1. Трир, Германия, 1835

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

1. Трир, Германия, 1835

Женни фон Вестфален была одной из самых желанных молодых женщин Трира. Разумеется, были в здешних краях и другие красотки, из куда более богатых и знатных семей, чьи отцы считались истинными аристократами и, так сказать, возглавляли рейтинги местной знати. Нет сомнений и в том, что среди этих молодых девиц были гораздо более привлекательные особы. Тем не менее все сходились во мнении, что именно в дочери барона фон Вестфалена удивительным и наиболее ярким образом сочетались редкая красота, остроумие, блестящий интеллект и достойное социальное положение среди местной аристократии, в чей круг входили как родовитые дворяне из уважаемых и старинных семей, так и недавно приобретшие титул нувориши.

Ее отец, Людвиг фон Вестфален, был советником правительства Трира, что делало его одним из самых влиятельных горожан, а кроме того — одним из самых высокооплачиваемых городских чиновников {2}. Трир с его населением в 12 тысяч человек напоминал сказочную деревеньку, раскинувшуюся на берегах Мозеля.

Отец Людвига получил свой титул за участие в Семилетней войне. Женился он на дочери министра шотландского правительства, который был потомком графов Аргайл и Ангус {3}. Именно от своей бабушки-шотландки Женни унаследовала зеленые глаза и прекрасные каштановые волосы, а также неукротимый и мятежный дух, придававший ее чертам столько огня.

Арчибальд Аргайл был известным борцом за независимость Шотландии, казненным в Эдинбурге; другой предок, не менее известный реформатор Джордж Уишарт, был сожжен там же на костре {4}. В 1831 году 17-летняя Женни, весьма далекая от политических сражений, блистала на балах в Трире, в кругу других красавиц с их шуршащими пышными платьями и искусными прическами. Молодые люди наперебой старались пленить прекрасных дам, щеголяя короткими сюртуками и изысканными манерами, но более всего — своим богатством. Это тоже был рынок — рынок, на котором покупали и продавали выгодные партии, и юная Женни, танцуя с очередным партнером, была прекрасно осведомлена о своей цене. Внешность и социальное положение шли рука об руку, и бархатные платья безошибочно выделяли аристократок вроде Женни в мерцающем полумраке бального зала {5}.

В апреле того года в письме родителям сводный брат Женни Фердинанд подробно перечислил всех претендентов на руку сестры, но отметил, что Женни не торопится с выбором {6}. Однако все изменилось уже летом. Женни познакомилась с молодым лейтенантом Карлом фон Паннвиц; во время одного из свиданий охваченный страстью молодой человек бурно объяснился в любви и попросил ее руки. К удивлению родителей и заботливого брата, Женни ответила согласием. Впрочем, этот ответ был дан в порыве чувств, свое поспешное решение она сама отменила через несколько месяцев, бросив вызов принятым нормам приличия и разорвав помолвку {7}. По Триру поползли слухи о скандале. Супруга Фердинанда Луиза в октябре писала, что Женни замкнулась, почти не выходит в свет, ни с кем не общается, а ее отец старается замять скандал и положить конец этим отношениям {8}.

Однако уже к Рождеству Женни оправилась от всех потрясений, и вся семья казалась счастливой и позабывшей инцидент с неудачной помолвкой. В письме к своим родителям Луиза описывает свой шок и недоумение от того, что она назвала «неуместно праздничным настроением в доме Вестфаленов». Вероятно, Женни вообще не испытывала никаких чувств к несчастному лейтенанту, иначе она воспротивилась бы столь очевидной радости со стороны домашних, хотя бы из простого сочувствия и симпатии к отвергнутому жениху. Сколько же времени должно пройти, чтобы на место господина фон Паннвица явился другой претендент? Женихи, вероятно, слегка опешили, узнав о печальной судьбе своего предшественника {9}.

Разорвав официальную помолвку, Женни тем самым на время победила основного демона, терзавшего ее сверстниц, — демона законного брака. Она вновь вернулась в свет, однако долгое время с ее именем не связывали ни одного мужчину; даже сплетен о семье Вестфален в связи с этим не появлялось. Вместо поисков мужа Женни окунулась в иной мир: под руководством собственного отца она начала учиться, активно знакомясь с трудами немецких романтиков и французских социалистов-утопистов. Более всего ее привлекали первые — немецкие писатели, музыканты и философы {10}.

