37. Баньер-де-Люшон, Франция, лето 1871

37. Баньер-де-Люшон, Франция, лето 1871

Можно позволить себе с молчаливым презрением относиться к тому, как правительство сходит с ума, и смеяться над фарсом, в котором это правительство путается в собственных панталонах; если бы подобные фарсы не оборачивались трагедиями для тысяч мужчин, женщин и детей.

Женнихен Маркс {1}

Через два дня после бегства Лафарга из Люшона женщины и Шнапс отправились в карете к нему в гости и убедились, что он благополучно прибыл в Испанию. Лаура беспокоилась за мужа, была раздавлена смертью своего ребенка и полна страха за оставшегося сына, у которого тоже появились симптомы болезни {2}. Однако Женнихен была совершенно очарована тем, что описала как «сцены несравненной красоты».

«Мы видели горы белоснежные и горы черные, как ночь; ярко-зеленые луга и сумрачные леса; быстрые стремнины и лениво протекающие реки. По мере нашего приближения к Испании, горы становились все более дикими, суровыми и первозданными».[73]

Они прибыли в грязный и засушливый Босост, бедное крестьянское селение у подножия Испанских Пиренеев и увидели, как дети на главной площади городка играют со свиньями. По пути они видели деревенскую ярмарку {3}. Эти сценки невинного веселья и то, что Поль устроился удобно и, судя по всему, безопасно, слегка подняли подавленное настроение Лауры. Однако к концу дня не осталось сомнений, что Шнапс заболел, по некоторым признакам — дизентерией. Не желая рисковать жизнью единственного ребенка, Лаура решила остаться с мужем в Испании, а Женнихен и Тусси отправились обратно во Францию {4}. Они нашли симпатичного возницу и осторожно двинулись по узкой горной дороге в город Фос на французской границе, где им предстояло пройти таможню. Двоих молодых женщин, без вещей, одетых явно для короткой поездки внимательно осмотрели — и уже разрешили вознице ехать дальше, но не успели девушки сесть в экипаж, как появился офицер, без всяких объяснений приказавший следовать за ним именем Республики. Женнихен и Тусси прошли в небольшую комнату, где их ждала женщина, чтобы произвести личный досмотр. Ни Женнихен, ни Тусси не желали проходить такую унизительную процедуру и сказали, что разденутся сами. Женщина сказала, что это невозможно, и отправилась за офицером {5}. Воспользовавшись ее отсутствием, Женнихен вынула из кармана старое письмо Флоранса, которое всегда носила с собой, и сунула его в пыльный гроссбух, стоявший на полке. Позже Энгельс писал: «Если бы это письмо нашли, обеим сестрам пришлось бы против своей воли совершить путешествие в [французскую колонию в Тихом океане] Новую Каледонию». {6}

Таможенница вернулась вместе с прокурором, который строго сказал Тусси: «Если вы не позволите этой даме обыскать вас, я сделаю это сам». Вероятно, он хотел испугать девушку и тем самым склонить ее к сотрудничеству, но Тусси не испугалась и парировала: «У вас нет права обыскивать подданную Великобритании. У меня британский паспорт!»

Не особенно, впрочем, впечатленный, прокурор собирался выполнить свою угрозу, поэтому сестры позволили женщине выполнить свою работу. Обыск был тщательным — обеих заставили раздеться до нижнего белья и чулок, каждую снятую вещь таможенница ощупывала и осматривала; затем им обеим тщательно расчесали волосы. Ничего, разумеется, обнаружено не было, кроме газеты — у Женнихен — и обрывков письма у Тусси — она безуспешно пыталась его проглотить. Однако прокурор не был удовлетворен обыском. Он арестовал возницу, привезшего дочерей Маркса, и куда-то отправил его под конвоем двух охранников в служебном экипаже. Затем они все вместе проследовали в Люшон, проехав через весь приграничный город — на пути их следования собралась гомонящая толпа зевак, которые были уверены, что сестры — знаменитые воровки или контрабандистки. В 8 вечера процессия достигла Люшона, и экипаж остановился перед домом Эмиля де Кюратри, того самого суперинтенданта, с которым консультировались насчет Лафарга власти Бордо несколько месяцев назад. Кюратри был на воскресном концерте и приказал его не беспокоить, поэтому Женнихен и Тусси отвезли домой и велели дожидаться, когда суперинтендант освободится.

