от бомбежек, тысячи семей.

Одесские предприятия получали дополнительные заказы на разного рода вооружение. Город уже дал армии четыре бронепоезда, десятки танков-бронетракторов, сотни тысяч гранат, десятки тысяч мин. Наладился ремонт стрелкового оружия. А производство 50-миллиметровых минометов достигло такого размаха, что мы смогли выделить партию их для формировавшихся в Крыму морских бригад.

В последние дни сентября во многих частях приморцев побывали делегации трудящихся. Делегатов, посетивших 95-ю дивизию, возглавлял секретарь горкома партии В. Ф. Гунчук. Гости привезли бойцам подарки. Разойдясь по подразделениям, они провели ночь в передовых окопах. Солдаты слушали их рассказы о том, как живет город, одесситы находили на рубежах обороны своих земляков — в любой части были и местные жители, мобилизованные из запаса, и добровольцы истребительных батальонов, ставшие красноармейцами.

Происходили встречи с командирами и бойцами, которых делегаты Одессы уже знали заочно по их фронтовым делам. Местные газеты и радио изо дня в день рассказывали об отличившихся защитниках города, и имена многих из них стали знакомы десяткам тысяч людей.

Популярны были в городе командир полка моряков Яков Иванович Осипов, герои-летчики Михаил Асташкин, Аггей Елохин, Алексей Маланов и другие, бесстрашные комиссары С. Е. Ливший, Н. А. Верховец, В. А. Митраков, капитан-артиллерист Василий Барковский, минометчик Владимир Симонок, истребитель танков Дмитрий Якунин. Да разве перечислишь всех, о ком шла по Одессе боевая слава!

Широкую известность приобрел среди своих земляков боец-богатырь, недавний грузчик порта, Яков Бегельфер, который уничтожил штыком и прикладом больше двух десятков фашистов. Почти невероятные, хотя и совершенно правдивые, истории рассказывались об артиллерийском разведчике младшем сержанте Александре Нечипуренко, депутате областного Совета. Чтобы лучше корректировать огонь подвижной береговой батареи, он пробирался со своей рацией в расположение противника, а на обратном пути уничтожал гранатами то минометный расчет, то пулеметное гнездо. Однажды Нечипуренко вернулся с упряжкой лошадей, которые везли румынскую противотанковую пушку и ящики, полные боеприпасов…

В ночь на 23 сентября из Новороссийска пришел транспорт "Чапаев", доставивший в Одессу новое, тогда еще никому из нас не знакомое оружие. В телеграмме, предварившей прибытие судна, командующий флотом предупреждал об особой секретности этого оружия и особой ответственности за то, чтобы оно ни при каких обстоятельствах не попало в руки врага.

Для швартовки "Чапаева" отвели не используемый обычно причал. Следовавшие на транспорте бойцы сами оцепили место выгрузки. На причале вскоре появились грузовые машины с какими-то надстройками, которые издали показались похожими на понтоны, но почему-то зачехленные.

А на армейский КП явился невысокого роста старший лейтенант, представившийся как командир отдельного гвардейского минометного дивизиона Небоженко.

Это происходило через два месяца после того, как наша реактивная артиллерия произвела на советско-германском фронте свой первый боевой залп. О гвардейских минометах, которые бойцы окрестили потом "катюшами", еще ничего не сообщалось в печати, и мы в Одессе хотя и слышали о них, однако представление имели довольно смутное. Насколько мы знали, таких дивизионов было пока очень немного. Выделение одного из них для Одесского оборонительного района подтверждало большое внимание Ставки к нашему участку фронта.

Дивизион П. С. Небоженко зачислили в армейский резерв с подчинением начальнику артиллерии. Для охраны техники выделили стрелковый взвод. Кроме того, по требованию командира дивизиона, имевшего соответствующую инструкцию, в его распоряжение передали группу саперов для уничтожения боевых установок в случае угрозы захвата их противником.

Старший лейтенант ревностно оберегал свои машины от постороннего глаза, не разрешая осматривать их почти никому. Но полковника Рыжи он познакомил с ними обстоятельно, и уже тот просветил оперативных работников штарма.

Посмотреть, как действует новое оружие, выезжали на наблюдательный пункт контр-адмирал Жуков, члены Военного совета ООР. Первый залп произвели в районе Дальника — там противник продолжал атаки. Ночью Небоженко вывел свои машины на огневую позицию (сразу после залпа ее надлежало покинуть). Рыжи выделил дивизиону отдельный участок в полкилометра шириной, по которому не должна была вести огонь обычная артиллерия. Неприятельские траншеи в этом месте хорошо просматривались с нашей стороны.

Вражеская атака началась как по расписанию, через час после рассвета. На соседних участках на пехоту противника, находившуюся еще на исходных позициях, обрушился огонь наших батарей. Иван Ефимович Петров, который также был на НП вместе с Рыжи (дело происходило в полосе его дивизии), торопил Николая Кирьяковича подавать команду гвардейцам-минометчикам…

— Гвардейцам — огонь! — приказал начарт по телефону, когда наступило время.

