XXII

XXII

Рассвет 30 апреля застал Амоса в бодрствующем состоянии: он пытался привести в порядок собственные мысли, по десять раз подряд повторяя речь, предназначенную для защиты диплома. Услышав пение петуха, он понял, что поспать уже не удастся; взволнованный донельзя, он поднялся с постели и стал медленно собираться. Из родительской спальни до него доносился шум. Он прислушался и понял, что мама тоже уже встает, так что в кухню они спустились почти одновременно. Синьора Эди, которая демонстрировала поистине олимпийское спокойствие, на самом деле волновалась больше сына, но при этом с невозмутимым видом старалась подбодрить его разными способами. Амос выпил чашку горячего кофе и закрылся у себя в кабинете, чтобы заново просмотреть текст своего выступления. Наконец он услышал знакомый звук мотора машины Этторе: пунктуальный, как всегда, тот приехал, чтобы проводить его в Пизу.

На факультете он столкнулся с Эудженио, бывшим одноклассником, который, оказывается, защищался в этот же день. Амос выразил желание быть одному во время дискуссии, поэтому Этторе решил пойти погулять в город и оставил его вместе с другом. Пожелав молодым людям удачи, он ушел, пообещав вернуться попозже.

Охваченные страшным волнением, без пяти минут выпускники университета бродили между колоннами, пока не настала очередь Эудженио.

Дискуссия началась, и он, защищавший диплом по каноническому праву, немедленно завоевал внимание комиссии, обычно рассеянной и скучающей, своими смелыми рассуждениями по поводу недостатков церковного разрешения на брак. Некоторые доценты даже выступили с личными наблюдениями и весьма специфическими вопросами, что сильно затянуло процесс, но при этом однозначно способствовало тому, что дипломант в лучшем виде «показал товар лицом», заслужив высокую оценку.

Сразу после него пришла очередь Амоса, которому предоставили свободу говорить все, что он пожелает, про своего Монтескьё, и отпустили довольно быстро. Какую оценку ему поставить, комиссия решала тоже недолго: председатель, который был научным руководителем дипломной работы Амоса, пригласил его в аудиторию и без всякого выражения объявил, что члены комиссии оценили его труд и он защитился с девяноста девятью баллами из ста двадцати возможных.

Амос пребывал будто во сне, ему даже вдруг стало страшно, что он может проснуться и все окажется неправдой. Однако он быстро пришел в себя, когда, переступив порог аудитории на выходе, столкнулся с буквально налетевшей на него группой фотографов, предлагавших увековечить его: «Доктор, доктор![4] Можно? Пожалуйста, только одну фотографию, доктор! Фантастика! А давайте еще одну – вместе с руководителем, доктор, это будет прекрасное воспоминание! И еще одну – с вашим другом, доктор!»

В любой другой момент Амосу претила бы такая дешевая комедия, но сейчас он почти с наслаждением принимал участие в игре, чувствуя себя словно во сне, и ему очень хотелось, чтобы этот сон не кончался. Тем временем Этторе вернулся и с довольным видом наблюдал за разворачивающейся сценой, стоя в стороне, опершись на одну из колонн. Он закурил и старался держаться подальше от группы фотографов и дипломантов.

Когда все разошлись, Амос и Эудженио подошли к Этторе. Произошел краткий обмен репликами, а потом они вместе ушли. Эудженио предложил выпить за их защиту, и никто не отказался от столь заманчивого предложения.

По возвращении домой Амос обнаружил, что родные затевают праздник. Отец решил угостить семью ужином, пригласив всех в один из местных ресторанов. Эудженио тоже пригласили, а вот Этторе отказался присоединиться, сказав, что его ждет жена. «За ужином я ем очень много, а потом не могу уснуть всю ночь! – сказал он, смеясь. – И потом, старикам не пристало шататься где-то по вечерам!» Он сердечно распрощался со всеми и ушел.

В тот момент, когда они выходили из дома, во дворе затормозил автомобиль флориста: Амосу привезли букет и записку. Поблагодарив флориста, Амос распечатал конверт: подарок был от Марики. Легкая тень пробежала по его лицу; затем он сунул записку в карман, передал букет матери и пошел вперед.

