Глава девятая. ПО ПРОЗВИЩУ «РЫСЬ»

Глава девятая. ПО ПРОЗВИЩУ «РЫСЬ»

На самом деле они ее боялись.

Вроде бы жили бок о бок в землянках, вроде бы воевали вместе, ходили, как она, и даже в паре с ней, в снайперские засады. Однако существовало нечто, их пониманию недоступное, сверхъестественное, вызывающее зависть, недоумение, порой — изумление, замешанное на страхе. Они погибали, получали тяжелые ранения, иногда — по глупости, по неосторожности, неумению быть на войне, иногда — по нелепой случайности, но больше всего — из-за непреодолимых обстоятельств этой кровавой тотальной бойни. В отличие от других бойцов и командиров 54-го стрелкового полка, старший сержант Павличенко ВСЕГДА возвращалась из рейда на позиции второй роты живой и невредимой. От убитых врагов она приносила добычу и сдавала ее капитану Безродному. То карабин «Zf Каг98к» с оптическим прицелом, но это редко, поскольку немцы под Севастополем в ноябре — декабре 1941 года снайперов еще имели мало. То стандартную винтовку вермахта, изготовленную фирмой «Маузер-Верке», который был вооружен связист, тянувший провод от одного командного пункта к другому. То пистолет-пулемет МР-40 мотоциклиста-ординарца, легкомысленно остановившегося возле кустов, чтобы полакомиться спелыми плодами шиповника.

Между собой солдаты снайперского взвода обсуждали ее боевые удачи и делали самые неожиданные выводы. Болтали, будто Людмила Михайловна — заговоренная, и заговорила ее от смерти бабка-знахарка в селе под Одессой, спасенная снайпером от румын. Болтали, будто в лесу Люда осторожна и тиха, как рысь, и потому за ней ходит, ничуть ее не боясь, леший и своими руками-корягами притягивает к себе пули, летящие в ее сторону. Болтали, будто она может слышать через грунт все, что происходит вокруг на расстоянии полукилометра, и потому вовремя меняет огневые рубежи, всякий раз находя новый и наиболее безопасный.

Кое-что из этих и других, им подобных, выдумок являлось правдой. Например, в киевской Снайперской школе ОСОАВИАХИМа курсантов обучали разным приемам наблюдения за противником. Ведь известно, что через землю хорошо передаются звуки шагов, движения техники, сбрасывания грузов, шанцевых работ. Стоит только воткнуть в грунт малую пехотную лопатку и прижать ухо к ее черенку. Еще лучше закопать в землю флягу, до половины наполненную водой. Если в ее горловину вставить резиновую трубку одним концом, то через другой, приближенный к уху, можно будет услышать многое из того, что делается вокруг вашего местоположения.

Однако чтобы распознать такие звуки, точнее — тени жуков, снайперу следует, образно говоря, «обратиться в слух», то есть забыть про все окружающее и сконцентрировать свое внимание до высочайшей степени. Не меньшей отреченности от собственного бытия требует и заколдованный лес. Он поможет, он спрячет, он выдаст тебе врага. Но ты сумей раствориться в его причудливом, заповедном пространстве, стань безмолвным и неподвижным, словно бы древовидным существом. Вартанову, которого по ходатайству старшего сержанта все-таки приняли в полк, это было проще простого: он родился и вырос в лесу. Людмила же, коренная горожанка, достигала подобного превращения бешеным усилием воли.

Никто, кроме караульных, не видел, как снайпер уходит на охоту. Действительно, шагая мягко, размеренно, неслышно, подобно дикой лесной кошке, Люда после полуночи подбиралась к нейтральной полосе и скрывалась среди деревьев. Были у нее там разведанные тропы, по коим она без помех перемещалась в темноте. Были и заранее подготовленные огневые позиции. Иногда они представляли собой неглубокие окопчики, приспособленные для стрельбы лежа и обязательно — с упора, поскольку многочасовое ожидание с тяжелой винтовкой выдержать невозможно. Иногда это были настоящие норы, прикрытые сверху сломанными ветками, опавшими прошлогодними листьями, обрывками ткани.

Людмила укрывалась в лесу по-разному.

Ей нравились вечнозеленые заросли можжевельника и земля под ними, густо усыпанная хвоей. Лежать на ней удобно, и терпкий запах бодрит, не дает расслабиться. Постепенно она полюбила и уродливое «держи дерево», или «христову колючку», которая весьма неприхотлива и растет на каменистых склонах, упорно цепляясь за почву черными узловатыми корнями. Среди них, выступающих наружу, под вуалью из сероватых веток и веточек, под искривленными стволами устроить секретное лежбище несложно. Поваленный ветром, сгнивший от старости дуб скальный, — тоже подходит для засады. Плющ диковинно оплетает его мощные ветви, и уже не поймешь, что ты видишь перед собой: то ли морды зверей, то ли камни, то ли обломки высохших деревьев. Сучком покажется неопытному наблюдателю и вороненый ствол ружья, просунутый между бугристых побегов.

