Глава 8. «ЗА ПОБЕДУ НАД ЯПОНИЕЙ»
Глава 8.
«ЗА ПОБЕДУ НАД ЯПОНИЕЙ»
«Советскому Союзу необходимо быть готовым к борьбе на два фронта, — докладывал нарком обороны Тимошенко Сталину. — На западе — против Германии, поддержанной Италией, Венгрией, Румынией и Финляндией, а на востоке — против Японии как открытого противника или противника, занимающего позицию вооруженного нейтралитета, всегда могущего перейти в открытое столкновение»{205}.
Войны пока не было, но фронт уже существовал — Дальневосточный, восстановленный приказом Наркомата обороны СССР в июле 1940 года.
* * *
Несмотря на все чистки, советская разведка на восточном направлении продолжала работать и давать важную информацию. НКВД стало известно, что разведывательный отдел штаба Квантунской армии в Харбине в 1939 году провел ряд совещаний с руководителями японских военных миссий на Дальнем Востоке. На совещании был выработан план действий для японских военных миссий и резидентур в Маньчжурии: подготовка диверсионных групп и переброска на советскую территорию (преимущественно для акций на железных дорогах), создание «маршрутной агентуры» из числа русских и китайцев, ранее проживавших на территории СССР, дезинформация через агентов-двойников. Заброску агентов в западные регионы Советского Союза японцы проводили через Европу. Так, в июле 1940 года от зарубежных источников НКВД поступила информация, что «японской разведкой из Риги направлены в СССР агенты: один — в район Минска и три агента — в районы западных областей УССР и БССР. Один из агентов является военным специалистом, бывшим кадровым офицером польской армии…»{206}.
Что после приговора делал Ким в камере Внутренней тюрьме НКВД? «Принял участие в составлении учебного пособия “Борьба с японским шпионажем”»{207}. Больше никаких сведений о «специальной работе» в следственном деле нет. Несомненно, Ким по-прежнему занимался переводами и аналитикой. В фондах РГАСПИ хранится любопытный документ — «данные на предполагаемого нового японского посла в Москве Татэкава Иосицугу». Эту справку на пяти страницах, составленную «по материалам японских справочников и периодической прессы», Берия отправил Сталину и Молотову 3 сентября 1940 года. Молотов резюмировал на своем экземпляре: «Т. Лозовскому.
Справка лучше нашей. Видите, опять НКВД оказался выше НКИД в информационном (неразборчиво) по вопросу работы НКИД. Подтяните аппарат НКИД»{208}.[39]
«Берия ценил Кима как специалиста по Японии, и материалы, им подготовленные, использовал постоянно, — рассказал мне пожилой контрразведчик, начинавший службу во 2-м Главном управлении КГБ СССР под началом человека, хорошо знавшего Кима. — Роман Николаевич работал в тюрьме день и ночь, ему создали условия. Занимался, в том числе, переводами шифртелеграмм, благо у нас были японские коды».
Не исключено, что бывший сотрудник для особых поручений переводил телеграммы японского консула в Кенигсберге послу в Москве: «В здешних военных кругах считают, что в настоящее время в Восточной Пруссии сконцентрированы крупные военные силы… и что в июне германо-советские отношения должны будут как-то определиться» (9 мая 1941 года); «В Мемельском порту, точно так же и в порту Пиллау, стоит большое количество военных транспортов… Сейчас в этом районе происходит концентрация войск… Военные перевозки по линии Познань — Варшава проходят более оживленно… Все это наводит на мысль о начале войны (31 мая 1941 года); «5 июня через Кенигсберг прошли в восточном направлении две дивизии легких танков, а 7 июня — несколько мотомехдивизий. Перевозки по железным дорогам по-прежнему проходят оживленно… К здешнему военному штабу дополнительно прикомандировано из Берлина 25 офицеров генштаба» (10 июня 1941 года){209}.