Взвились клубы дыма, раздались рев и скрежет, и небо прочертили десятки огненнохвостых ракет. Все наблюдавшие этот залп видели такую картину впервые. По совету командира дивизиона бойцов, оборонявшихся на этом участке, специально предупредили, что будет нечто особенное — чтоб не пугались.

А затем ракеты стали с ослепительным блеском и раскатистым грохотом рваться там, где только что поднялась в атаку неприятельская пехота. Когда грохот стих, до нашего наблюдательного пункта донеслись истошные вопли, и было видно, как те солдаты, что уцелели в траншеях, в панике бегут.

По словам Рыжи, у противника началась такая паника, что прекратили огонь находившиеся поблизости, но не задетые залпом батареи. Утренняя атака врага на этом участке была сорвана сразу. Потом, правда, он опомнился. В тот раз "катюши" дали всего одни залп, и шок не мог продолжаться слишком долго.

В дальнейшем дивизион Небоженко использовался при отражении попыток противника прорвать наш фронт в районе Татарки и Болгарских хуторов. Огонь гвардейских минометов неизменно ошеломлял врага. Но присланный нам запас реактивных снарядов был невелик, и мы расходовали их экономно, берегли ракетные залпы для нового контрудара, к которому готовились.

Планируя, где применить эту огневую силу, я был далек от мысли, что ракетное оружие, начинавшее тогда свою боевую историю, может стать в будущем моей военной специальностью, главным делом всей моей жизни… И конечно, невозможно было в то время представить, какой фантастической мощи, какого изумительного технического совершенства достигнут в последующие десятилетия наши советские ракеты — потомки скромных "катюш" сорок первого года.

Перегруппировка, обеспечившая сосредоточение основных сил армии в Южном и Западном секторах, уже была подготовкой к нанесению врагу нового контрудара.

Замысел, который вынашивал командарм, сводился к тому, чтобы ударом в направлении Ленинталь, Петерсталь (совхоз "Авангард", Петродолинское) разгромить неприятельскую группировку, вклинившуюся в нашу оборону на левом фланге, и выйти здесь на прежний рубеж. Тогда стал бы невозможен обстрел Одессы и с этого направления. Фронт отодвинулся бы от города на расстояние, при котором не так уж опасны всякие неожиданности. Важно было также оградить от огневых налетов стационарные береговые батареи, к которым враг за последнее время пристрелялся.

Излагая свою идею, Софронов не скрывал, что она сопряжена с немалым риском, гораздо большим, чем план, который мы осуществили в Восточном секторе.

— По науке, как тебе известно, полагается иметь для успеха наступления в три раза больше сил, чем имеет противник, — говорил Георгий Павлович. — У нас же тут получится почти наоборот. Если, допустим, введем в наступление три дивизии, считая и кавалерийскую, то у противника их в этой полосе наберется до пяти. А под боком есть и еще… В артиллерии и авиации соотношение сил еще хуже для нас. Выходит, авантюра? А по-моему, все-таки не авантюра, и решиться можно.

Командарм верил в высокий боевой дух наших красноармейцев и командиров, которые, окрыленные сейчас успехом в Восточном секторе, почувствовали свою силу. А моральное состояние войск противника было таково, что, несмотря на численный перевес, они вряд ли способны проявить особую стойкость при нашей решительной атаке, поддержанной хорошим огнем.

На столе у Софронова лежала очередная пачка переведенных в отделе майора Потапова писем и дневников убитых неприятельских солдат и офицеров. Георгий Павлович находил особенно показательными офицерские дневники: в них появилось столько откровенного нытья и жалоб на судьбу, что это говорило о многом.

Уже несколько раз наблюдались такие случаи: происходит на каком-нибудь участке огневой налет, похожий по всем признакам на артподготовку, но атака за ним не следует… Наши командиры, докладывавшие об этом, делали вывод, что офицеры противника, очевидно, не смогли поднять своих солдат из окопов.

— Пусть у них здесь пять дивизий, а у нас в лучшем случае наберется три, развивал свою мысль командарм. — Но это неприятель, уже основательно нами потрепанный…

Мне казалось, что Георгий Павлович прав — наносить новый контрудар можно и нужно. Раз появилась у нас свежая дивизия и вновь пополняются остальные, следует держать противника в напряжении, навязывать ему свою волю. Если же будем только отбиваться от его атак, он в конце концов нас сомнет. В таком духе я и ответил Софронову. Он был заметно обрадован, что наши мнения совпали.

Прежде чем вносить предложение о новом контрударе на рассмотрение Военного совета ООР, Георгий Павлович поделился своими соображениями и с другими товарищами. Генерал Шишенин отнесся к его идее осторожно, высказав некоторые сомнения в успехе задуманного. Но контр-адмирал Жуков полностью поддержал Софронова. Решение наступать в Южном секторе было принято, и я засел за разработку плана.

