IV Макс по прозвищу «Художник»

IV

Макс по прозвищу «Художник»

Вспоминая отца и мать, Гала и Поля, их уже взрослая дочь Сесиль рассказывала, как однажды (малышке тогда исполнилось пять лет) в их доме, на стене в гостиной появился огромный коллаж, изображающий человека с вывалившимися наружу внутренними органами. «После увиденного я долго не могла заснуть. Мне было не по себе». Девочка не знала тогда, что этот коллаж-подарок, сделанный родителям их другом и будущим… любовником.

«Я хотел бы, чтобы ты умер. Для меня это было бы меньшим горем, чем тот позор, который ты обрушил на мою голову». Прочитав эти строки, Эрнст горько усмехнулся и швырнул телеграмму на столик в художественный беспорядок из испачканных обрывков холста, кистей разного размера и наполовину использованных тюбиков краски с изогнутыми «шеями». Отец не поймет его. Учитель в школе для глухонемых детей, он никогда не простит Эрнсту громких поступков. Переубеждать бесполезно. Папа так же слеп и глух, как и его ученики. А ведь когда-то именно отец внушал ему, что любовь к искусству превыше всего.

Родившийся в 1891 году в немецком Брюле, выходец из многодетной семьи, сын школьного учителя и домохозяйки, Макс Эрнст с малых лет был гордостью родителей. Старательный, застенчивый, аккуратный в деталях мальчик прекрасно учился и помогал матери по хозяйству. Но… Ни уроки в лицее, ни ребяческие игры, ни воскресная молитва не увлекали юношу так сильно, как манило его хобби отца. Старик писал картины. Подхватывая кистью капли яркой субстанции, он прикасался к холсту и через несколько часов Эрнст с восторженным удивлением узнавал в написанном родные берега, рыночную площадь, железную дорогу, улицы Кельна… Сам Макс начал рисовать с пяти лет.

– Он будет твоим повторением, – улыбаясь говорила мужу мать Эрнста. – Наш сын станет школьным учителем, а по субботам будет писать маслом.

Макс взрослел, «взрослели» и выходящие из-под его кисти портреты, пейзажи, карикатуры.

Однажды вечером, работая в мастерской, отец обратил внимание на неоконченное творение сына. Это было нечто из области фантастики: жирная, тяжелая, облепленная перьями тушка птицы с человеческим лицом. Старик поморщился…

Несколькими днями ранее в доме Макса произошли два события: рождение младшей сестры Эрнста совпало со смертью любимого попугая мальчика. Стонущая от боли мать и осевший на дно клетки, прикрывший глаза пернатый питомец вызвали у юноши невыразимый страх. Вот его птичка завалилась на бок, перевернулась на спину, протянула окостеневшие лапки к небу и в этот самый момент… стихли стоны и раздался детский крик.

Эрнст возненавидел сестру. Это она забрала у попугая дух.

Бессознательное переживание перенесенное на холст. Не он писал эту картину. Это его второе «Я». Возможно, именно тогда Макс понял: искусство – не только то, что улавливает глаз человека.

Спустя годы во время обучения в Школе изящных искусств в Мадриде к этому выводу пришел и будущий приятель Макса Сальвадор Дали:

«Я всегда видел то, чего другие не видели; а того, что видели другие, я не видел – писал Сальвадор в своих мемуарах. – Как-то раз в художественном классе после натуры нам предложили зарисовать готическую статуэтку Девы. Профессор порекомендовал каждому делать то, что он „видит“, и вышел. Повернувшись к работе спиной, что возможно только в неистовой жажде мистифицировать всех и вся, я начал рисовать, вдохновленный каким-то каталогом, весы – и изобразил их со всей возможной точностью. Студийцы сочли, что я и впрямь свихнулся. К концу сеанса явился профессор да так и остолбенел перед моим рисунком. Студийцы окружили нас в тревожном молчании. Я дерзко заявил слегка сжатым от застенчивости голосом: „Может быть, вы видите Богоматерь, как все люди, а я вот вижу весы“.»

Впоследствии, в своих статьях, опубликованных в немецких и французских журналах, Эрнст осмеивал тех критиков, которые оценивали искусство согласно таким критериям, как «вкус» и «мастерство».

