Новые переводы
Новые переводы
Во второй половине 1760-х годов Фонвизин, переводчик «Альзиры» и творец «Кориона», продолжает переводить литературные произведения и политэкономические труды современных европейских, в первую очередь французских, авторов. Его стараниями в 1766 году увидела свет русская версия трактата аббата Габриэля Франсуа Куайе «Торгующее дворянство», в 1768 году — перевод последней части романа Жана Террассона «Сиф» («Сиф, или История жизни, почерпнутая из памятников и свидетельств Древнего Египта»), в 1769-м — «чувствительного» романа Д’Арно «Сидней и Силли, или Благодеяние и благодарность» и «поэмы» Поля Жереми Битобе «Иосиф».
Даже при беглом сопоставлении внешнего вида этих изданий можно заметить, насколько по-разному Фонвизин относится к оригиналам выполненных им переводов, насколько различными были причины, побудившие его взяться за работу. Если Фонвизин выполняет служебное распоряжение начальства или работает на заказ, на титульном листе книги указывается имя переводчика: «Басни нравоучительные с изъяснениями г. барона Гольберга, перевел Денис фон Визин» или «Торгующее дворянство противу положенное дворянству военному, или Два разсуждения о том, служит ли то к благополучию государства, чтобы дворянство вступило в купечество с прибавлением особливаго о том же разсуждения г. Юсти. Переводил Денис фон Визин» (из сочинений известного во всей Европе профессора политической экономии Й. Г. Г. фон Юсти Фонвизину было поручено переводить книги «О правительствах» и «Полицейскую науку»). Если же автор трудится по собственному почину, на титульном листе печатается лишь имя сочинителя — Террассона, Д’Арно или Битобе; о переводчике не говорится ничего, хотя его участие в подготовке издания весьма заметно. Русская версия книги Битобе открывается пространным предисловием переводчика, книги Д’Арно — трогательным посвящением неназванной по имени возлюбленной Фонвизина, по мнению исследователей, той самой прекрасной москвичке, любовь к которой он пронес через всю свою жизнь: «К госпоже… Следуя воле твоей, перевел я Сиднея и тебе приношу перевод мой. Что мне нужды, будут ли хвалить его другие? лишь бы он понравился тебе. Ты одна всю вселенную для меня составляешь».
Судя по всему, появление фонвизинских переводов «Иосифа» и «Сиднея» вызвано причинами сугубо личного свойства. Историю о прекрасном юноше, проданном братьями в рабство, Фонвизин услышал от отца еще в «младенчестве», и, как следует из «Чистосердечного признания», незатейливый рассказ на «чувствительную» тему исторг у него потоки слез; за роман Д’Арно же Фонвизин взялся по настоянию своей пассии. Политэкономический трактат аббата Куайе с сентиментальными историями Фонвизина, по всей видимости, связан не был, однако создание и этого перевода можно объяснить житейскими обстоятельствами молодого титулярного советника.
В своей работе, ставшей репликой во внутри-французском и, естественно, известном всей Европе споре, Куайе доказывает необходимость «вступления дворянства в купечество» и утверждает, что «купечество возвышает дворянство». Надо понимать, для потомка знатных и воинственных рыцарей фон Визинов этот вопрос был весьма актуальным. Едва ли не в каждом письме родным Фонвизин рассказывает о своем, как правило, неудовлетворительном финансовом положении, об огромных расходах и своей вынужденной экономии («теперь мне будет терпеть убыток, который пришел очень некстати, затем, что в деньгах у меня и так изобилия нет» или «отъехав от вас, взял я только 165 рублей своего жалования, которыми до сего числа жил, то есть слишком пять месяцев», — пишет Фонвизин в 1766 году). По этой ли причине или по склонности к коммерческой деятельности, но время от времени Фонвизин из дворянина, «которого отцы и предки родились господствовать», становится «купцом»: сначала распродает тираж «Жизни Сифа», значительно позднее, уже будучи человеком женатым и хозяином более тысячи крестьян, покупает в Италии произведения искусства, переправляет их для продажи в Россию и не видит в этом ничего предосудительного. В споре о должности дворянина русский переводчик, молодой человек из благородного сословия, полностью разделяет позицию аббата Куайе и не принимает аргументов его оппонента — рыцарственного маркиза де Лассе.