Ночью, ворочаясь в постели, он никак не мог уснуть. «Время подводить итоги! – думал он. – Надеюсь, родители довольны, они столько страдали из-за меня, так волновались за мое будущее, что и меня заразили своей тревогой. Конечно, я еще не добился ничего особенного, но все-таки защита диплома представляет собой важный этап, в особенности для них, ведь они так боялись, что я буду убогим, буду плестись в хвосте успешных людей этого мира… Но потом они постепенно убедились, что я догоняю остальных, завоевываю позиции и сражаюсь на равных, яростно, но по правилам, плечом к плечу с лучшими, и что не все потеряно. Бедные мои родители! Они поверили в меня, и я докажу им, что это не зря. Придет день, когда я заставлю их позабыть все тревоги и волнения, и они станут гордиться мной».

Чем больше Амос размышлял, тем больше волновался; он крутился в постели и никак не мог уснуть. Тогда он встал, спустился по лестнице и сел за пианино.

Все спали, но Амос был уверен, что звуки музыки никого не разбудят: ведь он часто садился играть именно в такое время, и родители уже привыкли. Сейчас он чувствовал себя счастливым и довольным; судьба наконец улыбнулась ему, и жизнь повернулась к нему своей лучшей стороной. Он распахнул окно, и в комнату влетело легкое дуновение весеннего ветра, теплого и душистого. Амосу это показалось добрым знамением. Он вдохнул воздух полной грудью и снова прикоснулся к клавишам.

На следущий день до Амоса дошло грустное известие: умер синьор Толедо – конный эксперт, в свое время обучавший Амоса искусству верховой езды и обращению с лошадьми, уникальный человек, полный жизни и силы. Он скончался от внезапной неизлечимой болезни. Амос сперва растерялся, а потом его сердце сжалось от боли. «Как вообще могут умирать некоторые люди?! – подумал он и сам удивился своим мыслям. – И как быстро все забывают о них! Но я его никогда не забуду!» – с горечью и волнением поклялся он самому себе. Он стал вспоминать далекие дни в самом сердце Мареммы, которые проводил среди лошадей, рядом с этим простым и суровым человеком, всегда говорившим все, что думает. В течение десяти дней он вставал в пять утра, чтобы отправиться в конюшню к Толедо, где тот держал лошадей для объездки; и теперь ему казалось, что без Толедо там все изменится, потому что такие люди, как он, иначе воспринимают жизнь и на всем оставляют отпечаток своей индивидуальности.

На несколько часов Амос позабыл события вчерашнего дня. Мысли занимали воспоминания об ушедшем друге; в ушах звучал его голос, произносивший замечательные выражения, вроде: «Земля даже молнию остановит» – о человеке, упавшем с лошади; или: «Бояться ты не боишься, но смелости тебе не хватает!» – о тех, кто не решался взобраться в седло.

Но любой человек устроен так, что не умеет долго радоваться одному и тому же и точно так же не может не противиться боли и горю. Поэтому уже вечером свежезащитившийся Амос поддался на уговоры друзей и отправился с ними на ужин, где после пары бокалов чудесного красного вина его печаль превратилась в теплое воспоминание, которое навсегда будет храниться в одном из самых почетных мест его памяти.

В последущие дни он позволил себе немного отдохнуть и развлечься, хотя смерть Толедо и страшная катастрофа на Чернобыльской атомной станции постоянно занимали его мысли – до такой степени, что он даже решился прервать свои каникулы, чтобы сделать что-нибудь по-настоящему полезное.

Он позвонил синьору Этторе и потихоньку начал подготовку к государственному экзамену, а одновременно ходил в офис к своей тете – той, что много лет назад гостеприимно и надолго приютила его, – где и приобрел свой первый опыт прокурорской практики.

Все оставшееся время он посвящал музыке: сочинял песни, записывал их, а затем ездил в Рим или Милан, в разные дискографические компании, в надежде убедить какого-нибудь продюсера заняться им как проектом. Втайне он мечтал стать знаменитым певцом. Ведь если все всегда просили его спеть, если при разных обстоятельствах его то и дело усаживали за рояль или давали в руки гитару, чтобы он выступил, – что-то это все-таки значило. Но деятели звукозаписывающей индустрии не находили интересными ни его песни, ни манеру исполнения. У Амоса такие суждения вызывали протест, он принимался активно спорить и переубеждать, но это ни к чему не приводило; он чувствовал себя навязчивым и никчемным и возвращался домой в расстроенных чувствах, так же как и его родители, которым больно было видеть сына униженным и обиженным. Синьор Сандро замыкался и уходил в себя, повторяя одну и ту же фразу, не боясь показаться слишком занудным: надо появиться в какой-нибудь телевизионной программе. Он показывал пальцем на телевизор и с улыбкой заученно произносил: «Достаточно лишь раз залезть в этот ящик, и дело сделано!» Но двери телестудий, похоже, были наглухо закрыты для тех, у кого нет контракта со звукозаписывающей фирмой и кого не знает широкая публика.