В Народном комиссариате госбезопасности (образован в феврале 1941 года) знали о содержании шифртелеграммы посла Татэкавы японскому посланнику в Софии от 9 июня 1941 года: «Усиленно циркулирующие слухи о том, что Германия нападет на Советский Союз, а в особенности информация, поступающая из Германии, Венгрии, Румынии и Болгарии, заставляют думать, что приблизился момент этого выступления…»; телеграммы японского посла в Финляндии для Татэкавы от 18 июня 1941 года: «Недавно стала проводиться вновь фактическая всеобщая мобилизация… Молодежь в секретном порядке вступает в германскую армию и, по-видимому, мечтая о проведении карательной войны против Советского Союза, надеется на возвращение утерянных территорий»; телеграммы японского посла в Бухаресте от 20 июня 1941 года: «Германский посланник сказал мне доверительно следующее: “Обстановка вошла в решающую фазу развития. Германия полностью завершила подготовку от Северной Финляндии и до южной части Черного моря и уверена в молниеносной победе…”»{210}.
Информация о том, что в июне 1941 года Германия нападет на СССР, поступала в Москву от источников НКВД и Разведупра РККА в Германии, Японии, Италии (источник в Риме уточнял — между 20 и 25 июня). Погранслужбы посылали сводки об «интенсивных военно-мобилизационных приготовлениях немцев на сопредельной территории»{211}. Все они лишь принимались к сведению. Западные рубежи СССР были готовы к обороне, но войска — не подготовлены к скорому нападению. 20 июня в НКГБ составили календарь сообщений агентов берлинской резидентуры, начиная с сентября 1940 года, о подготовке Германии к войне с СССР. Сообщения от 16 июня предупреждали: «Все военные мероприятия Германии по подготовке вооруженного выступления против СССР полностью закончены, и удар можно ожидать в любое время… Произведено назначение начальников военно-хозяйственных управлений будущих округов оккупированной территории СССР…» Нарком госбезопасности Меркулов документ не подписал и не представил для доклада Сталину{212}.
На рассвете 22 июня 1941 года германские армии всей своей мощью обрушились на Советский Союз.
* * *
Группа армий «Центр» рвалась к Москве, а с Дальнего Востока для подкрепления фронтов, прикрывавших столицу, было отправлено всего две дивизии.
Угроза войны с Японией сохранялась, несмотря на пакт о взаимном нейтралитете, подписанный в апреле 1941 года. На маньчжуро-советских рубежах не прекращались провокации — стычки с погранотрядами, пересечения границ японскими военными самолетами. Харбинская резидентура НКГБ докладывала, что в штабе Квантунской армии разработан план создания на советском Дальнем Востоке «буферного государства» и он будет реализовываться, когда немцы займут Москву. Сообщения от разведки вообще поступали разноречивые. 14 сентября в Разведупре получили радиограмму от группы Зорге в Токио: «По мнению посла Отт, сегодня вопрос о нападении Японии на СССР уже снят с повестки дня. Нападение Японии возможно лишь в случае крупномасштабной отправки войск с Советского Дальнего Востока…» 20 сентября из Шанхая по линии НКВД (Госбезопасность вновь включили в структуру наркомата) пришло сообщение: «Военные руководители Японии считают вопрос войны с СССР решенным и ждут удобного случая…»{213}.
Германские самолеты бомбили советскую столицу и добирались даже до Кремля. В конце октября бои с немцами шли в 80–100 км от городской черты. Когда в Государственном комитете обороны готовили военный парад 7 ноября на Красной площади, то запланировали проведение парада-дублера в Куйбышеве — в случае авианалета на Москву радиотрансляция должна была идти из «запасной столицы».
Эвакуация правительственных и военных учреждений из Москвы началась 16 октября. Большинство подразделений НКВД, включая 2-е (контрразведывательное) управление ГУГБ, перевели в Куйбышев; туда же перевезли заключенных Внутренней тюрьмы НКВД. В Куйбышеве обосновались иностранные посольства, в том числе японское. Сотрудники ГУГБ продолжали следить за его перепиской.
