XXXVI

XXXVI

Десять лет спустя…

Мы оставили Амоса в круговороте событий, связанных с его артистической жизнью, и теперь вновь находим его там же, где впервые встретились с ним в самом начале этого рассказа: в ожидании выхода на сцену он терпеливо сидит в кресле в маленькой гримерке, а на коленях у него компьютер.

Сколько же всего произошло за это время, пролетевшее, словно молния! Сколько всего достигнуто, сколько испытаний и болезненных потерь позади, сколько драгоценных воспоминаний, отпечатавшихся в памяти этого человека, который, подобно перелетной птице, всякий раз доверчиво устремляется к поставленной цели, выкладываясь полностью, отдавая буквально все свои силы, чтобы оставить о себе добрую память.

Его волосы, которые больше не закрывают воротничок рубашки, поседели, но улыбка и выражение лица остались прежними. Они, как и раньше, выдают его внутренний покой и несгибаемый оптимизм. А между тем в тот момент, когда мы прервали свой рассказ, в дни сказочного успеха и неуклонного подъема, над Амосом начали сгущаться зловещие черные тучи, которые не предвещали ничего хорошего.

Синьор Сандро, любимый отец Амоса, пораженный неизлечимой болезнью, стал чувствовать себя все хуже. Вернувшись с торжественного концерта по случаю Пасхи, который транслировало немецкое телевидение, Амос обнаружил, что отец в больнице и силы покидают его. Он обнял его и попытался сказать хоть какие-то слова, способные порадовать отца: «Пап, все зрители приветствовали меня стоя, и маэстро Мазель был очень доволен». Больной слабо улыбнулся и поднял руку, чтобы погладить сына по голове, но ничего не ответил. У Амоса сжалось сердце; ему хотелось расплакаться, словно слезы могли смыть с тела отца пожиравшую его болезнь, но слезы здесь были ни к чему, ведь тот, кто страдает, больше всего нуждается в улыбке, надежде и мужестве.

«Пап, хочешь, я останусь здесь, с тобой?» – спросил он, когда настало время уходить. И в ответ услышал голос, такой родной и такой слабый: «Нет, что ты! Тебе надо идти, я так рад… – Тут отец прервался, а потом добавил: – Просто звони мне, чтобы рассказать, как ты…»

Амос крепко обнял его и поцеловал в лоб, и вдруг он отчетливо ощутил, что это – самый последний раз, самое последнее объятие и прикосновение, самое последнее драгоценное воспоминание об отце. Он почувствовал, как рука Серджио легла на его плечо и мягко потянула его: «Идем, Амос, идем!»

Серджио тоже был печален, ведь страдания близких людей очень заразительны. Амос с невероятным усилием заставил себя оторваться от отца и медленно вышел из больничной палаты, куда ему уже не суждено было вернуться. Ноги его внезапно сделались тяжелыми, и он ощутил, будто теряет волю, пока жестокая судьба уводила его от постели отца, от его угасающей жизни.

Воспоминания, нежные детские воспоминания, нахлынули на него: он вспоминал ласковые прикосновения отцовских рук, его строгие упреки, страстные разъяснения; ценности и идеалы, которые тот прививал сыну; зимние вечера у потрескивающего дровами камина, летние ночи, когда они вместе ловили ящериц на деревенских дорогах или на только что вспаханных полях…

Он вспоминал, а сам тем временем, будто робот, шел к ожидавшему его автомобилю или самолету, который готовился унести его в небо… Он вспоминал и давал самому себе клятву: «Я повсюду буду с твоим именем на устах; а ты будешь смотреть, как я мчусь, сражаюсь, падаю, и будешь гордиться мной. Каждый вечер я стану рассказывать тебе о своих поездках, о своих концертах, как делал всегда, и твоя улыбка будет дарить мне силы, чтобы идти вперед».

Он постоянно чувствовал поддержку друзей и страдание матери, героически оставшейся дома, рядом с мужчиной, которого она любила всю свою жизнь.