По утрам Амос в качестве практиканта ходил на заседания суда, днем заучивал текст защиты, а по вечерам отправлялся в кафе, где играл на пианино и гораздо больше чувствовал себя на своем месте.

Словом, несмотря на то, что он очень много занимался и многое предпринимал, Амос никак не мог окончательно выбрать свою дорогу, что серьезно беспокоило его родителей, которые устали от этой ситуации. Юный выпускник все чаще замечал, что отец с матерью, сжав зубы, продолжают вставать в семь утра, чтобы отправиться на работу и тем самым дать ему возможность реализовать свои нелепые мечты. Из-за этого он чувствовал себя без вины виноватым. Его мучили угрызения совести, а по мере того как шло время, он, вдобавок ко всему, стал ощущать и глубокую неудовлетворенность.

Правда ли, что беспокойство всегда не к добру? Кто знает! Частенько это именно так, или – по крайней мере – так показалось Амосу, когда однажды утром зазвонил телефон, и он выбежал из своего кабинета, чтобы ответить. Это был Лука, его близкий друг, который звонил, чтобы рассказать деликатную и срочную новость. Вообще-то он хотел встретиться с Амосом, но тот попросил хотя бы в двух словах передать суть. Друг заметно смутился и после некоторых колебаний поведал, что своими собственными глазами видел Марику, которая выходила из какого-то дома в Тиррении, а рядом шел тип, обнимавший ее за талию.

Бедному Амосу кровь ударила в голову, и одновременно он ощутил слабость в ногах. Он искренне поблагодарил приятеля, положил трубку и так и остался стоять неподвижно, опираясь локтями о полку с телефоном. Новость погрузила его в прострацию, но ничуть не удивила: в действительности он уже давно не питал никаких иллюзий по поводу верности своей девушки.

Однако на этот раз с отношениями надо было кончать, и немедленно. Он встряхнулся, набрал номер Марики и, не теряя времени на пустую болтовню, сказал ей, что ему известно все о ее многочисленных изменах. Затем объявил, что их роман закончен. Марика не стала оправдываться, она лишь попросила о возможности увидеть его еще хотя бы один раз, и он не нашел в себе силы отказать ей в этой встрече.

Марика вскоре приехала. Амос сел к ней в машину, и они отправились в поместье Поджончино, где запарковались прямо за сеновалом. Девушка сразу расплакалась. Рыдая, она просила у молодого человека прощения, клялась, что в будущем больше никогда не пойдет на поводу у собственной слабости. Но он был неумолим: «Ты что, считаешь, я могу смириться с мыслью, что ты принадлежала другим мужчинам, будучи помолвлена со мной, приходя в мой дом и общаясь с моими родными?! Что я буду по-прежнему встречаться с нашими общими друзьями, которым все известно, и молча изображать рогоносца?!» Его передернуло, пока он произносил это ужасное слово, которое вызывало в нем столько веселья, когда употреблялось в отношении кого-то другого. После длинной паузы Амос вновь заговорил: «В любом случае, я на тебя не в обиде. Я и сам не лучше. Я тебе тоже изменял: много раз и с разными девушками. Так что, как видишь, эта история просто должна была закончиться!»

«Но я готова все тебе простить! – выкрикнула Марика в отчаянии. – Я даже не хочу знать, с кем ты мне изменял!» Амос тоже испытывал невыносимую боль, но жестокие уколы мужского самолюбия в этот момент оказались сильнее любви. «Давай не будем больше об этом, – сказал он, распахнул дверцу и вышел из автомобиля. – Если хочешь, можем прогуляться немного по берегу реки», – предложил он, опершись на крышу машины. Девушка вытерла слезы, положила платочек обратно в сумку и вылезла наружу. Эта прогулка была их последней надеждой.

Возможно, думая именно об этом, Марика взяла Амоса под руку, и мелкими шажками они стали спускаться по тропинке, которая, огибая лес, вела к большим полям в долине. Вскоре там должен был начаться сенокос, и отец Амоса намеревался собрать десяток-другой центнеров прекрасного сена.