Для ювелирной работы в крымском лесу совершенно не подходила СВТ-40. Главное ее преимущество — автоматика и магазин с десятью патронами — здесь оставалось без применения. Бывало, за весь день Люда делала два-три выстрела, и патроны с тяжелой пулей для них сберегала в кармане гимнастерки, под ватником, чтоб порох сохранял нужную температуру. Громкий же звук самозарядной винтовки Токарева и яркая дульная вспышка сильно демаскировали, и за это Павличенко однажды чуть не заплатила жизнью, еле-еле успев откатиться к запасному окопу. С тех пор подарок генерал-майора Петрова, бережно завернутый в холстину, хранился в блиндаже, а старушка-«трехлинейка» с длинным прицелом ПЕ заработала снова и била в цель нисколько не хуже, чем раньше.

Немцы стали вести тщательное и постоянное наблюдение за нейтральной полосой. От их внимания ничто не ускользало, а уж одиночный выстрел из винтовки, раздавшийся в утренней тишине, — тем более. Они сразу открывали огонь из пулеметов и минометов, причем часто лупили наугад и, как говорится, по площадям, не жалея ни патронов, ни мин. Таковое их действие Людмила иронически именовала «концертом». В нем солировали — конечно, в силу громкости звука и значительного количества — минометы «5сm leGrWr.36», имевшиеся в каждом взводе германской пехоты. Они выбрасывали из коротких стволов, установленных на металлических поддонах, небольшие, весом в 910 граммов мины, начиненные тротилом. Обычно, отлеживаясь в укрытии, старший сержант наблюдала, как оранжевым шаром вспыхивает эта мина при разрыве и как потом во все стороны летят (‘с мельчайшие осколки, громко щелкая по ветвям скопанного холодом леса.

Если немецкое «музыкальное сопровождение» затягивалось, и Люда находилась уже недалеко от советских позиций, то она просила помощи у наших пулеметчиков, привлекая их внимание свистом, криком: «Ребята, выручайте!»— или по традиции поднимая над головой малую пехотную лопатку. Пулеметчики начинали перестрелку с фашистами, и те забывали о снайпере, который ушел на свою сторону буквально у них из-под носа.

Сержант Седых и рядовой Вартанов старались встречать своего командира. Они-то знали, чего стоят Людмиле такие вахты. Торопились снять с ее плеча винтовку, отвести в ближайший блиндаж и уложить на нары, дать кружку чая, быстро согретую на горящем бездымном порохе. С каждым глотком теплой сладкой воды лесное наваждение отступало. Девушка по прозвищу «Рысь» облегченно вздыхала, лицо ее снова становилось безмятежноспокойным. Она засыпала, но ненадолго — на час-два. После этого у них начинались разговоры о том, что удалось и что не удалось при вылазке, сколько фрицев расстались сегодня со своими грошовыми жизнями, каковы последние изменения на вражеской передовой линии и куда им предстоит отправиться завтра.

Ради особой службы снайперов под Севастополем никто не собирался изменять распорядок армейской жизни, и потому Павличенко обычно не доставалось завтрака. Также она часто опаздывала на обед. Лишь Анастас Вартанов, ожидая возвращения старшего сержанта, выпрашивал у старшины лишнюю порцию каши или картофеля с тушенкой. Они с Седых ставили котелок с едой на печку-буржуйку в своей землянке и гадали, когда Людмила Михайловна снова появится во второй роте. Сердечная забота тех, кто был с ней дружен, помогала снайперу восстанавливать силы, отданные заколдованному лесу.

Успокоению нервной системы также способствовала фронтовая привычка к курению. Правду, совершеннейшую правду говорил курсантам дорогой Учитель: снайперу курить нельзя постоянно, регулярно, по десять-двадцать папирос в день. А вот одну папиросу в три дня — можно. Даже не папиросу, их теперь почти не выдавали, но — крепкую махорку из кисета, заправленную в старинную турецкую трубку, сделанную из корня груши и украшенную янтарным мундштуком. Ее подарил снайперу после успешного набега на хутор Мекензия старый егерь. Это была единственная ценная вещь, оставшаяся у него после разорения дома немцами[7].

Трубка понравилась Людмиле. Она легко научилась пользоваться ею: правильно набивать, не спеша раскуривать и поддерживать медленное тление сухих крошек табака в деревянной, до блеска отполированной чашке из темно-коричневого дерева. Чашка приятно согревала руку. Мундштук как будто смягчал крепость дыма и продлевал удовольствие для курильщика, что невольно располагало к спокойным размышлениям.