«Наша дешифровальная служба перехватила и расшифровала 27 ноября 1941 года телеграмму японского МИД от 24 ноября 1941 года посольству Японии в Берлине, в которой, по существу, сообщалось о скором начале военных действий [на Тихоокеанском театре]. Перехват этой телеграммы был доложен Берии из Куйбышева, по-моему, немедленно», — рассказал в своих мемуарах Павел Судоплатов. Японскому послу предписывалось: «В случае войны с демократическими державами Япония будет продолжать удерживать русских на Дальнем Востоке… Однако объясните Гитлеру, что основные японские усилия будут сосредоточены на Юге, и мы предполагаем воздерживаться от преднамеренного предпринятия действий на Севере»{214}.[40]
Всего несколько предложений снимали тревожное ожидание войны на восточных границах в напряженнейший для страны момент. Подтверждалось, что японцы не воспользуются «крупномасштабной отправкой войск». Военные эшелоны из Забайкалья, Приамурья и Приморья двинулись к Москве еще в октябре, и к декабрю 1941 года войска Западного фронта пополнились десятью свежими стрелковыми и тремя танковыми дивизиями. В ходе контрнаступления и дальнейшего общего наступления советских армий под Москвой (до конца апреля 1942 года) из Забайкалья прибыли еще две стрелковые дивизии. Враг был отброшен от столицы, германский блицкриг не удался. В тяжелом 1942 году расшифровки японских радиограмм подтвердили, что Япония продолжает «воздерживаться». С мая по ноябрь с Дальнего Востока на Сталинградский и Юго-западный фронт перебросили 10 стрелковых дивизий.
Осенью 1942 года в ведение НКВД перешли дешифровальная служба Главного разведуправления РККА и группы радиоразведки. Особый интерес для госбезопасности представляла переписка Токио с посольствами в Москве, Берлине, Риме, Хельсинки, Стамбуле. Перехват и «взлом» кодированных японских телеграмм позволяли узнать даже о германских планах. В феврале 1943 года, например, удалось дешифровать сообщение японского военного атташе в Берлине помощнику начальника Генштаба Японии: «Тотальная мобилизация, которая проводится Германией в настоящее время, по-видимому, даст около 4 млн. человек. Ниже сообщаю контингенты мобилизации…» В том же месяце советской разведке стало известно содержание переписки японского посла в Берлине с Токио о политике Японии в отношении СССР: «В ближайшее время я собираюсь встретиться с министром иностранных дел Риббентропом… Совершенно ясно, Германия желает, чтобы Япония, если, конечно, она располагает свободными силами, вступила в войну против Советского Союза. Естественно, следует ожидать, что сейчас, когда положение на Восточном фронте продолжает для Германии ухудшаться, этот вопрос будет предметом разговора и во время предстоящей встречи. Разумеется, такой вопрос должен быть нами решен самостоятельно в зависимости от нынешней обстановки в Восточной Азии и от государственной мощи империи, однако я считаю необходимым дать германской стороне объяснение, которое бы сделало для Германии достаточно ясной нашу позицию. В связи с этим прошу Вас телеграфировать Ваши соображения». Ответ министра иностранных дел: «Мы прекрасно понимаем, что в нынешних условиях германская сторона в душе желает и надеется, чтобы Япония начала войну против Советского Союза. Однако императорское правительство твердо придерживается линии политики в отношении советского правительства, изложенной в моей телеграмме от прошлого года за № 588. Примите это к сведению и, когда увидитесь с рейхсканцлером Гитлером и министром иностранных дел Риббентропом, дайте им детальные объяснения»{215}.[41]
Японцы и сами понимали исключительное значение радиоразведки и криптологии, не подозревая, что русские читают их кодированную переписку. В январе 1943 года на стол Берии лег перевод телеграммы посла Японии в МИД Японии, в которой тот напоминал о необходимости совершенствовать «мероприятия по сбору особой информации» по Англии, США и Советскому Союзу. В том числе — «Расшифровывать шифртелеграммы противника. Нечего и говорить, что данный вопрос является самым важным в деле получения точной информации о противнике»{216}.