Больше того, трактат «Торгующее дворянство» не мог не вызывать в памяти просвещенного читателя (и, естественно, прекрасно начитанного Фонвизина) комедию Хольберга «Дон Ранудо де Колибрадос», главный герой которой, благородный, но до крайности обнищавший испанский гранд, готов скорее умереть в нищете и уморить голодом чад и домочадцев, чем поступиться правилами сословной чести. Восклицания Куайе-Фонвизина: «Что нам делать шпагою, когда кроме голода не имеем мы других неприятелей!» или: «Вы опасаетесь презрения и в нищете остаетесь. Вы любите знатность и ничего не значите!» — напрямую перекликаются с репликами разумных и насмешливых персонажей комедии датского просветителя. В переводе Ивана Кропотова их каламбуры звучат вполне по-фонвизински: «Дона Олимпия: Как о том ни вспомню, кипит во всех жилах моих благородная кровь! — Педро: Вить чему-нибудь в доме да надобно же кипеть, для того что в котле у нас давно уж ничего не кипело». Или: «…честь и почтение вещи очень хорошие, а как их в обеде или в ужине вместо пищи употреблять, то скоро до смерти объесться можно».
Книга «Торгующее дворянство» вышла большим тиражом: ведь для российского шляхетства поставленная в ней проблема была важной и актуальной, а пути решения, предложенные французским аббатом, — продуманными и убедительными. Однако для Фонвизина этот труд не стал ни эпохой в жизни, ни поворотным пунктом в карьере переводчика. О трактате Куайе не говорят ни он сам, ни интересующиеся его творчеством современники. К началу 1770-х годов Фонвизин имеет репутацию молодого и «острого» писателя, заинтересовавшего публику в первую очередь своими литературными сочинениями. В «Опыте исторического словаря о российских писателях» (1772) друг и сотрудник Фонвизина Николай Иванович Новиков перечисляет основные его творения 1760-х годов: «Альзиру», «Кориона», многочисленные, но в большинстве своем не названные сатирические стихотворения, «Иосифа», «Бригадира и бригадиршу», а также менее значительные произведения — «Жизнь Сифа», «Кариту и Полидора», «Сиднея и Силли». Те же сочинения Фонвизина названы в сатирическом стихотворении «К творцу послания, или Копия к оригиналу» его заклятого врага Александра Семеновича Хвостова: «Сидней» («Корион»), «Иосиф», «другой Сидней» («Сидней и Силли»), «Жизнь Сифа», «Альзира», ядовитые стихотворения, «Бригадир». Таков итог десятилетней литературной деятельности этого в высшей степени перспективного (для Новикова), или заносчивого и нескромного (для Хвостова), восхищающего или раздражающего, но бесспорно заметного писателя.
Как бы ни относились к раннему творчеству Фонвизина его современники, они непременно останавливаются на «Иосифе» и «Бригадире», выделяют их из круга прочих творений молодого литератора. Для них, как и для самого Фонвизина, эти сочинения были новым, невиданным в отечественной литературе, достойным прославления или осмеяния явлением. В «Бригадире» молодой комедиограф представляет «смотрителям» первую комедию «в наших нравах», в «Иосифе» пытается открыть для русского читателя неизвестный доселе «слог», сочетающий «важность» славянского и «ясность» русского языков. Конечно, для Фонвизина, стараниями благочестивого отца упражнявшегося в чтении «книг церковных» с ранних лет, славянский был не темнее русского, и он с удовольствием перевел бы поэму Битобе хорошо ему известными и приличными случаю высокими «словами и речениями», но, к сожалению, далеко не всем россиянам посчастливилось пройти такую языковую выучку.
По мысли Фонвизина, самый неискушенный читатель русского «Иосифа» должен был почувствовать, что перед ним творение, сравнимое с гомеровскими поэмами, которые переводил и за которыми следовал в своем оригинальном творчестве «удачный подражатель древним» Битобе. Не знакомством ли Фонвизина с краткой, вышедшей в 1762-м, и полной, увидевшей свет в 1764 году, французскими версиями «Илиады» объясняется появление его собственного, правда, сильно разнящегося с переводом Битобе, варианта, и не является ли его переложение начала шестой песни «Илиады» первой попыткой ввести новый для русской литературы «слог»?