Возникло, однако, непредвиденное осложнение: не поступила вовремя ожидавшаяся с Большой земли партия снарядов. Как затем выяснилось, задержка имела серьезные причины. 27 сентября командующий флотом прислал Военному совету ООР телеграмму, где предлагалось экономить боеприпасы, так как на регулярность снабжения Одессы может повлиять тяжелое положение, создавшееся на подступах к Крыму.

В наличии у нас имелось лишь около половины боекомплекта для основных калибров полевой артиллерии. Дивизионный комиссар Воронин стоял за то, чтобы наносить удар с этими снарядами, поскольку артиллерию частично заменят гвардейские минометы. Но тут уж и Софронов считал, что это было бы слишком большим риском.

Приходилось ждать снарядов, и ориентировочный срок второго контрудара стал отодвигаться со дня на день.

Не следует думать, что, пока шла перегруппировка армии, на фронте под Одессой ничего не происходило и противник не проявлял никакой активности.

Выдался, правда, один-единственный день — 27 сентября, о котором в отчетных документах армии сказано: "Боевых действий не было". Во все остальные дни шли бои, отбивались атаки и на некоторых участках положение бывало весьма напряженным.

Готовясь к наступлению в Южном секторе, приходилось уделять неослабное внимание и Восточному. В результате сентябрьского контрудара полоса дивизии Коченова расширилась до 23 километров. А плотность артиллерии оставалась здесь самой низкой на всем плацдарме: меньше четырех стволов на километр, считая и противотанковую. К тому же 421-я дивизия вновь переживала организационный период в связи с заменой Разинского полка 3-м морским.

— Яков Иванович Осипов говорит, что пора п меня зачислять в моряки, — шутил Коченов. — Два из трех полков — морские!..

Между тем с 3-м морским полком происходило примерно то же, что пережил в начале Одесской обороны 1-й морской. Краснофлотцы, отлично показавшие себя в десанте, не умели и не любили окапываться и вообще были не в ладах с сухопутной тактикой, не знали многого, от чего зависит стойкость в обороне.

Все это имело неприятные последствия: 26 сентября противник, атаковав наш правый фланг за Большим Аджалыкским лиманом, выбил моряков из Новой Дофиновки. Правда, ненадолго: через шесть часов морской полк, поддержанный огнем кораблей, вновь овладел этим селением, нанеся врагу значительный урон. Подтверждалась уже известная нам истина: моряки, только начинающие воевать на суше, сильнее в атаке, в наступлении, чем в обороне.

Коченову пришлось, как это было сделано в свое время в полку Осипова, заменить и в 3-м морском часть командного состава армейцами, более подготовленными тактически. В полк добавили пулеметов, влили человек четыреста пехотинцев из нового маршевого пополнения. С разрешения командарма Коченов пошел и на такую меру: моряки побатальонно выводились на два-три дня в тыловой район для практической учебы. Результаты не замедлили сказаться.

— Освоились морячки в окопах, — докладывал, вскоре командир 421-й дивизии.

Тем временем противник, усилив свой левый фланг, 28 сентября предпринял наступление вдоль восточного берега Куяльницкого лимана — на Гильдендорф, одновременно атакуя на перешейке между Куяльницким и Хаджибейским лиманами.

Это наступление было сорвано решительными действиями наших частей. В числе трофеев дивизии Коченова оказалось 40 станковых пулеметов, более 250 винтовок, два десятка автомашин.

Героями дня стали артиллеристы, особенно 134-й гаубичный полк майора И. Ф. Шмелькова. По вражеской пехоте били также находившиеся на этом участке зенитчики. А из Западного сектора, как уже бывало в августе, поддержал соседей через Хаджибейский лиман артполк майора П. И. Полякова. Сосредоточенный огонь артиллерии остановил наступающего врага, заставил залечь и предрешил успех последовавшей затем контратаки.

Отбита была и еще одна попытка противника потеснить нас за Большим Аджалыкским лиманом, у Новой Дофиновки.

29 сентября в Одессу были доставлены из Новороссийска необходимые для нового контрудара снаряды. Я закончил подготовку боевого приказа и составил плановую таблицу наступления в Южном секторе. Назначалось оно на 2 октября. Но произошли события, изменившие наши планы.

В ночь на 1 октября в Одессу прибыл из Севастополя на быстроходном катере заместитель наркома Военно-Морского Флота вице-адмирал Г. И. Левченко. Он давно уже находился на Черном море и за время Одесской обороны бывал у нас неоднократно. Однако в этот раз Гордей Иванович, как оказалось, спешил сюда по совершенно особым причинам.

Немедленно по прибытии Левченко собрался Военный совет оборонительного района. На заседании, как обычно, присутствовали начальник штаба ООР Г. Д. Шишенин и командарм Г. П. Софронов, был приглашен также командир военно-морской базы И. Д. Кулешов. Уже по экстренности созыва этого ночного заседания чувствовалось, что возник какой-то вопрос исключительной важности. Причем он не мог быть связан с обстановкой на одесском плацдарме: тут не происходило ничего особенного.

