Глава 35. Интерпелляция первой русской Думы о еврейских погромах.

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 35. Интерпелляция первой русской Думы о еврейских погромах.

Чтобы правильно понять роль первой Думы в России, в жизни и настроениях страны, надо вспомнить, при каких обстоятельствах она была созвана, какие цели ставило перед собой ее большинство.

Во всей России бушевал государственный террор, массовые аресты, ссылки и уничтожение революционеров, карательные экспедиции, еврейские погромы и т. д. Манифест от 17 октября выглядел дьявольской провокацией с целью уничтожения всех элементов, которые косвенно или непосредственно принимали участие в освободительном движении. Но расчеты высокопоставленных убийц провалились, потому что большинство депутатов в Думе вошли в нее с твердым намерением бороться за настоящую свободу России. Итоги выборов так перепугали царя и его компанию, что они не остановились перед актом, фактически уничтожившим значение манифеста.

23 апреля 1906 года, за четыре дня до открытия Думы, вдруг были обнародованы «Основные законы» Российской империи, которые очень ограничивали полномочия Думы и по сути оставляли царя самодержцем. Это было подлым преступлением, потому что по Манифесту от 17 октября царь не имел права издавать законы без согласия Думы, и тем более «Основные законы». Кроме того, Манифест уничтожал самодержавие в России и вводил новый конституционный порядок. С восстановлением самодержавия царь уничтожал свои предыдущие обещания, данные русскому народу. Понятно, что такой государственный переворот вызвал большое возмущение во всех общественных кругах, которые возлагали большие надежды на новый порядок и ожидали от Думы, что она решит все наболевшие проблемы русской действительности. Всем стало ясно, что перед Думой встает трудная задача начать борьбу за свободу и за новую жизнь с самого начала.

Горечь и злоба охватили всех передовых людей и крестьян, и особенно рабочую массу, хотя она бойкотировала Думу. Вот при каких настроениях собралась Государственная дума 27 апреля. Депутаты были приглашены в Зимний дворец, где царь в очень торжественной обстановке произнес свою бессодержательную престольную речь. Думе предстояло составить ответ на престольную речь в форме адреса царю. Это была очень сложная задача, и надо сказать, что большинство членов Думы с ней не справились. Адрес был написан в таком тоне, как будто Николай II был конституционным монархом, а Дума – парламентом.

В этом адресе виновниками террора и всей преступной деятельности администрации оказались «жестокие негодные чиновники», которые отдаляют царя от народа. В подобном освещении трагедии России заключалась огромнейшая политическая и психологическая ошибка. Обращение было лживым, потому что ни для кого не было тайной, что Николай II сам расправился со всеми стараниями Витте бороться против контрреволюции, что царь жалел об издании Манифеста от 17 октября, что все ужасные методы полицейского департамента и банды Трепова были пущены в ход с его согласия. С политической точки зрения обращение это как по тону, так и по содержанию не соответствовало настроениям не только трудовиков, но даже депутатов от партии «Народная свобода» (кадетов). Дума была рождена в пламени революции. Это было минимумом, который русская революция приняла с надеждой, что, продолжая борьбу, русский народ добьется созыва Учредительного собрания, способного решить все проблемы русской жизни. Несмотря на бушующий в России террор, во время выборов в Думу передовые и революционные круги не переставали надеяться на то, что они стоят на пороге новых важных перестроек русской действительности, что они добьются свободы, но что эта свобода потребует больших жертв и громадных усилий. Левые депутаты были еще проникнуты революционным пафосом октября. Они знали, что Думе придется бороться за свое существование, за свою честь и за честь всего русского народа. В такой обстановке следовало высказываться более смело. Трудовики чувствовали, что адрес-обращение получился не таким, каким он должен был быть. Но желание продемонстрировать единство Думы заставило их принять обращение таким, как оно было.

Впрочем, очень скоро Дума выработала свой тон и отважилась выступить против контрреволюционного правительства, которое открыто и нагло показало свою глубокую ненависть к народному представительству.

Я останавливаюсь так подробно на роли и деятельности Государственной думы, потому что это была единственная надежда получить в России относительные свободы и в то же время облегчить невозможное положение евреев. Поэтому Еврейский союз за равноправие, и особенно его Центральный комитет в Петербурге, сильно способствовал тому, чтобы Дума располагала всевозможными материалами по вопросу об еврейском положении и могла бы вести свою героическую борьбу с правительством, с такими заядлыми реакционерами, как Горемыкин, Столыпин и др.

