Весна 1956-го: Лос-Анджелес

Весна 1956-го: Лос-Анджелес

Артур боится, что знакомство с ним может повлиять на карьеру Мэрилин. Комитет Джо Маккарти дышит ему в спину, обещая вызвать в суд повесткой, и тогда ему придется сдать друзей (ради спасения репутации и писательской деятельности) и позволит самому остаться на свободе.

Он мог бы оставаться в пустыне вечно, говорит Артур ей по телефону из будки на озере Пирамид. Она – в Лос-Анджелесе, на съемках «Автобусной остановки», ожидает так называемого «ускоренного» развода, который он получит, когда проведет в Неваде шесть недель, необходимые для того, чтобы стать резидентом этого штата. Тогда они поженятся. Но, может, он так и останется в пустыне. Здесь он встречал ковбоев, которые живут в норах, и если не знать точного места, где эти норы находятся, отыскать их невозможно. Они появляются на людях, только когда есть возможность поработать.

– Я бы тоже так мог. Только тебе понадобится карта, когда приедешь меня искать.

– Не глупи. Ты же из Бруклина. Ты не будешь жить в норе в пустыне.

– Ты никогда не думала, каково это – жить в абсолютном отрыве от мейнстрима?

Она думает о норуолкской больнице, где длинные белые коридоры похожи на линии разлома, от которых откалываются отдельные комнаты.

Игнорируя вопрос, она говорит Артуру, что время бежит недостаточно быстро и она не может ждать, пока развод в Рино войдет в силу, и они снова будут вместе. Он отвечает, что, по крайней мере, пребывание в пустыне вдохновляет на работу. Быть может, в итоге он напишет что-нибудь для нее. Возможно, картину.

– Как бы нам прожить эти шесть недель без того, чтобы ФБР не накопало на тебя что-нибудь новенькое?

– Да, как бы…

– Вот и я о том же!

Он так ее любит, что отправился в Неваду за разводом, сняв коттедж на озере Пирамид, вдали от любопытных глаз. Эти места – безжизненные долины и небольшие холмы, подпираемые высохшими озерами, разительно отличаются от всего, где ему, выросшему среди лезущих на тротуары многоквартирных домов, приходилось когда-либо бывать. Пустыню якобы охраняют ядовитые змеи, прячущиеся, выжидающие, готовые ужалить при первом же намеке на угрозу. Прогуливаясь вдоль береговой линии озера Пирамид, нельзя забывать еще и о зыбучих песках. Судя по всему, когда-то здесь стояли предупреждающие знаки, но они исчезли, а округу лень поставить новые. Одни говорят, что знаки поглотили пески. Другие утверждают, что это пайюты[3] украли их ночью в надежде на то, что если здесь погибнет парочка рыбаков, это отвратит будущих браконьеров от этой священной земли. И пусть рассказы о пайютах звучат несколько неправдоподобно, случается, пусть и редко, что на поверхность озера всплывают, словно пузырьки, разложившиеся тела – только лишь для того, что снова уйти под воду.

Он так сильно ее любит, что приехал в Неваду за разводом.

Вот так сильно любит! И на эту любовь она отвечает своей. Еще большей.

Проезжая по Сенчури-бульвар к студии, Мэрилин чувствует за собой слежку. У ворот, где охранник сверяет ее имя со списком, она слышит клацанье затворов фотоаппаратов. Забегая в трейлер на съемочной площадке, чувствует направленные на нее бинокли. Оказавшись внутри, сразу же задергивает занавески. Краски меркнут. На съемочной площадке дикая жара, тогда как по Сенчури-бульвар, проползая под дверные косяки, гуляет холодный океанский ветер. Лос-Анджелес вытягивает из нее силы. Всего за несколько месяцев она привыкла к ритму Нью-Йорка, к другому ожиданию. Даже при том, что здесь, на съемках «Автобусной остановки», с ней Паула Страсберг, которая помогает вжиться в роль, Мэрилин по-прежнему чувствует, что находится в каком-то неопределенном, промежуточном состоянии. Как будто идет одновременно и назад, и вперед. Она садится на мягкую скамью, сползает на пол, опускает голову на карточный столик, и винилопласт врезается в щеку. Она просовывает под щеку ладонь, напоминая себе, что если понадобится с кем-то побеседовать, говорить следует шепотом. Жучки могут быть повсюду.