Когда заседание окончилось, меня вызвал Гавриил Данилович Шишенин.

— Одессу оставляем, — глухо сказал он. — Адмирал Левченко привез директиву Ставки…

Вскоре я смог сам прочесть этот документ.

"…В связи с угрозой потери Крымского полуострова, представляющего главную базу Черноморского флота, — говорилось в директиве, датированной 30 сентября, — и ввиду того, что в настоящее время армия не в состоянии одновременно оборонять Крымский полуостров и Одесский оборонительный район, Ставка Верховного Главнокомандования решила эвакуировать Одесский район и за счет его войск усилить оборону Крымского полуострова".

Дальше следовали пункты с вытекавшими из этого решения практическими указаниями. Первый из них гласил:

"Храбро и честно выполнившим свою задачу бойцам и командирам Одесского оборонительного района в кратчайший срок эвакуироваться из Одесского района на Крымский полуостров".

Командующему 51-й армией предписывалось бросить все силы для удержания Арабатской стрелки, Чонгарского перешейка, южного берега Сиваша и Ишуньских позиций до прибытия войск ООР; командующему Черноморским флотом — приступить к переброске войск и материальной части ив Одессы в порты Крыма. Вооружение и армейское имущество, которое нельзя эвакуировать, надлежало уничтожить.

Иногда приходится читать, что решение Ставки оставить Одессу явилось для участников обороны и даже для ее руководителей неожиданным. Но спорю, может быть, для кого-нибудь оно было именно таким. Однако про себя сказать этого не могу. Развитие событий на юге за предшествовавшие дни постепенно подготавливало и к такой возможности.

Пусть в общих чертах, без подробностей, но мы знали, какое положение складывается в Крыму, уже отрезанном на суше и связанном с остальной страной, как и наш плацдарм, лишь морем. А если немцы ворвутся в Крым, как снабжать тогда Одессу? И оправдано ли распыление отнюдь не безграничных морских транспортных ресурсов уже сейчас, когда и для питания армии в Крыму, очевидно, необходимы крупные перевозки с Кавказа? Такие мысли волей-неволей возникали при взгляде на карту, если отвлечься от того, что происходило на самом одесском плацдарме.

Да, мы могли удерживать его и впредь — сейчас в этом не было никаких сомнений. Но только при бесперебойном сообщении с Большой землей. Причем доставлять оттуда кроме боеприпасов требовалось также и продовольствие, фураж, горючее — наличные запасы всего этого почти иссякли.

А обстановка на черноморских коммуникациях становилась все более сложной. У противника появились самолеты, охотящиеся за нашими судами. В памяти свежи были тяжело пережитые потери кораблей в день высадки десанта и раньше. И уже не раз приходило на ум: если так пойдет дальше, не приведет ли удержание Одессы к слишком большому, не восполнимому в условиях войны ослаблению Черноморского флота?

А из директивы Ставки выяснилось и другое: сил 51-й армии недостаточно, чтобы удержать Крым. Адмирал Левченко, который только что сам был на севере Крымского полуострова, сообщил, что наши войска отходят на Ишуньские позиции, где нет надежных оборонительных сооружений.

Быстрое оставление Перекопа потрясло нас и казалось непонятным: он с юности вошел в сознание как неприступная твердыня. Но раз уж так вышло, что мы не удержались на Перекопе и есть угроза потерять Крым, дальнейшее пребывание целой армии под Одессой становилось неоправданным.

В такой обстановке представлялось разумным, обоснованным предложение, которое внес в Ставку Военный совет Черноморского флота — это он поставил перед Верховным Главнокомандованием вопрос об оставлении Одессы. Приморская армия продолжала сковывать крупные силы противника. Сейчас — более крупные, чем когда-либо раньше. Однако для обороны Крыма она стала еще нужнее.

Слов нет, после того как армия вместе с флотом отстояла Одессу, после того как мы уверились, что не пустим в нее врага, сдавать город было неимоверно тяжело. По-человечески я понимал тех, кто, получив директиву, еще не хотел верить, что наш уход отсюда неизбежен. Как сказал Шишенин, моряки, а также секретарь обкома партии А. Г. Колыбанов надеялись убедить Ставку и командование флота, что оборону города надо продолжать. Им хотелось верить: Крым выстоит и без наших дивизий, как выстояла в свои критические дни Одесса.

Заседание Военного совета, прерванное, чтобы проанализировать создавшуюся обстановку, возобновилось через несколько часов. Поборов свои чувства и шире взглянув на вещи, все уже были готовы обсуждать способы выполнения новой задачи в практическом плане.

Задача эта была труднейшей, на первый взгляд — почти невыполнимой. Услышав от Шишенина "Одессу оставляем", я невольно подумал: "А как уйдем?"

Продолжать оборонять город от превосходящих нас вчетверо вражеских сил, вести бои даже на уличных баррикадах — все это казалось проще, чем суметь без больших потерь вывезти войска с пятачка в неприятельском тылу. А весь смысл был именно в том, чтобы обойтись без больших потерь — только боеспособная армия могла помочь Крыму.