Спустя несколько дней, как он и ожидал, зазвонил телефон, и его брат Альберто сообщил, что отца не стало. В этот момент Амос был в Риме. Было 30 апреля 2000 года. Амос готовился к выступлению, которое должно было состояться днем позже: речь шла о большом концерте в сопровождении Оркестра Святой Сесилии, в присутствии папы Римского. Но он не медля вызвал машину, погрузил в нее свои вещи и помчался домой.

Всю ночь он провел возле гроба. Там лежал его отец, которого больше не было. Он гладил холодный лоб и не мог поверить, что это тело принадлежало человеку, который растил его, любил и поддерживал. Внезапно его пронзило острое ощущение, что отец находится где-то в другом месте, далеко от собственного тела, которое теперь казалось Амосу чужим, похожим на восковую или глиняную статую.

Мать приходила и уходила и все разговаривала с бедным усопшим, словно он еще был жив. Амос был в ужасе, кровь стыла у него в жилах. Она должна была искать его в другом месте! Не здесь! Говорить с ним про себя, но не вслух! Только не это. Только не так. К утру он чувствовал себя окончательно истощенным, но не хотел ложиться спать.

Вдруг зазвонил телефон, и кто-то взял трубку. Через несколько минут пришла мать и сказала, что в Риме все ждут его и что пропустить концерт невозможно, за ним пришлют полицейский вертолет, и он успеет к началу.

Амос был растерян и не знал, что делать. Как же так – выступать после такой ночи, такой боли?! Разве он сможет? И как вообще можно требовать от него такого?

Но мама и Альберто подбадривали его: «Папа был бы доволен… Папа будет рядом с тобой…» Он понял, что судьба вновь ведет его своей собственной тропой. Судьба – водоворот, которому нет смысла сопротивляться; судьба – безжалостный ветер, а мы – лишь травинки, гнущиеся на ветру.

Амос собрался с силами и отправился в Рим вместе с Альберто и Адриано, который тоже не хотел оставлять друга в беде. Он едва успел переодеться, как его уже позвали на огромную сцену, построенную специально по случаю концерта, и он предстал перед колоссальной толпой, среди которой был сам папа Римский Иоанн Павел II. Несколько раз ему казалось, что горло у него предательски сжимается и пропадает голос, но он заставил себя успокоиться, убедил себя не думать ни о чем, кроме мелодии, попросил свое сердце стать холодным, а душу – отдалиться от того, что тревожило ее, и каким-то невероятным образом ему это удалось.

Тучи в небесах над Амосом, подгоняемые ураганным ветром, все сгущались и сгущались; гроза началась, первые страшные порывы бури оставили свои разрушительные следы, но, как он и ожидал, это было только начало.

Однажды к нему в дом вдруг ворвалась финансовая полиция – целых две бригады. Девять вооруженных офицеров на него одного. За несколько часов они разгромили все: содержимое каждого шкафа было выпотрошено и осмотрено, каждый ящик открыт и опустошен, а каждый компьютерный файл – досконально изучен…

Амос, поначалу слегка растерянный и рассерженный, быстро взял себя в руки и даже оживился – ему было любопытно, чем закончится эта странная сцена, казавшаяся ему ирреальной. Вызванный им Серджио обнаружил своего друга мило беседующим с капитаном. «Я могу идти? – вежливо осведомился Амос. – У меня срочное дело, а дом как никогда в надежных руках!»

Капитан так же любезно ответил, что присутствие Амоса необходимо и уйти он не может, по крайней мере сейчас. Тогда Амос с улыбкой парировал: «Ах, так я под домашним арестом?!» Все весело засмеялись, и атмосфера сделалась чуть менее напряженной. Затем офицеры удалились, направившись в офис эксперта по налоговым вопросам Мартинелли, и Амос долгое время их не видел. Тем не менее этот опыт, случившийся с ним впервые, немало взволновал его.