Их идеалом была жизнь ради высоких идей, они отвергали всякое насилие над личностью, все, что означало бы несвободу. Высшим благом для них было творчество, оно и стало новой философией. Искусство провозглашалось наилучшим способом взаимодействия людей в обществе. Успех необязателен, главное — следовать за своей мечтой, своими идеалами, невзирая на то, чего это может стоить {11} творцу. Важнее внешнего блеска становился внутренний, духовный, божественный свет {12}.

Для Женни, все еще пытавшейся пережить свой маленький бунт против помолвки и нежеланного брака (а по тем временам его и маленьким не назовешь, скорее — настоящей революцией), романтизм казался героическим и волнующим мировоззрением; было в нем и то, что особенно привлекало молодую девушку в связи с ее личными обстоятельствами: некоторые из романтиков горячо поддерживали идею равноправия женщин с мужчинами. Немецкий философ Иммануил Кант провозгласил: ни один человек, зависмый от другого человека, не может считаться человеком в полной мере, он теряет свое «я» {13} и превращается в вещь. Подобное утверждение напрямую касалось женщин, которые испокон века считались собственностью — сначала своих отцов, а потом мужей. Романтики предлагали полную свободу для всех, мужчин и женщин в равной степени; свободу не только от социальных условностей и жестких ограничений, но в конечном итоге — свободу от правителей, владеющих людьми на протяжении многих столетий на основании их собственного утверждения, что они — наместники Бога на земле.

К тому времени, как в феврале 1832 года ей исполнилось 18, Женни фон Вестфален полностью погрузилась в эти уроки; одновременно мир вокруг нее все отчетливее разделялся на два больших лагеря. Сторонники одного из лагерей мечтали о свержении правителей, другие защищали их всеми возможными способами, стремясь сохранить статус кво. Это разделение было заметно даже внутри семьи фон Вестфален: будучи прусским чиновником, отец Женни боготворил графа Клода Анри де Сен-Симона, родоначальника французского социализма {14}. Пристрастия отца захватили и дочь, хотя барон фон Вестфален вряд ли мог предположить тогда, к чему это приведет. Он давно уже исповедовал кредо равенства и братства. Ему было 8 лет, когда Наполеон захватил Западную Пруссию. Здесь хорошо помнили и самого Наполеона, и его Кодекс, и уроки Французской революции — равенство всех перед законом, права человека, веротерпимость, отмена крепостного права и единая система налогообложения достались Пруссии в наследство от Франции {15}.

Однако французское влияние в Западной Пруссии выходило далеко за рамки социального устройства, оно ощутимо влияло на будущее страны в целом. Французские революционеры и философы Просвещения верили в то, что человеку изначально присущи доброта и стремление к благим целям, что люди немедленно начнут создавать лучшее, справедливое общество, едва только освободятся от тирании тех, кто подчиняет их себе {16}. В этом новом свободном обществе все достижения будут оцениваться по заслугам, а не по праву рождения — доктрина, весьма привлекательная для нового, стремительно разрастающегося класса капиталистов-промышленников {17}. Тем не менее, как всегда бывает при насильственном введении иностранных законов и порядков, граждане порабощенной страны — Пруссии — вели долгую и непрекращающуюся борьбу против французов. В 1813 году Людвиг, бывший одним из агитаторов Сопротивления, был осужден за государственную измену и приговорен к двум годам заключения в саксонской крепости. Правда, очень скоро он был освобожден — Наполеон потерпел поражение при Лейпциге. Хотя он и выступал против французов, мировоззрение его практически не изменилось, как и у многих его соотечественников {18}.