Как известно, первое выступление в Думе против правительства выразилось в интерпелляции о беззаконной деятельности полицейского департамента и против многих высокопоставленных чиновников. Интерпелляция указывала на тайный доклад знаменитого чиновника Макарова, на роль, которую полицейский департамент играл в подготовке ужасных погромов, еврейских и не еврейских. Этот тайный документ появился в № 63 газеты «Речь», которая была официальным органом конституционно-демократической партии. Ее организовал известный еврейский инженер Бак. Как потом стало известно во всем мире, газета получила этот тайный документ от бывшего директора полицейского департамента Лопухина и, как я помню, через нашего волшебника, ныне покойного Александра Исаевича Браудо.

Впечатление от доклада Макарова осталось потрясающее. Это был уничтожительный обвинительный акт против полицейского департамента, против министра внутренних дел и, наконец, против всей правящей компании, которая окружала Николая II. Доклад выявил ту ужасную опасность, которая грозила России в лице этих людей, не останавливавшихся ни перед чем, лишь бы сохранить проклятый деспотический режим. Не удивительно, что для спасения России и ее свободы Дума нашла нужным сорвать маски с высокопоставленных убийц и погромщиков. Поскольку интерпелляция имела очень важные последствия и поскольку она стала началом многих драматических конфликтов в Думе с контрреволюционным правительством, я привожу содержание этой интерпелляции.

«В печати были опубликованы официальные документы, подтверждающие, что полицейский департамент принимал участие в возбуждении одной части русского населения против другой, что привело к убийствам мирных граждан. Эти сведения основаны на докладе начальника Макарова, напечатанном в газете «Речь» № 63. Было подтверждено, что в полицейском департаменте имелась типография, в которой печатались прокламации, призывавшие к убийствам евреев и интеллигентов. Оттуда эти прокламации рассылались по всей России. Работу в типографии вел жандармский офицер Комисаров. Несмотря на то что в типографии была проведена проверка (по приказу Витте), ничего нельзя было сделать, чтобы неслыханные преступления не повторялись, а виновники этих преступлений еще получали повышения от своего начальства и хорошее вознаграждение».

Интерпелляция была вынесена 8 мая, а 13 мая в Думу пришел премьер-министр Горемыкин чтобы сообщить, какую политику и программу правительство наметило на ближайшее время. Его выступление очень расстроило большинство членов Думы. Горемыкин уже знал содержание интерпелляции и, чтобы доказать, что он совсем не считается с мнением Думы, он держал себя с большим самомнением и объяснил, что никаких изменений в политике правительства не будет. Не будет амнистии, никаких свобод и никаких аграрных реформ, все останется по-старому.

Как известно, наглая речь Горемыкина вызвала настоящую бурю в Думе. Большинство сразу поняли, что его декларация является декларацией военной, потому что он угрожал, что Дума будет разогнана. И тогда в Думе разыгрались исторические сцены, которые потрясли всю Россию и произвели потрясающее впечатление за границей. Это было выступление Набокова с его знаменитым требованием, чтобы исполнительная власть подчинялась законодательной. Радищев, с возмущением обратившись к Горемыкину, выкрикнул: «Ваша совесть должна Вам подсказать, что делать, Вы должны уступить Ваше место другому». В речах левых депутатов звучала угроза новой революции. Было ясно, что между Думой и властью началась борьба не на жизнь, а на смерть. Физическая власть была в руках контрреволюции, но моральный авторитет и симпатии всей России были на стороне Думы.

Еще резче выступил Винавер: «Пока вы не выгоните вершителей насилия, которые допустили и даже организовали погромы, Россия не успокоится…»

Каждое выступление от имени ненавистной власти превращалось в острый конфликт между представителями народа и реакцией. Когда военный прокурор Павлов пришел защищать смертную казнь, которая погубила тысячи невинных людей, почти вся Дума встретила его речь криками: «Убийца! Бандит!» Конституционная форма дебатов уступила место пламенным осуждениям администрации, которая представляла собой русское правительство.