Мы знали, чем кончилась год назад попытка англичан эвакуировать свою армию из Дюнкерка. Впрочем, думалось не об этом печальном опыте, а о наших конкретных условиях. Надо было как-то перехитрить противника, имевшего реальную возможность не выпустить нас в Крым…

Над планами эвакуации и их обеспечением предстояло еще много работать. Но начать отправку войск требовалось немедленно, в те же сутки. С Большой земли уже вышла первая группа транспортов, и следующей ночью они ожидались в Одессе.

Чтобы быстрее помочь 51-й армии, решено было в первую очередь отправлять самую боеспособную из наших дивизий — 157-ю. Сразу после заседания Военного совета ее командира Д. И. Томилова и комиссара А. В. Романова вызвали на КП.

Общие сроки эвакуации в директиве Ставки не указывались, из чего следовало, что определять их надо самим. Но пока еще не выяснилось, когда и сколько транспортных средств в состоянии предоставить флот. Поэтому наш первоначальный план не мог быть подкреплен точными расчетами.

Ориентировочно он предусматривал отправку до 6 октября полков 157-й дивизии и приданной ей артиллерии, а также всех раненых. В течение следующего этапа — с 7 по 15 октября должны были эвакуироваться тылы армии и военно-морской базы, тяжелая боевая техника, инженерные и строительные батальоны, квалифицированные рабочие, остававшиеся в городе семьи военнослужащих, партийного и советского актива. На последний этап — с 16 по 20 октября — оставалось самое сложное: вывод из боя и отправка на Большую землю основных сил армии и частей прикрытия.

Когда обсуждался этот план, претерпевший потом значительные изменения, поступили телеграммы от наркома Военно-Морского Флота Н. Г. Кузнецова и начальника Главного политуправления ВМФ И. В. Рогова. Они требовали обратить особое внимание на скрытность эвакуации, предостерегали от повторения ошибок, допущенных при оставлении Таллина (там балтийцы потеряли ряд кораблей и транспортов, в частности, из-за того, что они уходили в дневное время).

Безотлагательно, одновременно с принятием мер по выполнению директивы Ставки, потребовалось решить, как быть в изменившейся обстановке с подготовленным контрударом в Южном секторе. Прежний план в любом случае нуждался в пересмотре, поскольку на 157-ю дивизию в полном составе рассчитывать уже не приходилось.

Командование ООР решило: контрудар наносить. Теперь это приобретало новый смысл — наступление должно было ввести противника в заблуждение относительно наших дальнейших намерений. Но цель ставилась гораздо более скромная: для разгрома неприятельской группировки, противостоявшей нашему левому флангу, остававшихся сил было явно недостаточно.

К середине дня 1 октября была готова новая плановая таблица боя. Вскоре исполнители получили ее вместе с боевым приказом.

Все начиналось 2-го утром. Основной удар наносила в направлении Ленинталя Чапаевская дивизия с приданным ей одним полком 157-й. В распоряжении генерала Петрова находились дивизион гвардейских минометов и танковый батальон. Слева от чапаевцев наступала кавдивизия. Кроме артиллерии атакующих дивизий их поддерживали с правого фланга дивизионы Западного сектора, а также богдановцы, береговые батареи, два бронепоезда и 422-й тяжелый гаубичный полк — тот, что прибыл вслед за дивизией Томилова и в боях еще не участвовал.

Дмитрий Иванович Томилов очень расстроился, узнав, что его дивизия должна покинуть Одессу, да еще раньше всех. Когда его спросили, какой из стрелковых полков он предлагает оставить для участия в контрударе, комдив назвал 384-й полковника Аксенова, как самый лучший. Другой полк дивизии мы выводили пока в армейский резерв. А третьему предстояло вместе с легкими артиллерийскими батареями погрузиться этой же ночью, за несколько часов до контрудара, на "Украину", доставившую нам снаряды, п на "Жан Жорес", только что пришедший с грузом продовольствия.

Поздно вечером на КП армии приехал Иван Ефимович Петров. На это он испросил разрешения у командарма, после того как получил боевой приказ и плановую таблицу боя. Командиру Чапаевской дивизии, решавшей завтра основную задачу, хотелось о чем-то переговорить лично с Софроновым.

День, полный переживаний для всех, кто был ознакомлен с директивой Ставки (о ее содержании знали даже в штарме пока немногие), принес Георгию Павловичу еще и большое личное горе: пришла телеграмма о том, что на фронте под Москвой погиб его старший сын. Придержать бы эту телеграмму, хоть до завтра… Но связисты, ни с кем но посоветовавшись, вручили ее командарму прямо за ужином.

Софронов встретил горе мужественно. Он сразу же вернулся к делам, выслушивал доклады о подготовке к наступлению, о том, что полки 95-й дивизии, выводившиеся во второй эшелон, снова заняли оборону на переднем крае. Потом долго один на один разговаривал с Петровым.