В эти дни Элена с детьми отдыхала в горах, и отъезд ее произошел не в самой теплой атмосфере. С некоторого времени отношения между супругами оставляли желать лучшего. Элена стала довольно нетерпимо относиться к карьере мужа, его постоянному отсутствию и частым визитам коллег и сотрудников. Ведь они познакомились в маленьком провинциальном кафе, и она ждала чего угодно, кроме такого существования, беспокойного и полного забот и ответственности. Элена мечтала о простой и спокойной жизни, о том, чтобы муж был всегда рядом, а вовсе не о том, чтобы видеть себя на первых страницах газет и журналов и быть в постоянной осаде журналистов и фотографов. Все это не соответствовало ее характеру, было слишком утомительно. Постепенно она отдалялась от мужа, от его общественной и частной жизни, от его друзей, от его привычек, с каждым днем становившихся для нее все более невыносимыми.

Часто достижение одной мечты разбивает на мелкие кусочки другую: Амос реализовал то, о чем мечтал, и даже значительно больше, но теперь жизнь предъявила ему счет. Амос не замечал происходящего, а может быть, просто недооценивал проблему; поэтому он был до крайности поражен, когда однажды его позвала испуганная и встревоженная домработница: приходил судебный пристав и вручил ей какой-то, как ей показалось, очень важный документ. Все стало ясно через несколько секунд: Элена требовала развода. В течение нескольких дней Амос должен был освободить этот дом, дом, в который было столько вложено, который хранил множество нежных воспоминаний о первых шагах, сделанных его детьми, о первых произнесенных ими словах… Закон, несправедливый и устаревший закон, гнал его прочь из этих стен. Впредь между ним и его малышами будет воздвигнут тяжелый железный забор. Оскорбительное предписание предполагало смену замков и противоестественный запрет видеться с детьми в любое время, кроме того, что установит судья.

Для чего же тогда ему успех, слава, завоеванная такой дорогой ценой, ценой огромных жертв, лишений, усталости и бесконечных испытаний?! Все это внезапно стало бессмысленным. Амос испытывал ярость, отчаяние и доселе невиданное ощущение бессилия и неуверенности в себе. Он не плакал, не притворялся, не сходил с ума, но улыбка словно навсегда стерлась с его губ, и былой энтузиазм, восторг перед жизнью, перед музыкой, перед пением впервые покинули его. Он стал молчаливым, задумчивым и печальным.

Он купил небольшую квартиру неподалеку от дома своей семьи и поселился там. Любящая мать тут же бросилась приобретать для него все необходимое: кровать, стол, диван. В эту квартиру пришли навестить его и дети, потерянные, ничего не понимающие; тогда он попытался извлечь из глубин своей души остатки жизненной энергии: словно изгнанник, сосланный далеко от родины, он смиренно старался обустроить новую жизнь, но это было непросто.

Тем не менее присущие Амосу оптимизм и инстинкт самосохранения, просыпающийся в самые сложные жизненные моменты, а также любовь, любовь ко всему прекрасному, что есть вокруг и что составляет саму тайну нашего существования, день за днем, месяц за месяцем возрождали к жизни его умирающую от боли душу.

Прекрасным майским утром Амос проснулся от тепла солнечных лучей, скользивших по лицу, и внезапно почувствовал себя лучше. Один из лучей коснулся его руки, и это было словно нежное ободряющее рукопожатие. Он схватил ноутбук, включил его и стремительно написал:

В минуты самой глубокой печали

Вдруг всходят ростки из брошенного зернышка счастья,

И умирают тревога и мука.

Не стоит отчаиваться, ведь однажды

Небо над тобой вновь станет ясным.

Этим он будто говорил самому себе: «Ну уж нет! Хватит! Так быть не должно! Все не может закончиться таким образом! Ради моих собственных детей, ради мамы, бедной мамы, которая боролась за меня, надеялась, страдала, и вот плоды ее бесконечных лишений! Я обязан снова полюбить жизнь с прежней страстью, снова найти в себе непреодолимое желание познавать, жить и любить!»

Он решительно поднялся с постели, привел себя в порядок старательнее, чем обычно, и вышел из дома. Это было не просто началом нового дня: речь шла скорее о начале новой жизни.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.