В 1830 году из Франции вновь пришли отзвуки беспорядков. Июльское восстание закончилось свержением короля Карла X, который проигнорировал требования новой буржуазии: банкиров, чиновников и промышленников, чья власть зиждилась на деньгах, а не на титулах и землях. Король попытался отменить реформы своего предшественника, пытавшегося дать народу хотя бы ограниченный вариант Конституции {19}. Карл был низложен, а вместо него на трон взошел «гражданин-король» Луи-Филипп, которого историк Алексис де Токвилль характеризовал как человека, «стремящегося совместить страсть к революции и любовь к материальным благам» {20}. Буржуазия и средний класс по всей Европе были воодушевлены воцарением этого монарха, поскольку видели в нем реальную возможность увеличения своих капиталов и усиления влияния на французскую экономику. Поклонники политики Луи-Филиппа выходили на улицы и требовали реформ. Восстания прокатились по всей Европе. Наиболее жестко волнения были подавлены в Польше, однако были и победы: Бельгия обрела независимость от Голландии, во многих странах произошли значительные изменения на среднем государственном уровне, на этой арене появились совершенно новые игроки. Прежде всего, к таковым следовало отнести буржуазию, провозглашавшую главенство либерального, индустриально ориентированного общества {21}. Кроме того, быстро оформлялся многочисленный, но игнорируемый ранее класс — пролетариат, чьими руками на самом деле и создавалось это самое индустриальное общество. Наконец, Французская революция вывела вперед социалистов, политическое движение представителей среднего класса, провозглашавшее, что человек является членом единого общества и потому несет определенные обязанности перед своими собратьями {22}.

В своих ранних проявлениях социализм был вполне добропорядочной философией, приемлемой для христианской, католической Франции, однако за ее пределами нарастающий вал требований реформ внушал правительствам все большую тревогу. Правители Германии, напуганные беспорядками, обрушили на протестующих жестокие репрессии. В результате 39 немецких государств и областей, в первую очередь Австрия и Пруссия, объединились в Германский союз; двери в свободу захлопнулись с решительным лязгом, пресекая возможность созидания нового общества. Знать не желала уступать ни крупицы своих привилегий.

Тем не менее группа, назвавшаяся «Молодой Германией», продолжает агитационную работу среди населения, большая часть которого чувствует себя обманутой прусским королем Фридрихом Вильгельмом III, который еще 15 лет назад, во время борьбы с Наполеоном, посулил народу Конституцию {23}. Тогда люди откликнулись на его призыв сражаться, буржуазия вложила свои деньги в эту борьбу, поддержав обедневшую и не располагающую средствами аристократию, и Наполеон был разгромлен. Однако Бундестаг, выбранный после 1815 года, состоял исключительно из принцев и королей; как назвал его один из обозревателей, «общество взаимного страхования правителей-деспотов» {24}. Они увековечили память павших за свободу страны мраморными статуями, но даже и пальцем не шевельнули, чтобы провести в жизнь реальные социальные реформы {25}. Более того, члены нового правительства использовали свои полномочия для дальнейшего подавления инакомыслия и ограничения свобод {26}. Начались аресты и преследования агитаторов и активистов протестного движения {27}.

Сводный брат Женни фон Вестфален Фердинанд был на 15 лет старше сестры. Его родила первая жена барона, Лизетт. Во взглядах Фердинанд был столь же консервативен, насколько либерален был его отец. В 1832 году Фердинанд увлеченно строил свою карьеру в прусском правительстве и гордился тем, что служит королю. Отец же с не меньшим увлечением изучал труды тех самых социалистов, против которых так активно действовало прусское правительство. Людвиг фон Вестфален хорошо расслышал знакомый призыв своей юности: «Свобода — Равенство — Братство».

Он видел, что теория социалистов подтверждается на практике — число бедняков в Трире резко возросло, не в последнюю очередь в результате торговых и налоговых реформ. По некоторым данным, к 1830 году каждый четвертый житель зависел исключительно от благотворительности, обострились и все социальные «болезни», напрямую связанные с нищетой: воровство, попрошайничество, проституция и инфекционные заболевания {28}.

Людвиг был уверен, что общество не должно оставлять людей на произвол судьбы, он чувствовал свою ответственность за их страдания. Он начал горячо пропагандировать свои идеи, излагая их всем, кто готов был его слушать. Помимо Женни, самым внимательным слушателем оказался один юноша, сын коллеги барона.

Юношу звали Карл Маркс {29}.