В редкие часы досуга мысли старшего сержанта Павличенко все равно касались предмета службы. Воспоминания уносили ее в жаркое степное лето 1941 года, сначала на вокзал города Арциза, потом — в Татарбунары, потом к реке Днестр и Тираспольскому укрепленному району, потом — к немецкому селению Гильдендорф, потом — на хутор Кабаченко, потом — к Одесскому морскому порту. Вроде бы путь недлинный, и прошла она его, присоединившись к великому армейскому братству. Стрелковый полк имени Степана Разина сделался для нее родным, однако теперь его… не стало.

Нет, конечно, номер, название, принадлежность к дивизии — все это сохранялось, но самих «разинцев», тех красноармейцев и командиров, с которыми Людмила начинала службу, — их практически в строю уже не было.

Дивизия-то — замечательная, со славными боевыми традициями. В ее рядах действительно в 1919 году служил Василий Иванович Чапаев, герой Гражданской войны. Командуя ею, он и погиб в результате вероломного ночного нападения белых. Три ее пехотных полка считались элитными и потому, кроме номеров, имели особые названия: имени Емельяна Пугачева, имени Степана Разина, Домашкинский имени Михаила Фрунзе.

Предположим, неласково встретил Людмилу лейтенант Василий Ковтун, командир второй роты. Так ведь потом он изменил мнение, признал Люду хорошо подготовленным бойцом, придирками не изводил и вообще относился по-товарищески. Ковтун погиб во время артналета.

Многим военным приемам научил студентку Киевского университета сержант Игорь Сергеевич Макаров. Поначалу Людмила его побаивалась. Все-таки ближайший начальник. Кто знает, что ему в голову придет… Но деликатным, порядочным, скромным человеком оказался сержант. Своего снайпера-наблюдателя жалел, берег и как мог защищал. Две пули из австрийского пулемета в легких… Жив ли он теперь, Людмила не знала, но думала о нем часто.

К сожалению, недолго служил в их полку лейтенант Андрей Воронин, двадцати трех лет от роду, выпускник пехотного училища имени Ленинского комсомола. Люда догадывалась, что нравится ему именно как женщина. Но лейтенант вел себя сдержанно, никогда не переступая некой незримой черты. Под Татаркой в переломную минуту боя он поднял бойцов в атаку. Румын они прогнали. Однако Воронин, раненый в грудь, не прожил тогда и двух часов. Трофейный серебряный портсигар — это все, что осталось ей на память о храбром командире второй роты.

Комбат капитан Иван Иванович Сергиенко занимал особое место в ее воспоминаниях. Пока он начальствовал первым батальоном 54-го полка, им всем жилось неплохо. Почему, они даже не задумывались. Опытный, умелый офицер, внимательный к подчиненным, он знал их, понимал, верил в них. Командир полка Свидницкий неизменно прислушивался к его мнению.

Бои в Крыму, на Ишуньских позициях, в двадцатых числах октября дорого достались «разницам». Численное превосходство противника было налицо, а еще — танки, артиллерия, минометы. У русских не хватало снарядов и патронов, про танки вообще пришлось забыть. Сергиенко находился на переднем крае обороны, и тут его пребывание в полку завершилось: от разрыва мины он получил жестокое увечье, лишился ноги.

Когда Павличенко вернулась в свою часть, то первым батальоном уже командовал лейтенант Григорий Дромин, прибывший вместе с маршевым пополнением. Может, он и был человеком смелым, только по внешнему виду — очень угрюмым, малоразговорчивым, необщительным. Женщины в армии на строевых должностях представлялись ему совершенно ненормальным явлением. Но лейтенанту доходчиво объяснили, что Людмилу Михайловну на этот пост назначил сам генерал-майор Петров, командующий Приморской армией, и Дромин тотчас оставил ее в покое, не собираясь ни хвалить, ни ругать, и уж тем более — защищать…

Тонкая струйка дыма поднялась вверх и растаяла в вечернем воздухе. Табак в трубке сгорел, но она еще сохраняла тепло, и Людмила, задумавшись, держала ее в руке. Павличенко сидела на поваленном дереве возле своего блиндажа и смотрела на звездное небо. Тишина, изредка нарушаемая далекими и редкими пулеметными очередями, царила вокруг и располагала к размышлениям.

Между тем мысли у снайпера были грустные.

Ах, если б капитан Сергиенко по-прежнему командовал первым батальоном! Иван Иванович, как добрый ангел-хранитель, простирал над ней невидимые крылья. Всякий, кто хотел завладеть вниманием бывшей студентки Киевского университета, неизбежно сталкивался с ним и слышал прямо заданный вопрос: «Что тебе от нее нужно?» Мало кто из них, даже с командирскими «кубарями» и «шпалами» на петлицах, имел наглость отвечать суровому комбату честно, хотя, конечно, желали они все одного и того же. Капитан решительно отваживал незваных ухажеров, не прибегая ни к матерной ругани, ни к рукоприкладству. Такой непререкаемый авторитет был у Сергиенко в 54-м стрелковом полку, и многие думали, будто Иван Иванович, получив звание майора, вскоре станет его командиром.