Помимо концерта, как вспоминала Женнихен, они с Тусси стали главным аттракционом городка в тот вечер. В каждой комнате сидело по шпику, полиция следила за каждым взглядом подозрительной парочки. Весь дом обыскали — на предмет свидетельств того, что девушки имеют отношение к поджигательницам Парижа. Придирчиво осмотрен был даже маленький ночник, на котором обычно подогревали молоко для малыша, Женнихен сказала, что на него смотрели, «как на адскую машину». Затем мужчины расположились в креслах и на софе, пытаясь разговорить Женнихен и Тусси, однако они обе молчали. В ответ полицейские грозно уставились на них, и так продолжалось до половины одиннадцатого — пока не приехали Кюратри, главный прокурор, двое судей и суперинтендант полиции Тулузы и Люшона.

Тусси отвели в отдельную комнату, а Женнихен осталась в гостиной, в компании инквизиторов. Более двух часов Кюратри задавал ей вопросы о Лафарге, ее друзьях, ее семье и причинах ее приезда в Люшон. Она отказалась отвечать, сказав только, что приехала на воды, так как страдала от плеврита. Кюратри предупредил ее, что если она будет препятствовать следствию, то пойдет по делу как соучастница. Он заявил: «Завтра, по закону, вы дадите показания под присягой и позвольте мне сообщить вам, что мсье Лафарг и его жена арестованы».

Тусси привели обратно, и Женнихен велели отойти подальше, чтобы она не могла повлиять на ее ответы. Прямо перед ней уселся полицейский, следя, чтобы она не подавала сестре тайных знаков. Тусси было велено отвечать только «да» или «нет» на пункты из списка на листке бумаги, который они называли декларацией Женнихен, хотя на самом деле это был их собственный список обвинений, которые они пытались сфабриковать. Не желая противоречить Женнихен, Тусси ответила на некоторые пункты утвердительно {7}. Позднее Тусси вспоминала: «Это ведь был грязный трюк, не так ли? Однако они мало чего им добились». {8}

Однако Женнихен была возмущена и позднее описывала их мучения в статье для американской газеты: «Молодая девушка 16 лет находилась на ногах с 5 утра, 9 часов путешествовала по августовской жаре, поела всего один раз, в Бососте — и после этого ее допрашивают до половины второго ночи!»

На ночь допрос прервали, однако суперинтендант Тулузы и несколько полицейских остались в доме. Несмотря на страшную усталость, сестры не спали. Они судорожно придумывали план, как передать весточку Лафаргу, на случай, если он все же не был арестован.

Вспоминает Женнихен:

«Мы выглянули в окно. Жандармы прогуливались в саду. Из дома было невозможно выбраться. Мы были практически узницами — нам даже не позволили увидеться со служанкой и хозяйкой дома».

На следующий день допрос возобновился, теперь под присягой — это означало, что если их уличат во лжи, их ждет наказание. Однако гнев Женнихен лишь усилился за ночь, и она отказалась отвечать. Тусси также отказалась принимать присягу и вообще отвечать на вопросы {9}, Кюратри в гневе уехал, а Энгельс позднее насмешливо заметил: «Смешно было тратить энергию на женщин этой семьи!» {10} Женнихен и Тусси боялись, как бы родители не узнали об их аресте, и потому попросили разрешения написать письмо на французском языке (чтобы полиция могла сразу его прочитать), что у них все в порядке. Полицейские отказали, утверждая, что у девушек наверняка есть секретный код для экстренных посланий.