Присмотревшись ко всему, что происходило в Думе, и прислушиваясь ко всем речам, чувствуя настроение, царившее там (у меня был свободный вход на все заседания), я понял, какую огромную ошибку допустили революционные партии, бойкотируя первую Думу. Если бы социалисты-революционеры и социал-демократы, а также большевики использовали свою энергию, свои связи, свой агитационный пафос не для того, чтобы компрометировать будущую Думу и подрывать ее авторитет, а наоборот, чтобы его укрепить в глазах рабочих масс и крестьян, доказать им, что только Дума в силах принести свободу и со временем стать настоящим хозяином страны, то отношение широких масс к Думе было бы другим. Они знали бы, что, защищая ее, они защищают свои кровные интересы. Они поняли бы, что нельзя позволить самодержавию задушить народное представительство, которое пришло спасать Россию. Да, бойкот сильно повлиял на то, что революционная энергия русского народа погасла, когда бессмысленные и ничего не значащие воззвания к вооруженному восстанию потерпели такое страшное поражение. Вполне возможно, что если бы широкие русские массы вовремя поняли, как помочь Думе, чтобы она стала их боевым оружием, это изменило бы ход русской истории. Я лично очень жалею, что совершил ошибку, агитируя за бойкот Думы.

В эти неспокойные дни, когда вся Россия с большим интересом следила за деятельностью Думы, за ее страстной борьбой с темными силами, которые властвовали над несчастным русским народом, еврейская общественность проводила энергичную работу, чтобы ввести в порядок дня вопрос о еврейском равноправии. Особенно энергично действовал еврейский Центральный комитет. По его инициативе петербургское отделение Еврейского союза послало телеграмму в Думу с выражением надежды, что представители народа оправдают чаяния России и введут настоящее народное представительство, восстановят настоящую свободу и равенство для всех граждан независимо от национальности и веры. Винавер, который с первого дня играл исключительную роль в Думе, не пропускал ни одного случая выступить как преданный защитник еврейских прав. Например, когда партия кадетов приготовила свой проект о гражданском равенстве, Винавер выступил против той редакции проекта, в которой просто говорилось о том, что все люди должны пользоваться одинаковыми правами. Винавер требовал, чтобы в проекте было конкретно указано, что все люди, независимо от национальности и религии, – равны. И проект в результате был составлен соответственно требованиям Винавера. Поскольку время было бурное, и политическая ситуация в связи с открытием Думы сильно изменилась, еврейский Центральный комитет решил созвать в Петербурге 4-й съезд еврейского Союза.

9 мая в Петербург съехались 100 делегатов. На повестке дня было много пунктов, но так вышло, что один пункт занял почти все время съезда и чуть не вызвал раскола Союза. Это грустная история.

По требованию большей части делегатов опять возник вопрос о роли еврейских депутатов в Думе. Опять поступило предложение, чтобы все еврейские депутаты объединились и создали единую группу, которая все вопросы должна решать вместе. Дисциплина в этой фракции должна быть, как в партии, то есть меньшинство должно подчиняться всем решениям большинства.

Это предложение вызвало протесты со стороны большинства делегатов. Съезд раскололся на два лагеря: сторонников и противников группового решения. Особенно горячо поддерживали это предложение делегаты-сионисты. На 3 съезде такое предложение было отброшено, теперь же, когда в Думу вошли около 15 еврейских депутатов, они решили добиться того, чтобы съезд принял их план, и при голосовании сионисты победили. 57 делегатов голосовали за это предложение и только 44 – против. Это голосование вызвало раскол, особенно опасный для интересов евреев, и все преданные члены Союза всеми силами старались избежать раскола. Был момент, когда казалось, что Союз распадается, адвокат Гаркава из Москвы доложил, что он уходит из Союза и организует новый еврейский Союз. Известный ученый и депутат Думы Острогорский от своего имени и от имени пяти своих коллег поддержал Гаркаву и указал, что он вынужден оставить Союз, потому что принятая резолюция мешает их деятельности в Думе и противоречит их убеждениям. Винавер отказался быть председателем на съезде. Одним словом, Союз был на краю распада, и после этого заседания все разошлись в подавленном настроении. На следующий день «групписты» предложили съезду компромисс, и была принята такая резолюция: «Съезд находит нужным, чтобы все еврейские депутаты в Думе основали одну группу, которая будет действовать солидарно по всем вопросам еврейского равноправия в полном согласии с Виленской платформой. Члены группы не связаны ни дисциплиной, ни какими-либо обязательствами. В полном сознании своего национального единства, они выработают принципы, в соответствии с которыми будут координировать свою деятельность». С этой формулировкой на съезде опять восстановился мир. Но что-то изменилось в Союзе, и хотя Винавер в своей заключительной речи старался подбодрить делегатов и призывал своих товарищей «объединенными силами шагать к намеченной цели – освобождению еврейского народа», все же мы все разошлись с тяжелым сердцем. Это было началом упадка Союза.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.