В 1832 году Марксу было 14 лет, и он учился в государственной гимназии Фридриха-Вильгельма вместе с младшим сыном Людвига, Эдгаром. Хотя юный Карл показывал отличные успехи в греческом, латыни и немецком, математика и история у него хромали; он вообще почти не выделялся среди одноклассников {30}. Он немного шепелявил и оттого был застенчив {31}. Под руководством Людвига он страстно увлекся литературой, особенно Шекспиром и великими немецкими романтиками Шиллером и Гёте. Кроме того, Маркс постепенно впитывал идеи социалистов-утопистов, труды которых в те годы читались им с не меньшим интересом, чем пламенные стихи и пьесы. 62-летний Людвиг и его юный друг бродили по холмам над широким и томным Мозелем, углублялись в величественный сумрак сосновых лесов — и обсуждали новые идеи. Позднее Маркс вспоминал то время как счастливейшее в своей жизни. К нему, как к равному, относился взрослый, образованный человек, аристократ и интеллектуал {32}. В свою очередь Людвиг тоже был рад этим беседам и ценил их, поскольку они продолжались несколько лет. Возможно, поначалу он был несколько удивлен живостью этого юного ума, поскольку знал о весьма невеликих успехах Маркса в гимназии, но удивляться на самом деле было нечему: на протяжении нескольких веков, с XIV столетия, со времен средневековой Италии, генеалогическое древо семьи Маркс с обеих сторон включало имена самых известных раввинов Европы. Если Вестфален происходил от прусских и шотландских воинов, то Маркс был потомком иудейских мыслителей, чей авторитет в религии распространялся и на политику.

В Трире раввины из рода Маркс жили с 1693 года {33}. Один из них, предок отца Маркса, Иешуа Гешель Львов, в 1765 году, за несколько лет до американской войны за независимость и более чем за два десятилетия до Французской революции, написал трактат «Респонса: Лик Луны», в котором проповедовал демократические принципы. Репутация его была столь высока и безупречна, что ни одно решение в еврейском сообществе не принималось без его согласия. Дед Карла Маркса, Мейр Халеви, умерший в 1804 году, был известен в Трире уже как Маркс Леви, а став главным раввином Трира, окончательно принял фамилию Маркс. Семейная традиция продолжилась и при Карле — его дядя Самуил был главным раввином Трира до 1827 года, а дед по материнской линии — раввином Нимвегена в Голландии {34}. Обязанности раввинов включали в себя духовные наставления и практическую помощь членам сообщества, и в годы социальных потрясений именно раввины становились едва ли не единственной реальной властью для всех городских иудеев {35}.

До и после французской оккупации на евреев смотрели с недоверием, а то и попросту враждебно. Они всегда считались изгоями в христианском мире. Однако в период с 1806 по 1813 год, когда страна находилась под контролем французов, евреи впервые узнали, что такое равенство. Отец Карла, Гешель Маркс, с умом воспользовался этой передышкой — и получил юридическое образование, став первым евреем-юристом в Трире, заняв достойное место в городском сообществе и даже возглавив местную ассоциацию адвокатов в качестве ее президента {36}.

Он, как и Людвиг фон Вестфален, был скорее французом по убеждениям, нежели пруссаком. Он знал наизусть Вольтера и Руссо {37}, и несомненно, что будущее он хотел видеть их глазами, представляя людей свободными от страхов и предрассудков — например, тех, которые не позволяли евреям получать образование и занимать государственные должности. Однако после поражения Наполеона в 1815 году прусское правительство аннулировало права, предоставленные евреям, и вновь запретило им занимать государственные должности. Годом позже последовал запрет заниматься адвокатурой. Только три человека в Пруссии, в самой западной ее части, пострадали от этого запрета, Гешель Маркс был одним из них, и это обстоятельство повлияло на его решение сменить вероисповедание. Выбор был непрост: креститься и продолжать профессиональную деятельность — или остаться евреем {38}. Гешель выбрал профессию. В 1817 году, в возрасте 35 лет, Гешель Маркс стал лютеранином по имени Генрих Маркс {39}.

К этому времени он был уже три года женат на Генриетте Пресбург. Она не получила образования и не была особенно умна, но происходила из богатой и влиятельной семьи голландских евреев. У семейной пары уже было двое детей, а еще через год, в 1818-м, родился мальчик, которого назвали Карлом {40}. К чести Генриетты надо сказать, что пока были живы ее родители, вере предков она не изменила, крестившись сама и крестив детей только в 1824 году {41}, да и тогда это было сделано исключительно из практических соображений. Карл, которому исполнилось 6 лет, не смог бы посещать публичную школу, будучи евреем {42}.