Агентурная разведка зачастую не могла принести таких ценных сведений, как перехват секретной переписки. К примеру, в августе 1944 года 5-му (шифровально-дешифровальному) управлению вновь созданного НКГБ достался уникальный «улов» по японской линии — шифртелеграмма посла в Берлине в МИД Японии о военном производстве Германии. Со ссылкой на министра вооружений Шпеера посол сообщал об объемах производства и базовых характеристиках самолетов-снарядов «фау», легких и тяжелых гаубиц, штурмовой и зенитной артиллерии, пулеметов; об обеспеченности военной промышленности важнейшими металлами; о планах расширения подземных авиазаводов. «Шпеер сказал: “В феврале нынешнего года я принял авиапромышленность под ведение министерства вооружений. Как раз в то время из-за бомбардировок производство истребителей и бомбардировщиков упало до 1150 в месяц. После этого удалось быстро поднять производство, и в июле оно достигло уже 4500, а к концу этого года намечено выпускать от 6500 до 7000…”»{217}.
Надо сказать, что даже после дешифровки точно перевести секретное сообщение не так-то просто. «Несмотря на солидную подготовку, японоведам-переводчикам приходилось трудновато, — описал Роман Николаевич работу дешифровального бюро (разумеется, не советской — американской разведки) в повести “По прочтении сжечь”. — Японские телеграммы писались латинскими буквами, то есть фонетическими знаками, и в этом заключалась опасность — в японском языке уйма одинаково звучащих слов… Пейдж вздохнул: — Вчера над одной фразой просидел битых два часа, потому что японский шифровальщик забыл указать долготу гласных, собака. А ведь слово “кото”, если не оговаривать долготу гласных, может означать тридцать три разных понятия… — Все зависит от контекста, — сказал Уайт. Пейдж мотнул головой: — Он часто совсем не помогает. Приходится гадать. Кошмар какой-то…»
Не берусь утверждать, что именно Ким был причастен к дешифровке и переводам процитированных японских телеграмм. Тем не менее его работу по спецзаданиям ценили настолько, что в 1942 году позволили посылать из Куйбышева письма жене, отбывавшей срок в Севжелдорлаге, и ее сестре Вере в Уфу, где та жила в эвакуации со своими детьми и племянником Вивой[42]. Роман Николаевич даже осмелился просить (кого: Берию? Меркулова? — неизвестно) о пересмотре дела Марианны Цын. 29 мая 1942 года ее привезли в Москву, во Внутреннюю тюрьму на Лубянке. Но решения Особого совещания при НКВД СССР Марианна ждала почти год. Есть предположение, что ее привлекли к составлению учебника японского языка для военных. 13 марта 1943 года постановлением ОСО при НКВД СССР приговор был отменен, дело М.С. Цын производством прекращено. 22 марта она вышла на свободу{218}.[43]
* * *
«Я сразу же поехала в Уфу за семьей, — вспоминала Марианна Самойловна. — Вива был ошеломлен от счастья. Все казалось ему сказочным… Вива придумал страну Лучезарию и стал рисовать карту своей страны, где будет жить счастливо. Но действительность была другой. Перед собой он видел озабоченную маму, которая не знала, как поправить его здоровье, чем накормить и во что одеть»{219}. Выручил учитель по Ленинграду — профессор Николай Конрад, заведующий кафедрой Института востоковедения, тоже сиделец, бывший «японский шпион», выпущенный из тюрьмы в 1941 году. Он обеспечил Марианне место преподавателя в институте.
Летом 1943 года эвакуированные в Куйбышев учреждения и иностранные посольства вернулись в Москву, и, видимо, тогда же на Лубянку снова «переехал» Роман Ким. Ему по-прежнему разрешали иногда писать письма жене.
«Война близилась к концу. Вива пошел в пятый класс, стал круглым отличником. Он твердо решил заниматься литературой. Вива записался в детский зал Ленинской библиотеки, где проводил ежедневно не менее двух часов… Как и все дети, он играл в войну, “добивая фашистов”, радуясь нашим победам. Но история Вивы грустная. Сказка не состоялась. Он был слаб и заболел тяжелой и неизлечимой болезнью легких… 26 февраля 1944 года в Морозовской больнице Вива скончался».