В какой-то момент молодые люди остановились и присели прямо на землю. «Хотя бы Волка ты мне оставишь?» – спросила Марика о щенке немецкой овчарки, которого Амос подарил ей несколько месяцев назад. К сожалению, у Волка были проблемы с задними лапами из-за дисплазии, и Марика приложила массу усилий, чтобы вылечить его. Вспомнив обо всем этом, Марика настойчиво повторила свой вопрос: «Могу я оставить его себе?»

«Конечно, – ответил ей Амос; он был растроган и на мгновение вновь почувствовал к ней нежность, но резко отвернулся, чтобы не выдать себя. – Станешь вспоминать обо мне, когда будешь его гладить!» – добавил он. Затем, пряча поглубже собственную слабость, встал на ноги и глубоко вздохнул.

Марика, печальная и жалкая, вдруг вскинула голову и сказала: «Я уверена, что без меня у тебя все пойдет хорошо, перед тобой откроются правильные дороги и все твои мечты станут явью, будто по мановению волшебной палочки».

Амос печально улыбнулся. «Не надо преувеличивать!» – откликнулся он тихо, и понял, что Марика смирилась со своей участью. Тогда он решил, что настал момент прощания. «Что ж, давай возвращаться, – сказал он, – а то мои будут искать меня и волноваться!»

Марика тоже поднялась на ноги, и они пошли назад по тенистой дороге между лесом и долиной, полями и лугами, вдоль почти высохшей речушки Стерцы. Шуршание ящерицы в траве привлекло внимание Амоса, и он, замедлив шаг, прислушался, а потом зашагал быстрее прежнего. Странная мысль промелькнула у него в мозгу: «Наверное, эти растения больше никогда не увидят нас вместе, и все это – по причинам морали или обычая, даже не знаю, как определить; как бы то ни было, когда женщина изменяет мужчине, он часто продолжает испытывать к ней тягу, но при этом вынужден расстаться с ней навсегда, если не хочет потерять самоуважение и уважение окружающих. А ведь законы морали, человеческие убеждения и общепринятые правила должны служить во благо людей! И в то же время каждое общество, в силу своей структуры и тысячи других факторов, предполагает свои собственные законы морали; затем необходимость прогресса – или, проще говоря, перемен – приводит к тому, что самые умные, самые чувствительные и предприимчивые начинают нарушать их, пусть даже ценой жестокой расплаты. Между тем, благодаря их примеру, постепенно люди начинают считать нормальным то, что еще совсем недавно полагали абсолютно аморальным».

Амос был настолько погружен в эти мысли, что даже не заметил, как дошел до машины Марики, и только когда она распахнула перед ним дверцу, чтобы он мог сесть, наконец вернулся с небес на землю. Не произнеся ни слова, он опустился на сиденье, закрыл дверь и через несколько минут уже был совсем один у себя в кабинете.

Как уже бывало с ним раньше, он сразу почувствовал себя разбитым и одиноким. Он взял с книжной полки какой-то томик: это оказался сборник ноктюрнов Шопена. Амос открыл его и, пробежавшись указательным пальцем по строчкам, пристроил на нотную подставку на пианино, сел и попытался найти покой в музыке. Он играл по нотам, но музыка не находила отклика в его душе, занятой иными мыслями; тогда он вскочил и принялся мерить шагами кабинет. Он признался Марике в своих изменах, но вот что интересно: до этого он не считал их изменами. Как странно!

Однако сейчас ему предстояло вынести строгое суждение: либо его поведение было вполне невинным, и тогда он должен считать таковым и поведение своей бывшей девушки, либо ему следует чувствовать себя виноватым наравне с ней. Концепция, по которой женщина отдается исключительно по любви, в то время как мужчина лишь идет на поводу у своих сексуальных импульсов, не вовлекая в процесс сферу чувств, вдруг показалась ему смешной и бессмысленной, хотя раньше он ее вполне разделял. За все эти годы он не раз знакомился и встречался с девушками, которые вели себя в точности как представители противоположного пола.

Амос внезапно ощутил себя заблудившимся в лабиринте идей, из которого нет выхода. Он чувствовал глубокую усталость и полную потерю интереса к жизни. Медленно, как старик, он поднялся по лестнице, заперся в своей комнате и, упав на постель, почти сразу погрузился в сон.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.