Таким образом, юный Карл рос в буквальном смысле слова на оживленном перекрестке нескольких культур и конфессий. Лютеранско-еврейская семья, преимущественно католическое окружение в городе — и воспитание, полученное от двух незаурядных мужчин, отца и наставника, которые служили прусской короне, неукоснительно выполняя все ее репрессивные законы, но втайне поклонялись французским философам-вольнодумцам, проповедовавшим идеи свободы и равенства, а в случае с Вестфаленом — еще и первым социалистам {43}.

Многие биографы утверждают, что Вестфалены и Марксы были соседями. Действительно, в год рождения Карла Марксы жили всего в нескольких улицах от особняка семьи фон Вестфален. Однако позже, в 1819 году, они переехали в небольшой домик на Симеонштрассе, недалеко от оживленного городского рынка и совсем рядом с массивным темным зданием Порта Нигра, чьи мрачные стены, казалось, вот-вот рухнут под тяжестью своего шестнадцативекового возраста.

Вестфалены жили на юге города, на Нойштрассе, недалеко от реки, в высоком доме с элегантными узкими окнами, ясно дававшем понять, что это — жилище богатых и знатных людей.

Два дома — два мира, разделенных огромной дистанцией. Дом Вестфаленов сверкает роскошью, здесь на семейных праздниках читают вслух Гомера, Данте и Шекспира, а на латынь и французский переходят так естественно, словно это родные языки собравшихся. Гостей развлекают остроумными скетчами и чтением стихов, а многочисленная прислуга тем временем накрывает столы — и эти изысканные застолья длятся до глубокой ночи, когда тишину ночных улиц нарушает грохот разъезжающихся экипажей {44}.

Какой контраст с домом Марксов, где к 1832 году было уже 8 детей. Отец Карла — интеллектуал и книгочей, он редко разговаривает, предпочитая проводить время за книгой. Мать по-прежнему плохо говорит по-немецки, с сильным голландским акцентом. Она не вхожа в светское общество Трира, и все ее интересы касаются исключительно нужд семьи. Это дом, полный любви — но радостным и процветающим его не назовешь. Генрих много работает, и у семьи появляется возможность купить два небольших виноградника — однако достатка так и нет. Карл уважает отца, хотя и частенько идет против его воли и советов. А вот с любящей матерью отношения у него с детства довольно напряженные. Похоже, именно ее он обвиняет в той мрачной атмосфере, что наполняет их дом {45}.

И все же, несмотря на различия между двумя семьями, их жизни странным образом переплетены. Людвиг фон Вестфален и Генрих Маркс — протестанты и входят в одну и ту же небольшую — около двух сотен человек — протестантскую общину. Равны в социальном и профессиональном смысле.

Карл Маркс и Эдгар фон Вестфален — одноклассники. Эдгар на самом деле был лучшим другом Маркса в школе. Софи Маркс, старшая и самая любимая сестра Карла, дружит с Женни фон Вестфален {46}.

Дети часто посещают то один дом, то другой, и вполне возможно, что впервые Женни обращает внимание именно на школьного товарища своего брата — а не на ученика своего отца. Эдгар был на 5 лет младше девушки, и кроме того, он — единственный ее единокровный брат. Как она признавалась много лет спустя в письме к подруге, «он был кумиром моего детства и отрочества, единственным верным другом и компаньоном» {47}.

Эдгар был симпатичным юношей с правильными чертами лица и густыми волосами. Обликом он походил на молодого поэта, однако особенным интеллектом не блистал, и его мальчишеские выходки часто бывал безрассудны, к тому же он был сильно избалован родителями и старшей сестрой. Усидчивого, дисциплинированного Карла сочли хорошей компанией для молодого фон Вестфалена. Как бы там ни было, с подачи Эдгара Карл довольно быстро сделался частым и желанным гостем в семье барона, а вскоре и его первым учеником. Людвиг обратил внимание на пытливый ум мальчика и оценил его блестящие умственные способности. Возможно, и Женни не осталась равнодушна к молодому человеку, которого так высоко ценили два самых любимых ее мужчины.