У Романа Николаевича и Марианны больше не будет детей. Встретившись после войны, они решат разойтись. Марианна Цын выйдет замуж за Григория Воложа — инженера-строителя, с которым познакомилась в Севжелдорлаге (он был осужден за «троцкизм» в середине 1930-х, отсидел свой срок и остался работать вольнонаемным — начальником отдела технического снабжения на строительстве Печорской железной дороги)[44].
* * *
«Германия разбита наголову. Германские войска капитулируют…» 10 мая 1945 года газета «Правда» вышла с обращением Сталина к народу на первой же полосе. «Товарищи! Великая Отечественная война завершилась нашей полной победой. Период войны в Европе закончился. Начался период мирного развития. С победой вас, мои дорогие соотечественники и соотечественницы!»
Оговорка насчет Европы была не случайной. В феврале 1945 года на встрече в Ялте Сталин обещал союзникам: СССР вступит в войну с Японией не позже чем через три месяца после капитуляции Германии. Советское правительство загодя расторгло пакт о нейтралитете. Оговоренный срок истекал 8 августа 1945 года. На Дальний Восток и в Забайкалье тайно и срочно перебрасывали войска с европейских фронтов — в целом 30 расчетных дивизий в помощь 57-ми уже сформированным дивизиям.
1 августа 1945 года Ким написал заявление о пересмотре своего дела. Тремя днями позже начальник 4-го отделения 7-го отдела (борьба с иностранной агентурой) 2-го управления НКГБ СССР Краснянский составил заключение по архивному следственному делу. Изучив материалы о работе Кима в ОГПУ — НКВД с 1923 года по день ареста, он резюмировал: «До настоящего времени не выявлено ни одного документа из числа добытых Кимом, подлинность которого вызывала бы сомнение. То же самое можно сказать о документах, относящихся к ведению 5 управления НКГБ, в изъятии которых участвовал Ким… Принимая во внимание, что обвинение Кима в шпионаже опровергается оценкой добытых им лично материалов… и что с сентября 1937 года и до настоящего времени Ким используется органами НКГБ СССР на специальной работе, которая оценивается также весьма положительно, — полагал бы: архивное следственное дело внести на рассмотрение Верховного суда СССР на предмет пересмотра приговора…»{220}.
22 августа заместитель наркома госбезопасности Кобулов поставил на заключении резолюцию «Утверждаю». За три недели, минувших с момента обращения Кима, положение на дальневосточных границах кардинально переменилось. СССР начал и в кратчайший срок выиграл войну с Японией.
8 августа 1945 года в 17.00 по московскому времени советское правительство объявило СССР находящимся в состоянии войны с Японией. Фактически война уже шла — в первом часу 9 августа войска двух Дальневосточных и Забайкальского фронтов вторглись в Маньчжурию. К 14 августа сопротивление японцев во всех укрепрайонах было сломлено. В тот же день император Хирохито подписал рескрипт о принятии условий капитуляции Японии перед союзными державами. 19 августа имперский Генеральный штаб отдал приказ о безоговорочной сдаче японских вооруженных сил в Маньчжурии, Северной Корее, на Сахалине и Курилах командованию советских войск. В плен, как сообщило Совинформбюро, были взяты 594 000 японских солдат и офицеров и 148 генералов.
Осужденный Роман Ким вновь на время покинул Внутреннюю тюрьму НКВД — «был послан на специальную работу по военной линии на Дальний Восток (военный переводчик на Дальневосточном фронте»{221}. Предположительно, эта «командировка» продлилась полтора-два месяца. Чем конкретно Ким занимался — участвовал в допросах высших офицеров или изучении документов штаба Квантунской армии — неизвестно. В Москве же готовили облегчение его участи. 28 августа заместитель председателя Верховного суда СССР Василий Ульрих направил протест в Военную коллегию, председателем которой был сам — о необходимости отмены приговора от 09.07.40 и новом рассмотрении дела «на предмет более тщательной и глубокой проверки данных о принадлежности Кима к японской разведке». 10 сентября 1945 года Военная коллегия на заседании под председательством Ульриха постановила направить дело «на новое рассмотрение в стадии предварительного следствия». 26 сентября начальник следственной части по особо важным делам НКГБ СССР Лев Володзимирский принял дело к производству{222}.