В 1909 году Макс поступил в университет Бонна на факультет философии. Так пожелали его родители, прочившие Эрнсту карьеру преподавателя. В свободное от обучения время, Макс пропадал на лекциях по искусству, бродил по музеям, изучал психологию при психиатрическом госпитале Бонна. Здесь будущий дадаист и сюрреалист обратил внимание на картины душевнобольных людей. Расплывчатые фигуры, аляповатые пятна, несочетаемые цвета… Это было самое честное и свободное искусство, которое когда-либо видел Макс.

Казалось, жизнь только началась. Первые выставки Эрнста в одном из боннских книжных магазинов, первый успех, знакомства с писателями, поэтами, художниками, членство в творческой группе «Молодой Рейнланд»… Все это оборвалось в один момент. Война…

– Совсем мальчишка. Господи, что с ним?

– Ранение в голову, лейтенант, правая рука, опять же, пострадала…

– Как звать?

– Макс Эрнст по прозвищу «художник».

– Почему «художник»?

– Так он и есть художник, лейтенант. Рисует, как бог. Хотите, вас нарисует, хотите – жену вашу.

Сам Эрнст лежал на носилках не в силах произнести ни слова. Господу было угодно сохранить Максу жизнь. Благодаря пожалевшему его лейтенанту, Макс был переведен из полевой артиллерии к картографам, где можно было рисовать, а после – целый и невредимый вернулся к семье в Кельн.

Незадолго до окончания войны Эрнст женился на своей однокурснице, заместителе директора Кельнского музея Луизе Штраус. Скромная, неприметная, маленького роста, с копной коротко остриженных светлых волос, собранных под гребешок, приземистой шеей и кроличьими зубами, Луиза не могла соперничать с Гала, казавшейся на ее фоне красавицей. На одной из фотографий, сделанных в 1922 году в Инсбруке, запечатлены вместе чета Элюаров и чета Эрнстов. Еще не грянул гром, не сошлись в дьявольской партии шахматы, Гала – изнеженная, высокая, худая в модной шляпке и изысканном наряде еще не поставила мат домовитой, ранимой, заточенной под материнство Луизе. Только что отгремела Первая мировая. У Эрнста и его белокурой жены родился сын Ульрих, ласково именуемый в лоне семьи Джимми.

И снова музеи, лекции, краски, кисти, холсты.

«Дорогой друг! Ты не можешь представить себе, как я воодушевлен и счастлив. Еще вчера война разоряла не только наши дома, она разоряла наше искусство. Пули и снаряды не пощадили гениев, способных на создание великих шедевров. Мы осиротели. И вот… Жизнь снова бурлит в сердцах творцов. В искусстве началась революция, мой мальчик! Это говорю тебе я, твой друг Робер. Революция эта сулит нам много приятных открытий и веселых минут. Полистай журнал, который я высылаю тебе, Эрнст. Создавшие его люди взволновали публику, расшевелили косный, равнодушный ко всему мирок. В Цюрихе взбудораженные посетители уходят с выставок в истерике. У дадаистов великое будущее», – писал Максу недавний друг, французский художник Робер Делоне.

Идеи Тристана Тцара, дадаизм, как явление взволновали Макса не на шутку. Чем больше художник думал об этом, тем чаще вспоминал свою птицу с человеческим лицом, спрятанную в угол мастерской и укрытую от посторонних глаз темной тканью. Он стыдился ее, стыдился проявлений своего подсознания. Но почему? В памяти его вновь возникала просторная, хорошо освещенная солнцем комната, где погруженные в себя, притихшие люди водили карандашами и кистями по бумаге. И эти рисунки… Эти картины душевно больных…

Навещая семью сына в Кельне, старый школьный учитель живо интересовался творчеством Макса и просил продемонстрировать что-нибудь новенькое. Последние работы сына вызывали у отца изумление. Вместо пейзажей и портретов, Эрнст представлял какую-то чушь, бессмыслицу, бред, «случайную встречу двух отдаленных реальностей на неподходящем плане»

– Нет, ты слышала, что сказал этот осел? Он хочет изобразить встречу зонтика и швейной машинки на каком-то там столе…, – возмущался старик, оставаясь наедине с женой. – Я не учил его этому! Кто тогда учил? Или на него так подействовала стажировка в психушке? Мало того, что он не оправдал моих надежд и отказался преподавать в школе, теперь еще и это…

Окрыленный новыми идеями, Макс был далек от отцовской мастерской в Брюле, от первых своих пейзажей, от детских идеалов и стремлений. Прекрасно владеющий кистью, отныне он ставил эксперименты с техникой коллажа. Инструментами Эрнста стали ножницы и клей. В дело шли вырезки из старых газет и журналов, книг по зоологии и справочников по анатомии. Никакой гармонии, никакого смысла! Вырезанные иллюстрации художник в произвольном порядке наклеивал на холст. Свои готовые работы Макс любовно называл «почтовыми открытками» и подписывал Минимакс Дадамакс.