Надеялась на то и Людмила. Надежды однополчан не сбылись. Вместо погибшего при бомбежке полковника Свидницкого «разницам» из штаба Одесского оборонительного района прислали майора Петраша, призванного из запаса партийно-хозяйственного работника. Петраш не очень-то любил поездки на передний край, и до поры до времени сержант Павличенко на глаза ему не попадалась. Но однажды это все-таки произошло…

Дерзко пошутила Людмила в ответ на предложение майора из окопов второй роты перебраться в место, куда более безопасное, — к нему поближе, в штаб полка. Пошутила при свидетелях, да еще добавила, что сомнительная должность «ППЖ», то есть походно-полевой жены, никак не может украсить ни ее, снайпера, вступившего в РККА добровольно, ни его, старшего офицера, солидного человека, оставившего в тылу супругу с тремя детьми, а также имеющего партбилет.

Как будто пятнистая рысь, защищаясь, мягкой своей лапой ударила по уху неповоротливого хозяина леса бурого медведя. Не больно, но обидно. Поймать дикую красавицу ему и вовсе невозможно. Бегает она стремительно, отлично плавает, ловко лазает по деревьям. Вероятно, такой представлялась майору его подчиненная: никогда не расстается с пистолетом и боевым ножом, воюет хорошо, тут к ней не придерешься, кроме того, лично известна самому командующему Приморской армией.

Месть за этакое злостное непокорство товарищ Петраш, за отсутствием других подходящих способов, избрал весьма банальную. Он не представил старшего сержанта к правительственной награде, когда подобное распоряжение поступило из Ставки Главного командования. На счету у

Люды числилось уже более двухсот уничтоженных фашистов. По словам ее прежнего напарника Игоря Макарова, в Финскую войну первую медаль или орден снайперам давали за 25–30 убитых солдат противника. Потому она ждала награды. Однако орден Красного Знамени утром во вторник 16 декабря 1941 года на торжественном построении вручили не снайперу Павличенко, а пулеметчице первой роты Ониловой, которая вместе с ней служила в нервом батальоне 54-го полка.

Нина Онилова, бесспорно, была девушкой храброй. Она подпускала цепи атакующих врагов на близкое расстояние и потом расстреливала их из станкового пулемета «максим». Также ей однажды удалось остановить танк, бросив в него бутылку с горючей смесью. Как и Людмила, в боях под Одессой она получила ранение и вернулась в свою часть лишь в Севастополе. Теперь о подвигах сержанта Ониловой трубила вся армейская печать. По шести тысячам радиоточек, работающих в осажденном городе, звучал ее детский, запинающийся голосок с призывом бить захватчиков безо всякой жалости. О ней рассказывали бойцам в беседах штатные агитаторы-пропагандисты, упирая на то, что если хрупкая девушка девятнадцати лет способна так смело сражаться с фрицами, то им, здоровенным мужикам, отставать от нее никоим образом нельзя.

Разумеется, они знали друг друга.

Доблестная Нина, воспитанница Одесского детского дома, с трудом окончившая семь классов и до войны трудившаяся на трикотажной фабрике разнорабочей, в глазах полкового сообщества выступала кем-то вроде антипода слишком умной и слишком гордой студентки Людмилы. Недаром майор Петраш, не обремененный ни воспитанием, ни должным образованием, ехидно называл снайпера «антиллихенцией». К этому надо прибавить почти не поддающуюся описанию, мягко говоря, своеобразную внешность пулеметчицы и ее рост в 150 см. Тогда различие между двумя отважными сержантами-героинями сделается просто вопиющим. Но соревнование пока выиграла Нина Онилова. Пулеметчики первой роты сейчас обмывали ее награду, выпивая законные фронтовые сто грамм. Снайперу Павличенко, которая испортила отношения с начальством, оставалось размышлять о превратностях судьбы, в одиночестве сидя на опушке леса.

— Впервые вижу девушку с трубкой, — раздался бодрый мужской баритон у нее за спиной.

Люда обернулась. К ней подходил младший лейтенант, один из недавно прибывших в их полк офицеров, кажется, по фамилии Киценко. Это был рослый, стройный, широкоплечий блондин с голубыми глазами, лет тридцати пяти, с лицом приятным и добродушным. Людмиле почему-то всегда нравились мужчины этого типа. Про себя она именовала их благородными викингами, покорителями северных морей.

Киценко сел рядом, достал из кармана шинели портсигар и открыл его. Внутри лежали папиросы «Казбек», входившие в офицерский паек. Он предложил их Людмиле. Поколебавшись, она взяла одну. Младший лейтенант щелкнул зажигалкой. Мгновенно вспыхнувший огонек осветил ее чуть полноватые губы, округлый подбородок, прямой, с легкой горбинкой нос.

— Чем заправляете трубку? — спросил он.

— Махоркой, — ответила она.

— А не крепко?

— Крепко. Но я привыкла.