В 1833 и 1834 годах кампания правительственных репрессий приблизилась вплотную к обеим семьям. До этого момента школы в Пруссии были практически свободны от влияния и надзора властей, поскольку основной упор делался на изучение идей немецкой философии (таким образом правительство надеялось ослабить влияние французских идей — укрепляя отечественную философию) {48}. Однако после смерти в 1831 году величайшего немецкого философа Георга Вильгельма Фридриха Гегеля некоторые его последователи ступили на опасную территорию, делая основной упор на ту часть его трудов, где говорилось о неизбежности перемен. Прусские чиновники встревожились и начали контролировать школы и университеты, чтобы искоренить радикализм. Радикально настроенные круги трактовали «изменения по Гегелю» исключительно в политическом смысле {49}. Согласно секретному правительственному отчету, некоторые учителя в школе Маркса были замечены в излишнем либерализме, а студенты и учащиеся читали запрещенную литературу и писали революционные памфлеты. В итоге один из студентов был арестован, а популярный в Трире директор гимназии уволен со своего поста {50}.

В самый разгар этих событий Генрих Маркс выступил с речью, направленной против политики правительства, в клубе, членом которого являлся и Людвиг фон Вестфален. Клуб «Казино» считался одним из самых респектабельных и эксклюзивных частных клубов, в стенах которого объединились военные, юристы и бизнесмены. На собрании в январе 1834 года встретились наиболее либеральные его члены. Генрих Маркс помогал организовать эту встречу и обратился к собравшимся с приветствием. Он «поблагодарил» императора за строгую диету, на которой он держит всех, желающих высказать свое мнение. Несмотря на то что Генрих говорил довольно искренне, его слова сочли чересчур ироничными и оскорбительными. Чиновники забеспокоились, заподозрив призыв к протесту против действий официальных властей. Несколько недель спустя в клубе прошло очередное собрание, и на этот раз речи (большинство которых было посвящено французскому восстанию 1830 года) стали поводом для запрещения «вольнолюбивых песен», в частности французской «Марсельезы», которую сочли прямым подстрекательством к мятежу против монархии и уравняли с вывешиванием красного флага (символа восстания). Чиновников тревожило не только то, что эти песни пели, но то, что текст этих песен знали наизусть даже так называемые «столпы общества», ранее считавшиеся вполне благонадежными гражданами. «Революционный дух» (по определению одного из офицеров, присутствовавшего на собрании) никак не мог служить основанием для увольнения или исключения из клуба, и потому за всеми членами была установлена слежка. Генрих Маркс попал под подозрение властей одним из первых {51}.

Карлу в это время было 16 лет. На юношу произвело огромное впечатление и увольнение любимого директора, и несправедливые обвинения в адрес отца. Легко себе представить, как бы он отреагировал на реальные репрессии. Если раньше понятия свободы и равенства перед законом были для него в большей степени абстрактными, то теперь юный Маркс столкнулся с реальным противодействием государства этим идеям. Карл Маркс видел бессилие человека перед государственной машиной, чувствовал на себе, каково это — быть униженным за свои убеждения, не иметь возможности противостоять этому унижению.

Биограф Маркса, Хэл Дрейпер, отмечает, что жесткий режим прусского государства привел к неожиданным последствиям — «революционерами стали вполне лояльные сторонники мягких реформ». Действительно, усилия правительства по подавлению любых разговоров о демократии и социализме лишь способствовали тому, что эти проблемы стали обсуждать в узком кругу, чуть ли не шепотом, но повсеместно: от школ до обеденного стола. Охвачен этими обсуждениями оказался почти весь социальный спектр. И чем больше эти проблемы обсуждались, тем менее «импортными», французскими становились сами понятия демократии и социализма; они превратись в собственно немецкие {52}.

В 1835 году в Трире выходит памфлет отца германского социализма, Людвига Галля. Общество в нем представлено разделенным на два больших лагеря: рабочих, которые производят все материальные блага, и правящего класса, который этими благами беззастенчиво пользуется {53}. Генрих Гейне становится самым популярным поэтом Германии, несмотря на запрет его произведений. Гейне переехал в Париж после того, как властями был выписан ордер на его арест (один из министров даже настаивал на казни) {54}, и его протестные стихи, описывающие эту принудительную ссылку, с энтузиазмом переписываются и копируются в школах и университетах, поскольку студенты составляют наиболее активную часть протестно настроенного населения.