«Эпатаж» – а именно так окружающие относились к творчеству молодого художника – очень скоро дал свои плоды. Каждое утро у входа в дом Эрнста выстраивалась толпа вездесущих журналистов. Его представляли, как шута, баламута и прохвоста, добывающего себе легкую славу.

Получая утром свежую газету, отец Макса хватался за сердце. Критические статьи в адрес его сына становились все злее. «Эрнст Макс пишет стихи на французском, видимо, позабыв, что это вражеский язык. Он – не шут, он – предатель.».

В 1919 году вместе с другом-искусствоведом Макс организовал демонстрацию картин художников-любителей и пациентов психиатрических лечебниц. В 1920 году открылась выставка, во время которой разразился грандиозный скандал: представленный Дадамаксом коллаж сочли порнографическим. Устроители мероприятия оскорбляли публику, хулиганили и «заявили в качестве объектов искусства не пойми что».

«Я хотел бы, чтобы ты умер. Для меня это было бы меньшим горем, чем тот позор, который ты обрушил на мою голову…», – читал Макс в телеграмме. Это были последние слова, которые бросил сыну школьный учитель. Никогда больше Макс не видел своих родителей.

Постепенно и в его собственную семью закрался разлад. Всецело захваченный своими планами и идеями, Эрнст проводил ничтожно мало времени с сыном и женой. В сравнении с ним Поль Элюар был превосходным семьянином.

Когда многочисленные друзья упрекали Поля в избыточной приверженности домашнему очагу, Элюар игриво отвечал:

Всех моих товарищей на свете —

О, друзья! —

Мне сейчас милей жена и дети,

За столом сидящая семья,

О, друзья.

Но, если Поля удерживала обольстительная, томная Гала, не обремененная заботой о дочери и кухне, отдохнувшая, модно одетая, в любой момент готовая разделить со своим мальчиком приключения и постель, Макс видел уставшую, несчастную, вечно льющую слезы и рассыпающую жалобы женщину. Скептически относящаяся к занятиям мужа, Луиза умоляла его устроиться на нормальную работу, ведь его «ерунда» не приносила никакого заработка. Подливали масла в огонь и состоятельные родители Луизы, которые всеми фибрами души ненавидели зятя-бездельника. У них были на это все основания, ведь именно им приходилось содержать молодую семью, включая маленького внука.

Измотанный ежедневными ссорами Эрнст запирался в комнате и находил утешение, упражняясь в оккультизме, записывая в мельчайших подробностях недавно увиденные сны, читая письма своих французских друзей и единомышленников. Из одного из таких писем Макс не без восторга узнал, что у парижских дадаистов созрела новая идея – устроить на французской земле выставку картин врага, немца, его выставку. Бретон приглашал Макса на свой страх и риск, ведь до этого момента поэт не был знаком с творчеством Эрнста.

Согласившись на предложение Андре Бретона, художник начал работать. В мае 1921 года в Париже открылась экспозиция Минимакса Дадамакса.

^{Открытие выставки Макса Эрнста в Париже в 1921 г.}

Сам автор приехать не смог. Ему попросту не выдали визу. В какой-то мере, это было его счастьем, ведь неизвестное доселе парижанам творчество Эрнста было жестоко осмеяно. Выставка снова не принесла отцу семейства ни копейки, что дало Луизе новый повод для упреков и провозглашения собственной правоты.

Так же, как и немцы, французы окрестили Макса хулиганом и аферистом. Сторонники же дадаизма приняли его творчество всерьез. Многие захотели познакомиться с художником лично. В том числе, Гала и Поль Элюары.

Их желание осуществилось в конце осени 1921 года, во время поездки в Кельн.