«Славлю мужа непорочного, проданного своими братьями, из единого бедства в другое низверженного, возведенного потом из бездны зол на верх величества и власти; благодетеля той страны, где носил оковы, и в цветущей своей юности, во дни щастия и бед своих явившего себя совершенным мудрости примером…» — начинает Фонвизин свой прозаический перевод, и это эпическое вступление-пересказ перекликается с зачинами величайших героических поэм, благодаря российским переводчикам ставших известными широкой отечественной аудитории.
«Пою оружий звук и подвиги героя, / Что первый, как легла во прах от греков Троя, / Судьбой гоним, достиг Италии брегов, / от ополченных нань Юноною богов / По морю и земли был вержен беспрестани, / И много пострадал от кроволитной брани…» — начинает в 1770 году свой перевод «Энеиды» любимый поэт Екатерины Василий Петров. «Воспой Ахиллов гнев, божественная муза, / Источник Грекам бед, разрыв меж них союза, / Сей гнев, что много душ Геройских в ад предслал, / В корысть тела их псам и хищным птицам дал», — вторит ему в 1787 году переводчик «Илиады», «университетский стихотворец» и «русский Гомер» Ермил Костров.
И все-таки «познавший красоты древних авторов» Битобе повествует о судьбе библейского, а не баснословного, будь то Ахиллес или Эней, героя и по этой причине намеревается следовать за «священным песнопевцем», «воспламенившим души» создателей величайших поэм на ветхозаветные сюжеты, Мильтона и Геснера. Мильтон, как указывает Фонвизин в своих примечаниях к переводу «Иосифа», «аглинский стихотворец, творец „Погибшего рая“», Геснер же — «немецкий стихотворец», который «написал в прозе „Смерть Авелеву“». В России переводы чрезвычайно популярной в конце XVIII века «поэмы в пяти песнях» швейцарского поэта Соломона Геснера выходили под названием «Авелева смерть», и лишь Фонвизин переводит немецкое «Der Tod Abels» дословно — «Смерть Авелева». Это же название фигурирует в беловом списке фонвизинского перевода начала поэмы Геснера, хранящегося среди бумаг русского писателя и переписанного его собственной рукой. К сожалению, как и в случае с переводом отрывка «Илиады», мы не можем установить точное время создания этого фрагмента. Предположение, что над переводами двух поэм в прозе, «Смерти Авелевой» и «Иосифа» (а возможно, и «Илиады»), Фонвизин работал приблизительно в одно время, кажется логичным: в самом деле, его прозаические переводы из «Илиады» и «Смерти Авелевой» выглядят опытами, предваряющими появление русского «Иосифа» или ему сопутствующими, а сам выбор этих поэм может объясняться влиянием того же Битобе, почитателя Геснера и переводчика Гомера. Однако, как и утверждение Г. А. Гуковского, что переводы из Гомера и Геснера выполнялись в последние годы жизни Фонвизина, оно не находит бесспорного подтверждения и остается предположением. Как бы то ни было, эксперимент, поставленный Фонвизиным в «Иосифе», удался, публика с удовольствием читает историю Иосифа Прекрасного и, по свидетельству очевидцев, проливает слезные токи — предложенный молодым переводчиком «слог» принимается с восторгом, и автор-новатор уже не в первый раз за свою лишь недавно начатую писательскую карьеру имеет все основания быть довольным результатом.
Судя по всему, в фонвизинских переводах 1766–1769 годов не может не присутствовать французская тема: из предисловия к «Иосифу» русский читатель узнавал о творчестве французского поэта и переводчика Битобе, в сентиментальной «аглинской повести» «Сидней и Силли» один из благородных и добродетельных героев — природный француз, в трактате Куайе речь идет о роли и назначении дворянства Франции. Французская тема звучит и в оригинальном сочинении Фонвизина, в его знаменитой комедии «Бригадир», но звучит иначе, нежели в книгах французских авторов — в своей пьесе русский «комик» следует за датскими, английскими и немецкими галлофобами.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.