Она звонит ему в Неваду в девять вечера, из платного телефона на Сансет – на всякий случай. Когда ей отвечают, что нужно подождать, продолжает бросать монетки в монетоприемник, не находя себе места в те десять минут, которые уходят у Артура на то, чтобы добраться до телефона. Она прислоняется к боковой стенке будки, почти касаясь губами стеклянной дверцы с жирными отпечатками пальцев. Когда он наконец берет трубку, ее голос дрожит. Она спрашивает, почему так долго. Артур напоминает, что она звонит в будку, которая расположена в сотне метров от его коттеджа, и что отвечал ей хозяин домика, которому пришлось идти за ним. Прогулка вверх-вниз по грязной дороге у озера Пирамид, особенно в темноте, занимает какое-то время, терпеливо объясняет он. Она ждет, когда он сделает наконец паузу, потом перебивает, говорит, что с этим больше не справится, и прежде, чем он успевает спросить – с чем именно она не справится, добавляет: «С этими чертовыми съемками, и всем этим ожиданием». Она клянется, что так больше не может, что ни у кого в ее окружении не хватит сил удержать ее от срыва. Он говорит, что вылетает утром, но тогда шесть недель пойдут коту под хвост – такие, мол, у них, у штата Невада, правила. Им придется начать все сначала и ждать новые шесть недель.

– Мы можем сделать все по-тихому, – предлагает она. – Встретиться где-нибудь в долине. Каковы шансы? Стоит рискнуть?

Он говорит, что риск есть, но он об этом подумает.

– Значит, ты не приедешь, так, что ли?

– Нет, не так, – отвечает он. – Это значит, что мне надо подумать. Все обмозговать.

– Так ты приедешь? – Она даже не пытается скрыть восторг.

– Я думаю над этим.

Следующим утром он уже в Лос-Анджелесе. Это безопасно всего на один вечер; с рассветом ему нужно уезжать. Артур говорит, что решил приехать потому, что беспокоится о ней, и не в силах признать, что и сам соскучился. Но ее такие мелочи не интересуют. Они не говорят о комитетах, разводах, киносъемках, и едва ли – о собственном будущем браке. По большей части они молчат из опасения, что за ней или за ним могут следить. Сидят в ее комнате, номер сорок первый «Chateau Marmont», слушают катушечную запись мистера Страсберга, которую подкинула Паула. На пленке мистер Страсберг рассуждает об актерской технике Элеоноры Дузе. Его голос доносится через динамик, чистый и ясный; любой бы, кто подслушивает через стену, решил бы, что это он здесь живет. Мистер Страсберг не столько говорит о Дузе, сколько ставит вопросы. Почему ее так чтили? Тон его властный, но в голосе неподдельное восхищение; в каком-то смысле – это как религия, то самое чувство структуры, о котором мечтает Мэрилин. Она водит рукой по бедру Артура, время от времени посматривает на него, желая увидеть его реакцию. Подозревает, что останови она пленку и спроси, о чем сейчас говорил мистер Страсберг, Артур не ответит. Выражение его лица никогда не меняется. И когда она наконец останавливает пленку и голос мистера Страсберга умолкает, она чувствует, что Артур только что проснулся. Она говорит, что голодна. Предлагает одно кафе, чуть выше по улице, а точнее – старосветский европейский ресторан, какие еще остались на Сансет-Стрип; стены там, как она слышала, оклеены бурой оберточной бумагой, лампочки отбрасывают тусклый желтый свет, а воздух проникает только тогда, когда открывается входная дверь.

– Сходим сейчас? – спрашивает она. – Или хочешь дослушать лекцию до конца?

Он предлагает ей выбирать самой (несмотря на очевидное отсутствие интереса к мнению мистера Страсберга об Элеоноре Дузе), и за это она любит его чуточку сильнее.

Влажный вечерний ветер дует с горизонта, уже начавшего затягиваться дымкой. Впервые за всю неделю она не думает о возможной слежке. Они поднимаются по улице молча, пока не оказываются у европейского ресторана, где у дверей их встречает сам хозяин по имени Анри, говорящий с ними только на французском. Европейский ресторан с его звучащей из радиоприемника музыкой кабаре и интерьером, скопированным с уличного кафе, оказывается еще более нелепым, чем она описала, но Мэрилин говорит Артуру не об этом, а о том, что с ним она чувствует себя в полной безопасности.

Беспокойство возвращается на следующее утро, сразу после его отъезда. Вскоре к «Chateau Marmont» подъедет машина, чтобы отвезти ее на съемочную площадку. Она уже одета, волосы стянуты сзади под шарфом. Едва ли не впервые опережает график. Паула Страсберг ожидает в соседней комнате. Они договорились встретиться на выходе, когда прибудет автомобиль.

Она садится на кровати, расправляя складки на покрывале. Включает радио, подводит звук до шепота. Смотрит на стену и пытается сделать глубокий вдох. Надеясь наполнить грудь. Уезжая, Артур сказал, что посмотрит, сможет ли вернуться на следующей неделе; пока же им обоим нужно сосредоточиться на работе, чтобы пройти эту фазу. Она пообещала, что попытается придержать таблетки до тех пор, пока они действительно понадобятся.

Вечером они разговаривают. Она говорит ему, что волноваться не о чем. Они переживут этот период ожидания. А потом у них впереди будет вся жизнь. «Начинать совсем не сложно, – уверяет она. – Поверь мне». Она говорит это в телефон, накрыв трубку ладонью, голос ее звучит тихо и приглушенно, но слова она выпаливает с такой скоростью, что они наскакивают одно на другое.