— Забавно. Красивые девушки обыкновенно не курят трубки.

— Значит, я — не красивая и не обыкновенная, — Люда, сделав глубокую затяжку, усмехнулась. Существуют разные способы знакомства, и младший лейтенант, похоже, выбрал не самый лучший из них.

— Про то, что вы — необыкновенная, знает весь пятьдесят четвертый полк, Людмила Михайловна, — уважительно произнес Киценко, поглядывая на нее. — Но вопрос о женской красоте достаточно сложен. Каким быть нашему идеалу, диктует время, мода, обстоятельства. Например, я считаю, что вы — очень красивая.

«Выкрутился! — подумала она. — И что дальше скажет?»

Алексей Аркадьевич Киценко, видя невеселое настроение старшего сержанта, решил не вовлекать ее в светский разговор. Коротко и по-деловому он представился ей: родом из города Донецка, окончил электромеханический техникум, до войны работал начальником участка электросетей на угольной шахте, призывался в армию тоже из Донецка, офицером стал недавно, когда 30 ноября сего года Школа строевого командного состава, организованная Военным советом Приморской армии, сделала первый выпуск и 28 ее курсантов получили звание «младший лейтенант».

Павличенко слушала его внимательно. Говорил Алексей складно, грамматически правильно и даже остроумно. Свое повествование он закончил рассказом о выпускных экзаменах в Школе. Его приятель при сборке пистолета ТТ так разволновался, что потерял какую-то деталь. Пистолет он собрал, но тот более не разбирался и не стрелял. После длительных консультаций комиссия вынесла вердикт, что экзамен сдан: знание личного оружия налицо, а дальнейшее — не в ее компетенции.

Людмила улыбнулась. Холодный декабрьский вечер и нахмурившийся в предчувствии снегопада лес показались ей не такими уж мрачными. Далее они немного поговорили о второй роте. В середине дня Киценко получил приказ Петраша принять командование ею, и теперь обходил боевые рубежи вверенного ему подразделения. Настолько сложная ситуация со средним комсоставом сложилась в Севастополе, что лейтенанты стали командовать батальонами, младшие лейтенанты — ротами, старшие сержанты — взводами. Павличенко, предприняв небольшой экскурс в историю 54-го полка, с большой похвалой упомянула прежних своих начальников лейтенанта Василия Ковтуна и лейтенанта Андрея Воронина. Ничего не ответил ей Киценко. Не хотелось ему говорить о войне и смерти, беседуя с симпатичной девушкой.

Откуда было им знать, что этой декабрьской ночью немцы завершают подготовку ко второму штурму Севастополя, подвозя последние из 645 орудий полевой и 252 орудий противотанковой артиллерии. Кроме того, они уже расставили за нейтральной полосой 378 минометов разных калибров, и теперь на один километр фронта у них приходится 27 боевых стволов, а у русских — только 9. На штурмовку советских позиций собираются более двухсот бомбардировщиков и истребителей из их 4-го воздушного корпуса, а у наших есть всего девяносто самолетов.

За гребнями Мекензиевых гор, поросших кудрявыми лесами, строились в боевые порядки три германские пехотные дивизии: 22-я, 24-я и 132-я. Они должны ударить в стык между третьим и четвертым секторами севастопольской обороны, то есть на узком участке «хутор Мекензия — гора Азиз-Оба», чтобы прорваться через долину реки Бельбек, глубокий овраг у деревни Камышлы и железнодорожную станцию Мекензиевы горы к Северной стороне самой большой бухты Главной базы Черноморского флота. Если фашисты выйдут на ее берега, то городу, полностью окруженному с суши, не устоять. Подвоз подкреплений, оружия, боеприпасов, продовольствия тогда прекратится.

Генерал-полковник Эрих фон Манштейн уже доложил фюреру, что 21 декабря Севастополь будет взят и победоносные германские войска начнут наступление на Кавказ, к нефтяным промыслам. На идеально вычерченных немецких картах стрелы, обозначающие направление ударов, взрезали русскую оборону красиво и просто. Раскрашенные голубой краской воды Черного моря и извилистая линия южного побережья казались вполне доступными. Один решительный шаг — и Крым навсегда станет территорией Тысячелетнего рейха. Его переименуют в Готланд, а Севастополь сотрут с лица земли…

Ураганный орудийный и минометный огонь по позициям защитников города фашисты открыли в б часов утра 10 минут 17 декабря 1941 года. Длилась артподготовка недолго. После нее противник перешел в наступление по всему фронту, а его авиация начала бомбить, и наши боевые рубежи, и городские кварталы. Поначалу командование Севастопольского оборонительного района не могло понять, где будет нанесен главный удар. Но вскоре это выяснилось: в четвертом и третьем секторах, с севера и юга горы Яйла-Баш в направлении на южную оконечность Камышловского оврага.