Когда тот уехал к себе и я явился к командарму с документами по плану эвакуации (поступили уже сведения о транспортах, которые придут в ближайшие дни), Софронов устало произнес:

— Тревожится Иван Ефимович за завтрашнее… Думаю, напрасно. Обещал быть к утру у него на КП…

Я понял, что разговор у них был неофициальный, товарищеский. Да и каким еще мог он быть после того, как приказ отдан? А у Петрова — это я уже хорошо знал — беспредельная личная храбрость сочеталась с расчетливой осторожностью, когда дело шло о замысле крупного боя. Видимо, его смущало, что после выключения из контрудара двух томиловских полков численный перевес противника в полосе завтрашней атаки окажется слишком велик. Но, разумеется, не могло быть сомнений — для выполнения боевой задачи генерал Петров сделает все, что в его силах.

Отпуская меня, Софронов сказал, что еще "помозгует" над планом вывода из боя основных сил армии. Он начал работать над ним с утра, несколько раз совещался с Жуковым и снова садился за расчеты: решение давалось трудно.

Командарм не спал и в прошлую ночь — после того как прибыл с новостями Левченко, было не до этого. Но сейчас он, наверное, все равно не смог бы уснуть: бороться с обрушившимся горем помогала ему только работа.

Несколько часов спустя за мною пришел адъютант Софронова старший лейтенант К. Ф. Шанин: командующий хотел дать какие-то указания.

Когда я вошел, Софронов сидел за рабочим столом в расстегнутом кителе, как-то неестественно откинувшись набок. Пальцы лежавшей на бумагах руки стиснули дымящуюся папиросу. Генерал был. очень бледен.

— Что с вами, Георгий Павлович? — встревожился я. — Вызвать врача?

— Погоди, сейчас пройдет, — не очень внятно проговорил он, не меняя позы. Резануло сейчас по сердцу будто ножом…

Шанин, вошедший вслед за мною, бросился за врачом. Выглянув в коридор, я подозвал двух первых попавшихся работников штаба, и мы уложили Софронова на стоявшую в нескольких шагах от стола койку. Он не сопротивлялся, только потянул за собою развернутую на столе карту.

Через две-три минуты появились дежурный врач и медсестра. Георгий Павлович впал в полузабытье. Быстро принесли и стали пристраивать над койкой кислородную палатку.

— Боюсь, что это инфаркт, — шепотом сказал мне врач.

На командный пункт к генералу Петрову, куда собирался Софронов, выехал контр-адмирал Жуков.

Телефонной связи с Петровым не было, работал только буквопечатающий аппарат СТ-35. За сорок минут до начала контрудара я прочел с ленты телеграмму Петрова: комдив Чапаевской докладывал, что из-за неготовности тяжелого гаубичного полка вынужден перенести все на один час.

С этой поправкой дальше все шло по плану. 20-минутную артподготовку открыли своими сокрушительными залпами "катюши". В десять ноль-ноль чапаевцы с полком Аксенова и кавдивизия Новикова (конечно, в пешем строю) перешли в наступление.

На участке, обработанном гвардейскими минометами, противник сразу оставил первую линию обороны, начав беспорядочный отход. Наиболее упорное сопротивление он оказывал на левом фланге контрудара — там, где атаковала кавдивизия.

Я оставался на командном пункте армии. Когда выдавалась свободная минута, справлялся о состоянии командующего. Врачи, дежурившие около него, докладывали: больной спокоен, дремлет, его состояние не ухудшается. Становилось, однако, очевидным, что в напряженнейшие дни, когда надо было, продолжая бои, постепенно отправлять войска на Большую землю, командарм выбыл из строя.

Потом мне передали, что Софронов проснулся и просит зайти к нему.

— Что на фронте? Как наступление? — встретил он меня нетерпеливыми вопросами.

Решив, что добрые вести не повредят, я присел у койки и стая вкратце излагать самое главное:

— Все идет хорошо. Наступление началось по плану и развивается успешно. На некоторых участках противник побежал. Танкисты Юдина ворвались в Ленинталь…

Софронов заулыбался:

— Так это же здорово, Николай Иванович… Поздравляю тебя, голубчик!.. От таких новостей мне, кажется, сразу легче стало. А докуда дошли на левом фланге?

Но тут врач, уже делавший мне знаки, решительно вмешался, потребовав прекратить служебный разговор.

* * *

Во второй половине дня сопротивление противника стало нарастать. Ошеломленный в первые часы внезапностью нашего натиска и мощью сосредоточенного огня, теперь он начал переходить в контратаки. Танкисты, пробившиеся вперед, оторвались от пехоты. Кавдивизия, встретив сильный и организованный отпор, продвинулась совсем незначительно.

Выполнив в полосе Чапаевской дивизии ближайшую задачу, генерал Петров приостановил наступление. Он доложил, что должен привести в порядок и выровнять части, ликвидировать образовавшиеся разрывы.