Среди вещей Поля полиция обнаружила бумаги с упоминанием «овец и волов» — после чего заявила, что овцы — это коммунисты, а волы — члены I Интернационала.

Весь понедельник девушки провели под домашним арестом. Во вторник их снова посетил Кюратри, сообщивший, что полиция ошиблась, и у них нет никаких оснований для ареста Лафарга, который теперь свободен и может вернуться во Францию. Он тут же добавил: «Однако против вас и вашей сестры у нас есть гораздо больше, чем против мсье Лафарга».

Лафарг был зятем Маркса — но они-то были его дочерьми!

Кюратри продолжал:

«В любом случае, вы будете высланы из Франции. Однако ордер о вашем освобождении должен прийти в течение дня».

Женнихен и Тусси с подозрением следили за тем, как разворачиваются события. Через верного друга они послали Полю письмо с вложенными деньгами и советом переехать подальше вглубь Испании.

Весь день сестры прождали «освобождения», но в 11 вечера прокурор в сопровождении полицейских прибыл в их дом, велел собрать вещи и следовать за ним в тюрьму. Позднее Женнихен описывала эту сцену:

«Глухой ночью мы сели в экипаж, где уже сидели два жандарма, все это происходило в глуши, и повезли нас, неизвестно куда. Оказалось, что нам предстоит провести ночь в казармах жандармерии; нас провели в комнату и заперли дверь снаружи; мы остались одни».

Они снова прождали целый день. Наконец, в 5 часов вечера Женнихен потребовала встречи с Кюратри и спросила его, почему они сидят в полицейском участке, если он обещал, что их освободят. Он ответил:

«Благодаря моему вмешательству, вам было позволено провести ночь в жандармерии. Правительство собиралось отправить вас в тюрьму Сен-Годен, под Тулузой».

С этими словами он протянул Женнихен конверт, в котором лежали 2 тысячи франков, присланные Лафаргу его банкиром из Бордо. Полиция перехватила их, и теперь Кюратри возвращал деньги Женнихен. Он сказал, что она и Тусси свободны и могут уезжать, однако не вернул им их паспорта. Женнихен пишет:

«Мы все еще были пленниками. Без паспортов мы не могли покинуть Францию и были принуждены оставаться на ее территории до тех пор, пока какое-нибудь событие вновь не станет поводом нас арестовать».

Противостояние с полицией и переживания по поводу их заключения сделали барышень Маркс безрассудными. Они написали Лауре письмо с описанием всего случившегося, включая то, что было сказано о Поле. Они не знали, дойдет ли до нее это письмо, не знали и что происходит сейчас с самими Лафаргами {11}.

После того, как возница Женнихен и Тусси был задержан полицией, ему предложили вернуться в Босост и привезти оттуда Лафарга. Полицейские предложили это небрежным тоном, но возница был подозрителен и отказался. Прокурор и полицейские были вынуждены действовать самостоятельно. По приезде в Босост им не составило труда узнать, где остановились Лафарги, поскольку в городке было всего две гостиницы. Вместо того, чтобы тихо арестовать Лафаргов, полицейские устроили шумное представление из своего прибытия прямо на центральной площади, словно рассчитывая, что лишний шум придаст веса их миссии. Это дало местным жителям возможность предупредить Поля о неминуемом аресте, тихо вывести его через черный ход гостиницы и увести по тропе, известной лишь «проводникам, горным козлам и английским туристам».

Французская полиция, наконец, отправилась задерживать Лафарга — в три часа ночи — ворвалась в его номер в сопровождении четырех своих испанских коллег и наставила ружья на постель, в которой Лафарга не было, зато там спали его жена и сын. Шнапс раскричался, как и возмущенная Лаура — оповестив своими криками всю гостиницу о полицейском рейде. Обнаружив, что Поль ускользнул, полицейские хотели арестовать Лауру. Вмешался хозяин гостиницы, настаивая, что по испанским законам они не имеют на это права. У дверей гостиницы и в холле собралась возмущенная толпа, и полицейские отступили — но недалеко. Оставив в отеле своих людей, они установили за Лаурой круглосуточную слежку. Крестьяне — не особенно любившие даже своих испанских полицейских — стали протестовать против присутствия французов на испанской территории. Одновременно они были разведчиками и информаторами — и предупредили Лауру о приезде в Босост самого Кюратри. Они же помогли ей бежать, не дожидаясь его приезда. Кроме того, крестьяне тайными горными тропами прошли через Пиренеи и передали сведения о событиях в Бососте дочерям Маркса в Люшон.