Весь день на этом участке отбивались от наседавшего врага воинские части 25-й Чапаевской дивизии. Один раз немцы дошли до траншей второго батальона 287-го стрелкового полка. Завязалась ожесточенная рукопашная схватка. В ней отличился комсорг полка младший политрук Голубничий. Он заколол винтовкой со штыком шестерых гитлеровцев. Их атака захлебнулась, фашисты отступили, но вскоре получили подкрепление и опять полезли вперед. К полудню 17 декабря противник оттеснил наших солдат с северных склонов оврага к деревне Камышлы, расположенной на его дне. Вечером бойцы и командиры 287-го полка и соседнего с ними 2-го Перекопского полка морской пехоты отступили еще дальше, на южные склоны Камышловского оврага и там закрепились на позициях. Оторваться от фрицев им помогли артиллеристы 69-го артполка. Они стреляли из 76-мм орудий прямой наводкой, уничтожив 10 танков и много живой силы противника.

Эти яростные бои происходили примерно на километр левее от расположения 54-го полка. «Разинцы» тоже вели перестрелку, но такого отчаянного вражеского напора не испытывали. Правда, несколько раз пехотные цепи немцев выходили на нейтральную полосу, расчищенную здесь от кустарников и деревьев. Однако встреченные плотным пулеметным, автоматным и ружейным огнем, поддержанным минометами, залегали и затем откатывались назад.

Два дня гремела канонада на Мекензиевых горах. Опрокинуть фронт, добиться определяющего перевеса над защитниками Севастополя захватчикам не удавалось. Русские бросались в контратаки и отбивали обратно занятые германцами свои огневые рубежи.

На участке первого батальона 54-го полка утром 19 декабря было относительно тихо. Но вдруг фашисты начали интенсивный обстрел из пушек и минометов. Его пехотинцы переждали, забившись в «лисьи норы» — углубленные блиндажи с тремя накатами бревен наверху. Затем боевое охранение сообщило о появлении вражеской техники. На поляну, лязгая гусеницами, выползли самоходка «StuG III» с короткой, точно обрубленной пушкой, и бронетранспортер «Sd.Kfz.250/1», который непрерывно вел огонь из пулемета, установленного за броневым щитком на крыше кабины. Сразу за боевыми машинами двигалось около двух батальонов стрелков и автоматчиков. Самоходку взяла на прицел наша противотанковая батарея. Разделаться же с колесно-гусеничным бронетранспортером предстояло пехоте.

По плану комбата Дромина при общем наступлении немцев на позиции первого батальона бойцам снайперского взвода следовало находиться рядом с пулеметчиками и вместе с ними отбивать атаки противника. Старшему сержанту Павличенко, опять-таки по согласованию с лейтенантом, разрешалось уходить на скрытые, заранее подготовленные позиции на нейтральной полосе, чтобы из засады вести огонь по офицерам, унтер-офицерам, пулеметным гнездам и расчетам минометов.

В данный момент пулеметное гнездо само приближалось к Людмиле со скоростью примерно 25 км в час. Приземистая и не очень большая по размеру, весом почти в шесть тонн броневая машина «Sd.Kfz.250/1» бежевого цвета, раскрашенная коричневыми и зелеными пятнами, поворачивалась левым боком, непрерывно осыпая пулями пространство перед окопами первого батальона. На боку у нее отчетливо виднелся черно-белый крест и бортовой номер «323», что означало: 3-й бронетранспортер 2-го взвода 3-й роты. Расстояние сокращалось. Автомобиль подъезжал к давно пристрелянному ориентиру — низко обломанному стволу молодого вяза, и Людмила, прищурив левый глаз, заглянула в круглый окуляр оптического прицела ПЕ.

Ей предстояло в течение минуты решить задачку по баллистике.

Во-первых, бронетранспортер имел довольно высокие борта, и следовательно, головы пулеметчиков так бесстрашно работавших у MG-34, находились над землей на расстоянии более двух метров. Она же лежала в своем убежище прямо на земле, держа винтовку на небольшом бруствере. Между линией прицеливания и горизонтом оружия образовался угол в тридцать пять градусов, называемый «углом места цели», и сейчас он был положительным. Стало быть, прицел надо устанавливать с понижением.

Во-вторых, бронетранспортер передвигался. Это означало, что необходимо «упреждение». Снайперу нужно перемещать винтовку по направлению движения цели и впереди нее, соответственно ее скорости. Сосчитать «упреждение» на дистанции в 200 метров легко. Пуля из «трехлинейки» долетит до нее за 0,25 секунды. За это время немецкий броневик пройдет четыре метра. Применив в расчетах понятие «одной тысячной», Люда повернула боковой маховик на металлической трубке прицела на несколько делений и затем мягко нажала указательным пальцем на спусковой крючок.

На том стрельба из пулемета на «Sd.Kfz.250/1» закончилась.