Нам приходилось делать паузу и во время контрудара в Восточном секторе 22 сентября. Но там обстановка была иной: наш ударный кулак сильнее, а резервы противника относительно далеко. Здесь они находились совсем близко, и двухчасовая передышка была использована не только нами. После нее наступление практически прекратилось — продвинуться дальше войскам не удалось.

Но и враг не смог выбить наши полки с достигнутого рубежа. Отразив все контратаки, чапаевцы и поли Аксенова закрепились к вечеру на линии, проходившей через хутор Дальницкий и гряду отлогих холмов западнее Дальника.

Особенно отличились в этот день танкисты. Батальон старшего лейтенанта Юдина, состоявший в основном из бронированных тракторов (в числе 35 машин, введенных в бой, было лишь несколько настоящих танков), действовал фактически самостоятельно, так как пехота за ним не поспевала. Давя врагов гусеницами и истребляя огнем, группы танков достигли низины к западу от Ленинталя. Юдин доносил потом, что батальоном уничтожено до тысячи солдат противника. Пусть эта цифра и не могла претендовать на особую точность, но, без сомнения, танки, созданные в осажденной Одессе, нанесли противнику 2 октября самый большой урон за все время их участия в боях.

Убедившись, что пехота их не догонит, танкисты повернули в конце концов обратно. Но возвращались они не с пустыми руками. Танки шли прямо на позиции неприятельских батарей, давя и разгоняя орудийные расчеты (никто не бросался навстречу им с гранатами, как бывает у нас: Софронов был прав, говоря, что от противника не приходится сейчас ждать особой стойкости в обороне). А затем исправные пушки прицеплялись к тракторам-танкам — как плуги или комбайны, для буксировки которых предназначались эти машины при первом своем рождении.

Так танкисты привели 24 орудия разных калибров. Сверх того прихватили много минометов и пулеметов — сколько сумели закрепить на танках и пушках.

Но и танковый батальон понес потери. Шесть или семь бронетракторов были подбиты орудийным огнем, вышли из строя из-за технических неполадок. Большую часть личного состава этих машин спасли другие экипажи.

Общие потери войск, участвовавших в атаке, оказались значительнее, чем 22 сентября, чего и следовало ожидать. В полку Аксенова они составляли (вместе с ранеными) до трети его численности.

Много позже мне довелось прочесть описание этого нашего наступления, особенно атаки танкистов, в донесении командования 4-й румынской армии высшему начальству. Там обстоятельно перечислялись подразделения и части (8-й и 36-й пулеметные батальоны, 1-й батальон 2-го полка пограндивизии и т. д.), которые при прорыве наших танков обратились в паническое бегство и были потом остановлены лишь огнем своей артиллерии…

Эти признания врага подтверждали задним числом, что и в Южном секторе, имей мы больше сил, успех можно было бы развить. Конечно, в ограниченных пределах. Каково бы ни было смятение отдельных частей, на которые неожиданно обрушился наш удар, следует помнить про общее соотношение сил под Одессой: численный перевес противника был очень большим.

Но и такой удар, какой мы смогли нанести в Южном секторе, сыграл свою роль. И не только потому, что удалось основательно потрепать некоторые неприятельские части (мы считали, что уничтожено не менее четырех батальонов пехоты, а в числе трофеев было — вместе с добычей танкистов — 44 орудия, из них четыре тяжелых). Активные действия на новом направлении хорошо маскировали уже начатую эвакуацию, вводя противника в заблуждение. На наши атаки он ответил переброской на этот участок еще одной свежей дивизии.

Однако задача удержать рубежи, занятые чапаевцами 2 октября, теперь уже не ставилась. И 384-й стрелковый полк и 422-й гаубичный подлежали выводу в армейские тылы: эвакуационные расчеты, изо дня в день корректировавшиеся, показывали, что отправить в Крым всю дивизию Томилова, возможно, удастся раньше намеченного срока. По решению Военного совета Чапаевская дивизия 4 октября отошла на позиции, которые занимала до наступления. Так мы и определяли в последнем плане его замысел: ударить — и Отойти.

Вечером 4 октября я докладывал — вместо Г. П. Софронова — Военному совету ООР план вывода войск из боя и отвода их с оборонительных рубежей к пунктам посадки на суда. План этот, исходивший из первоначально намеченных сроков эвакуации, успел в значительной мере подготовить сам командарм.

Он отражал идею Г. П. Софронова: после того как будут эвакуированы 157-я дивизия, тяжелая техника, тылы, инженерные и строительные батальоны, в течение 16–20 октября отвести основные силы армии последовательно двумя эшелонами на рубеж прикрытия города.

В первый эшелон командарм включал Чапаевскую и кавалерийскую дивизии, во второй — 95-ю и 421-ю. Отвод войск предполагалось прикрывать арьергардами, оставшейся артиллерией, в том числе зенитной и береговой, а также огнем кораблей и флотской бомбардировочной авиацией.