Так Женнихен и Тусси узнали, что Лаура в безопасности, а Поль пока так и не был арестован. Он шел через горы три дня, вглубь страны, и был арестован уже только в провинции Арагон, недалеко от города Хуэска {12}. Испанское правительство — единственное в Европе, откликнувшееся на требование Франции экстрадировать членов Интернационала — согласилось выдать его французам {13}.

В тот самый день, когда Испания выполнила требование Франции, Женнихен и Тусси вернули их британские паспорта. Первым желанием девушек было поехать в Хуэску и узнать о судьбе Поля, а затем разыскать и спасти Лауру. Они доехали только до Сан-Себастьяна, испанского города на побережье, и узнали, что Лаура уже здесь, а Лафарг — верный своему невероятному везению и неукротимому духу, был освобожден {14}.

Он рассказал, что во Францию его отправили верхом на муле и в сопровождении двух гражданских охранников, которые шли по обе стороны от его седла. Когда они проходили через деревни, люди принимали Лафарга за некое важное лицо, находящееся под охраной полиции {15}. По словам Лафарга, «со своей стороны и полиция была счастлива конвоировать такого пленника… В Испанских Пиренеях все просто. Вино и еда были обильны, и за 25 су на человека я получил обед, достойный Гаргантюа».

Получив в подарок от губернатора провинции вино и сигары, Лафарг предположил, что губернатор симпатизирует его политическим взглядам. К ужасу — без сомнения — Кюратри, местные власти освободили Лафарга, потому что сочли обвинения против него бездоказательными. Он отправился в Сан-Себастьян, где воссоединился с семьей, и Лафарги решили остаться в Испании {16}.

С дочерей Маркса было уже достаточно жизни на континенте. Они немедленно возвратились в Англию. Женнихен и Тусси, впрочем, были не одиноки в выборе северного направления. В очередной раз Англия стала приютом для политических беженцев, изгнанных правителей и революционеров. Наполеон III, пробывший в прусском плену с сентября 1870 до марта 1871, был отпущен и отправлялся на юго-восток Англии, чтобы остановиться в Числхерсте, графство Кент, где его уже ждали жена и сын {17}. Однако большинство беженцев направлялось в Лондон.

Маркс описывал их так:

«Кузены из деревни… Вы сразу узнаете их по растерянному виду, недоумению при виде всего, что встречается им на пути, по лихорадочному испугу при виде лошадей, кэбов, омнибусов, людей, детей и собак». {18}

Большинство из приезжавших не говорили по-английски, у них не было в Лондоне знакомых или друзей. Как и в 1848 году, большинство приезжих собирались в Сохо — без денег, без еды, без надежды.

В прошлом Англия была равнодушна к иммигрантам, однако теперь англичане подозревали, что эти беженцы от Коммуны опасны — и спрашивали, а нужно ли разрешать им въезд? Газеты были полны зловещих сказок о планах Интернационала превратить Лондон в руины {19}. На самом деле, прибывающие в Лондон беженцы (за редким исключением) не собирались поджигать город, хотя французское правительство действительно требовало выдачи очень многих мужчин и женщин, заподозренных в связях с коммунарами. Захочет ли Англия позаботиться о них, предстояло вскоре выяснить: почти каждый вечер они встречались в месте, которое радикалы теперь считали и своей штаб-квартирой, и местом паломничества.

В доме Карла Маркса на Вилла Модена.