Солдаты повалились на дно бронетранспортера. Каски их не спасли. Русские пули прилетели снизу и поразили их в глазницы. Очень глупо поступил унтер-офицер— командир экипажа броневика. Удивленный, он поднялся из кабины в кузов, чтобы посмотреть, отчего замолчал пулемет. Ведь стрельбу противник вел только с фронта, а спереди машину защищали броневые листы толщиной около полутора сантиметров. Подумать о снайпере он не успел: пуля пробила ему висок. Но те, кто внимательно наблюдал за этой атакой с командного пункта разведывательного батальона, догадались.

Буквально через минуту на рощицу, где находилась Людмила, обрушились залпы немецких минометов «Gr.W» калибра 81 мм. Запасное, более глубокое и хорошо оборудованное укрытие у нее тут было. Трижды перекатившись через левый бок, она почти добралась до него. Однако не мина, а тяжелый снаряд вдруг разорвал воздух, поднял вверх комья земли, ветки, обломки деревьев, опавшую листву. Словно горячая лапа огромного зверя толкнула ее в плечо, а острая боль лишила сознания.

Очнулась Людмила от холода.

Шинель и маскхалат на правом плече и спине превратились в лохмотья. Каска с разорванным ремешком валялась рядом. Деревянное ложе винтовки сломалось, ствол ее изогнулся, оптический прицел вообще отсутствовал. Самое плохое заключалось в том, что крона акации, расщепленной снарядом, упала и прижала старшего сержанта к земле, не давая возможности подняться. Боль сконцентрировалась под правой лопаткой. Но достать до раны, перевязать ее Люда самостоятельно не могла. Только чувствовала, что кровь уходит. От нее мокли на спине нательная рубаха и гимнастерка.

Приближались сумерки. В лесу было очень тихо. Где-то перекатывалось эхо далекой канонады. Но здесь бой, видимо, закончился. Чем он закончился? Где теперь находятся ее однополчане? Куда удалось дойти фрицам? Будут ли ее искать?..

В мозгу, отуманенном болью, большой потерей крови и все усиливающимся холодом, слова распадались на слоги, утрачивали смысл, исчезали. На смену им приходили видения. Сначала неясные и смутные. Потом — другие, имевшие очертания, фигуры, лица. Она готовилась к смерти и думала, что сейчас должна увидеть тех, кого потеряла за несколько месяцев войны. Однако к ней обращалась ее мать Елена Трофимовна, ласково называемая в семье Ленусей, добрый друг и советчик Людмилы, ныне обитающая в далекой Удмуртии. Появилось и суровое лицо отца. «Беловы так просто не уходят!» — его фраза не прозвучала, а как будто отпечатывалась в сознании Людмилы. Сын Ростислав, обожаемый ею Моржик, очень вырос за те полгода, что они не виделись, не ребенком он стал, но угловатым подростком. Он протянул ей руку: «Мамуля!» Рука была теплой. Она ощутила ее прикосновение и с трудом открыла глаза.

Голые ветви деревьев, искалеченных артиллерийским обстрелом, чернели на фоне серого зимнего неба. Последний луч заходящего солнца все-таки пробился через их печальную путаницу и упал на сияющие доспехи викинга. Яркие блики вспыхнули на его шлеме с поднятым забралом.

Видя, что старший сержант Павличенко сейчас потеряет сознание, командир второй роты склонился над ней.

— Люся, не умирай! — в отчаянии воскликнул Алексей Киценко. — Люся, я тебя прошу! Люся, ну пожалуйста!..

На исходе 19 декабря 1941 года в медсанбате № 47, вместе с походно-полевыми госпиталями №№ 316, 76, 356, расположенными в инкерманских штольнях, работа не прекращалась. За три дня немецкого наступления туда доставили около трех тысяч раненых бойцов и командиров. Все они требовали немедленного осмотра, лечения, ухода. После срочных операций и перевязок многих отправляли в эвакуацию. Поздним вечером 19-го от Каменной пристани в Южной бухте отошел транспорт «Чехов», имея 473 человека тяжелораненых на борту. Темнота зимней ночи скрыла его от фашистской воздушной разведки. Сопровождаемый тральщиком «Мина», пароход взял курс на город Туапсе, расположенный на кавказском побережье Черного моря.

Смена Бориса Чопака уже закончилась. Сняв резиновые перчатки, марлевую повязку и шапочку, он собирался выпить чаю в ординаторской комнате и затем лечь спать. Не менее десяти операций за двенадцать часов, то есть примерно час на каждую, — такой была норма установленная для фронтовых хирургов Главным санитарным управлением РККА. Сын профессора с ней справлялся, и мастерство его росло. За талант, вероятно, полученный по наследству, молодого врача ценило начальство: Борису присвоили звание старшего лейтенанта медицинской службы и назначили заведовать хирургическим отделением медсанбата Чапаевской дивизии.