Первый допрос Кима на втором по счету доследовании состоялся в ночь на 31 октября 1945 года. Но прежде генерал-лейтенант Володзимирский переговорил с подследственным, так сказать, не под запись. Он заявил Киму, что освободить его «подчистую» невозможно, и единственный путь выхода на свободу — дать показания в совершении должностных преступлений для переквалификации обвинения и зачета фактически отбытого срока наказания{223}.
* * *
Шлейф «должностных преступлений» тянулся за Кимом с 1937 года, и показания на этот счет он уже давал.
Бывший начальник Особого отдела Марк Гай на допросе показал, что сотрудники японского отделения забирали у агентуры, приставленной к японцам, дареные заграничные вещи и присваивали их. Ким на доследовании в 1940 году подтвердил, что агентуре разрешалось принимать подарки, а также советскую и иностранную валюту — «как можно больше», дабы не вызывать сомнений в своем интересе. Вещи, согласно распоряжению Гая, сдавались в Особый отдел — «чтобы агенты не торговали и не попались за контрабанду по линии ГУПВО» (Главного управления пограничной и внутренней охраны НКВД). Часть вещей в качестве вознаграждения отдавалась обратно агентам, часть — распределялась среди сотрудников Особого отдела. Распределением вещей по списку ведал Николаев-Рамберг. «Увидев эту ярмарку, я не удержался от соблазна», — сожалел Ким. Он получил два отреза на платье, дамский плащ, туфли, пальто, джемперы, чулки, грампластинки. Роман Николаевич признал, что не протестовал против этой практики, дошедшей до того, что агентам стали давать заказы: Николаеву-Рамбергу понадобились сигареты и виски (доставал агент «Тверской»), секретарю отдела Богуславскому — дамские вещи, начальнику 7-го отделения Соколову — заграничные блокноты и записные книжки{224}.
Незаконное приобретение вещей через агентуру было обозначено в обвинительном заключении 1940 года, но судом игнорировано как незначительное в сравнении с изменой Родине. Теперь же Киму подсовывали тот факт в виде спасительной соломинки.
— Находившаяся у меня на связи агентура НКВД использовалась для дезинформации японцев и получала от них подарки в виде носильных вещей, фотоаппаратуры и так далее. Гай и Николаев-Рамберг приказали сдавать эти вещи, — Роман Николаевич рассказывал, и ему было противно оттого, что вспоминалось. — Эти операции переросли разумные нормы и начались прямые злоупотребления. Я начал поручать агентуре требовать, чтобы японцы выписывали из-за границы в виде подарков те или иные вещи, нужные отдельным сотрудникам НКВД и их женам…
— Говорите уж до конца, — постукивал карандашом по столу Влодзимирский. Его помощник, подполковник Цепкое, слушал и записывал.
— Признаю, что я совершил служебное преступление{225}.
Словно в насмешку, ему припомнили еще и показания Гирбусовой. «Понуждал к сожительству женскую агентуру», — вписал Влодзимирский в постановление о предъявлении обвинения от 5 ноября 1945 года. «Произведенным дополнительным расследованием достаточных улик для обвинения Кима Р.Н. в совершении преступлений, предусмотренных ст. 58 п. 1а УК РСФСР не добыто. Одновременно установлено: систематически из корыстных соображений присваивал лично и участвовал в разбазаривании вещей, получаемых секретными сотрудниками НКВД от разрабатываемых японцев… Обвинение по ст. 58 п. 1а за недостаточностью улик снять… Привлечь в качестве обвиняемого по ст. 193 п. 17а»{226}.[45]
17 ноября 1945 года Особое совещание при НКВД СССР постановило: «Ким Романа Николаевича за злоупотребление служебным положением лишить свободы сроком на восемь лет, девять месяцев, считая срок с 2 апреля 1937 г.»{227}. В наказание бывшему контрразведчику засчитали уже отбытый срок. Накануне нового года он вышел на свободу без шпионского клейма.
Награды Киму не вернули, в звании не восстановили. Зато 15 мая 1946 года он получил от Министерства государственной безопасности СССР медаль «За победу над Японией»{228}.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.