— По мнению командующего армией, — докладывал я, — оставление частей на рубежах, занимаемых сейчас, не дает ощутимых преимуществ. Последний бросок войска могут сделать с более близких к порту позиций. Тогда для прикрытия эвакуации первого эшелона основных сил будет достаточно двух дивизий. Причем из дивизий первого эшелона одна эвакуируется сразу, а другая сначала выводится в резерв. Две последние дивизии должны держать оборону в течение суток и эвакуироваться в одну ночь.

Кроме членов Военного совета ООР на заседании были Г. Д. Шишенин, Н. К. Рыжи, Г. И. Левченко, А. Ф. Хренов, член Военного совета армии М. Г. Кузнецов, начальник поарма Л. П. Бочаров, начинж Г, П. Кедринский, командир Одесской базы И. Д. Кулешов и ее комиссар С. И. Дитятковский, начальник оперативного отдела штаба флота О. С. Жуковский (он прибыл вместе с адмиралом Левченко). Присутствовавшие высказали ряд замечаний и опасений, связанных главным образом с отводом двух последних дивизий. Я и сам чувствовал, что в плане есть уязвимые места, и, может быть, не только в этой его части. Задача была совершенно новой, никто не имел опыта организации чего-либо подобного. Да и просто не хватило времени продумать все до конца.

Тем не менее план в целом одобрили. Решили закончить 10 октября эвакуацию инженерно-строительных частей, 12–13 октября — тылов и тяжелой техники. Отправка дивизий, высвобождавшихся после сокращения фронта, намечалась на 17–18 октября, остальных — на 19–20 октября.

Для эвакуации требовалось пять-шесть транспортов ежедневно. Контр-адмирал И. Д. Кулешов доложил разработанный в штабе базы порядок посадки войск на суда и план прикрытия их при отводе в порт морской артиллерией,

Принятые решения представлялись на утверждение Военному совету Черноморского флота.

Еще раньше мы совместно с моряками разработали меры обеспечения скрытности эвакуации и дезинформации противника. К ним относилась активизация действий наших частей на различных участках обороны и демонстративная подготовка к зиме — продолжение заготовки овощей, строительство землянок, выдача в некоторых подразделениях теплого обмундирования. Условились, что транспорты, идущие в Одессу, будут иметь на верхних палубах железные печи для землянок, ящики и мешки с продовольствием, а перевозка этих грузов из порта в части должна производиться в светлое время.

Капитан 2 ранга Жуковский обещал, что флотские разведчики подбросят противнику фиктивные документы, из которых будет явствовать, будто в Одессу перевозятся новые части. Особо тщательно маскировалась любая посадка войск и погрузка техники на суда.

Вскоре появились признаки того, что эти наши меры достигают цели. В октябре вражеская авиация все чаще атаковала транспорты на переходе от Большой земли к Одессе. Между тем суда, следовавшие обратно, почти не преследовались: противник, видимо, считал, что они идут порожняком.

Примечательна и такая деталь, ставшая известной, правда, уже после войны: на картах германского генштаба наша 157-я дивизия показывалась в районе Одессы вплоть до 15 октября, в то время как она давно уже находилась в Крыму…

Выход из строя Г. П. Софронова заставил Военный совет ООР решать вопрос о командующем Приморской армией. Обстановка требовала назначить нового командарма немедленно, а уж потом высшие инстанции могли либо утвердить его, либо заменить другим.

В Одессе было два генерала, которые могли возглавить армию: В. Ф. Воробьев и И. Е. Петров. Военный совет остановился на Иване Ефимовиче Петрове, учитывая, что он имеет больший боевой опыт. Насколько мне известно, сыграло роль и мнение генерала Софронова. Георгий Павлович нередко не соглашался в чем-либо с Петровым, на многое смотрел иначе, чем тот, но своим преемником рекомендовал именно его.

Чапаевскую дивизию принимал от Петрова генерал-майор Т. К. Коломиец, передавший армейский тыл своему заместителю А. П. Ермилову.

Г. П. Софронов нуждался в длительном лечении и покое, но врачи признали его транспортабельным, и 5 октября Георгия Павловича отправили на Большую землю. Одновременно отбыли из Одессы Г. И. Левченко и член Военного совета ООР, секретарь обкома партии А. Г. Колыбанов — его отзывали в Москву, на другую работу.

Обязанности службы не дали мне проводить командарма до порта. Простились в его кабинете. Георгий Павлович все еще дышал кислородом — воздух нашего КП был сейчас не для него.

Не сосчитать, сколько раз на дню в течение многих недель бывал я в этой неуютной подземной комнате, мрачность которой не скрашивал разостланный на полу большой ковер. Здесь мы вместе с командующим провели немало тревожных часов, когда положение на фронте становилось отчаянно трудным. Здесь радовались добрым вестям из секторов обороны и огорчались приходившими вслед за ними новыми осложнениями и тревогами.

Иногда после докладов об итогах боевого дня — они обсуждались обычно около часу ночи — Софронов вспоминал что-нибудь из давних лет. Однажды засидевшиеся у командующего работники штарма услышали рассказ о том, как весной девятнадцатого года на Первые Московские командные курсы приезжал Ленин.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.