Чайник на электроплитке закипал. Осталось залить кипяток в кружку с заваркой и сахаром. Кроме того, хирург мог рассчитывать на бутерброды с маслом, разложенные санитаркой Варварой на тарелке. Они выглядели весьма аппетитно. Полог, отделяющий ординаторскую от коридора, вдруг качнулся. Вошла старшая операционная медсестра.

— Борис Яковлевич, сейчас привезли вашу невесту, — сказала она.

— Людмилу Павличенко? — он торопливо поставил чашку с чаем на стол, накрытый клеенкой.

— Да. Ту девушку-снайпера из пятьдесят четвертого полка.

— Что с ней?

— Осколочное ранение спины, между правой лопаткой и позвоночником. Кость не задета, однако большая кровопотеря. Санинструктор говорит, будто она четыре часа лежала в лесу, пока ее нашли.

— Я буду оперировать, — твердо произнес Чопак. — Готовьте также переливание крови.

— Но, товарищ старший лейтенант, — медсестра помедлила. — Суточный лимит крови израсходован. Остался только «НЗ». Вы же знаете, он — для старшего комсостава.

— Под мою ответственность! — распорядился Чопак. — Я здесь заведую хирургическим отделением, а Павличенко — член моей семьи. Мы имеем право…

Восковая бледность покрывала ее лицо. Оттого оно показалось сыну профессора невероятно красивым и выразительным. Людмилу готовили к операции, и он снова увидел ее божественное тело: высокую шею, покатые плечи, груди небольшие, но полные и округлые, точно вырезанные из одного куска белого мрамора. Еще он увидел серебряное кольцо с александритом, подаренное им в день их помолвки. Тогда он надел его на безымянный палец своей возлюбленной. Там оно и находилось. Правда, камушек немного потемнел. То ли от пыли крымских дорог, то ли от пороховой гари, то ли от крови, пролитой за Родину.

Молодой врач, стоя возле операционного стола, тыльной стороной ладони коснулся ее щеки, желая, чтобы Людмила открыла глаза. Она слабо ему улыбнулась:

— Я рада тебя видеть.

— Теперь потерпи. Будет больно.

— Боря, очень и очень больно мне было там.

— Где это «там»?

— В лесу…

Никакой сложности для Бориса Чопака эта операция не представляла. Он аккуратно удалил довольно крупный осколок немецкого снаряда, очистил рану, быстро наложил на нее три шва и отправил пациентку в отделение хирургии. В нем работали хорошо обученные профессионалы. Все, что требуется для лечения подобных ранений, в медсанбате Чапаевской дивизии имелось. Однако ему показалось странным, что возле операционного блока внезапно очутился человек в гимнастерке с малиновыми петлицами младшего лейтенанта и бесцеремонно схватил его за рукав:

— Доктор, ради бога, скажите, она будет жить?

— Старший сержант Павличенко?

— Нуда.

— Конечно, будет. А вы ей кто?

— Я командир второй роты пятьдесят четвертого стрелкового полка Алексей Киценко. Люся у меня командует взводом. Просто чудом удалось найти ее на нейтральной полосе в лесу и вынести оттуда.

— Наверное, вы и вынесли.

— Да. Но поймите, служебные отношения здесь ни при чем. Просто я люблю Людмилу…

— Неужели? — удивился Борис.

— Не могу вам даже описать, какой она превосходный снайпер, какой командир, — волнуясь, продолжал Киценко. — Огромным уважением пользуется у всего рядового и сержантского состава. Ее смелость и сноровка в уничтожении противника…

— Послушайте, Алексей, — перебил его Чопак, стараясь освободиться из цепких рук командира второй роты. — Жизни товарища Павличенко сейчас ничего не угрожает. Может быть, вам лучше уехать в расположение вверенной вам воинской части? Ведь ночь на дворе.

— Вы правы, — младший лейтенант вздохнул. — Но я не могу уехать, пока не увижу ее снова. Я должен твердо знать, что с ней все в порядке. Не найдется ли у вас в медсанбате какого-нибудь местечка? Только переночевать, и все…

Смуглый крепыш Боря взглянул на рослого, белоголового викинга с чувством некоторого превосходства. В качестве соперника он его пока не воспринимал, ибо досконально изучил характер девушки по прозвищу «Рысь» и восхищался присущей ей решительностью. Ясное дело, человеку, спасшему ее от смерти, Людмила будет благодарна. Но вот полюбит ли она его — это большой вопрос. Дикие лесные кошки слишком хитры, осторожны, своенравны. Их не так-то просто заманить в ловушку.

Для Киценко молодой хирург нашел хорошее место — одну из подсобок, находящихся в распоряжении медсестры-хозяйки дивизионного медсанбата. Там хранились матрасы, подушки, одеяла. Кроме того, добрейшая Зинаида Кузьминична снабдила симпатичного пехотного офицера кружкой горячего чая и вполне заинтересованного выслушала его рассказ о том, как вторая рота сегодня отбивала третью атаку фрицев.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.