Неудивительно, что в такой обстановке атмосфера в доме Вестфаленов постепенно накаляется.

Женни, Эдгар и Карл воспитывались не только на творчестве романтиков, которые были склоны лишь громко обличать несправедливость; они уже неплохо были знакомы и с трудами социалистов, которые перекладывали всю вину за социальные болезни общества на новую экономическую систему, вынуждающую фермеров уходить с их земли в город, а ремесленников — поступать на фабрики.

Германия по-прежнему отстает от Великобритании в промышленном развитии, но Рейнская область является самой развитой в индустриальном плане частью страны, и наглядным примером этого может служить появление новых богачей в Трире — и рост количества бедняков. Марксу достаточно было просто оглядеться вокруг, чтобы увидеть фигуры, которые отбрасывают тени…

В 1835 году семнадцатилетний Карл готовится к отъезду в университет. В школьном эссе, посвященном выбору будущей профессии, он удивительно вдумчиво рассматривает человеческое честолюбие, неумение адекватно оценивать свои способности из-за отсутствия жизненного опыта и то, что сам он называет «отношениями в обществе», из-за которых (точнее сказать, из-за социальной принадлежности своего отца) он заранее вынужден ограничивать круг своих интересов и устремлений. Завершая работу, Маркс пишет: Но ГЛАВНЫМ РУКОВОДИТЕЛЕМ, КОТОРЫЙ ДОЛЖЕН НАС НАПРАВЛЯТЬ ПРИ ВЫБОРЕ ПРОФЕССИИ, ЯВЛЯЕТСЯ БЛАГО ЧЕЛОВЕЧЕСТВА, наше собственное совершенствование… Человеческая природа устроена так, что человек может достичь своего усовершенствования, только работая для усовершенствования своих современников, во имя их блага. Если человек трудится только для себя, он может, пожалуй, стать знаменитым ученым, великим мудрецом, превосходным поэтом, но никогда не сможет стать истинно совершенным и великим человеком… Если мы избрали профессию, в рамках которой мы больше всего можем трудиться для человечества, то мы не согнемся под ее бременем, потому что это — жертва во имя всех; ТОГДА МЫ ИСПЫТАЕМ НЕ ЖАЛКУЮ, ОГРАНИЧЕННУЮ, ЭГОИСТИЧЕСКУЮ РАДОСТЬ, А НАШЕ СЧАСТЬЕ БУДЕТ ПРИНАДЛЕЖАТЬ МИЛЛИОНАМ, наши дела будут жить ТОГДА тихой, но вечно действенной жизнью, а НАД НАШИМ ПРАХОМ ПРОЛЬЮТСЯ ГОРЯЧИЕ СЛЕЗЫ БЛАГОРОДНЫХ ЛЮДЕЙ {55} [5].

В этого романтического бунтаря не могла не влюбиться Женни фон Вестфален. Романтический провинциальный юноша, почти мальчик, осмеливался объявить себя орудием усовершенствования целого мира; он воплощал в себе черты героев тех книг, что давал ей отец. Он был и Вильгельмом Мейстером Гёте, и Карлом фон Муром Шиллера, и Прометеем Шелли, прикованным к скале за то, что посмел бросить вызов тирании богов. Этот молодой человек был на четыре года младше ее — но уверенность била из него ключом, смелость была непомерна, он был абсолютно убежден в силе своего интеллекта (хотя и понятия не имел, куда эти самоуверенность и интеллект могут его завести)… одним словом, Женни нашла своего кумира.

Несмотря на все громче звучащие призывы к гендерному равенству, женщины с романтическими взглядами начала XIX века могли в лучшем случае надеяться стать опорой и поддержкой для мужчины, решившего воплотить в жизнь свои смелые мечты (и это потребовало бы от них почти полного самоотречения). Такой же путь ждал Карла и Женни. Доподлинно неизвестно, признались ли они друг другу в любви тем летом, перед отъездом Маркса из Трира в Бонн, но через год, в 1836-м, Женни фон Вестфален тайно согласилась выйти замуж за Карла Маркса.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.