Несколько слов о погромах

Несколько слов о погромах

Насколько я помню, погромы начались при Александре III, но только при Николае II они сделались неотложной принадлежностью русской цивилизации. Разносторонним версиям либеральной печати, что погромы создаются самой администрацией, я не верил и не верю, невзирая даже на постыдное дело Бейлиса 30*. Погромы имели место потому, что власть, несмотря на ее суровость, изо дня в день становилась беспомощнее, уже страдала зачатками паралича и не была в силах сдерживать природные грабительские инстинкты толпы. Грабить помещиков и буржуев еще не дерзали и начали с евреев, потому что они были слабые и беззащитные. Впоследствии, видя, что это безнаказанно сходит с рук, перешли и к достижениям великой русской революции, к повальному грабежу и смертоубийству.

Ненависть к евреям, о которой толкуют наши квасные патриоты, не была причиной еврейских погромов, а только служила предлогом. Не народ ненавидит евреев, а только полукультурные псевдопатриоты. Народ евреев не ненавидел, а только презирал, как он презирал вообще всех, кто не он, — «армяшек», «немчуру», «французиков», «полячка», «грекосов», может быть, немного больше, чем других, в силу, повторяю, их забитости. Теперь дело другое. После той роли, которую евреи играли в революции, причины возможных погромов в будущем будут другими и последствия будут более ужасными 31*.

Не помню, именно в каком году на погромы пошла особенная полоса. Имели они место повсюду, и даже в таких городишках, в которых евреев почти не было. Конечно, ожидали погромов и в Ростове-на-Дону. Чтобы спасти свою собственность, евреи отправили ее «в плавание». Собственность совершала вояжи между каким-то удаленным портом и Ростовом и совершила их немало. Наша компания бесплатно дала бедным евреям нуждавшиеся в починке пароходы, их нагрузили всяким скарбом, и мы отвели их на середину реки, оставив на время там, в ожидании, пока погром не пройдет. Но проходили недели и недели, а погромов все нет.

— Даже ждать надоело, — сказал мне старый еврей. — Хоть бы Бог скорей этот погром послал — по крайней мере, кончено будет.

Наконец успокоились. Прибывших из Новочеркасска для подавления ожидаемых беспорядков казаков отправили обратно. Евреи разобрали имущество по домам и снова начали спокойно торговать на базарах. Но какому-то покупателю не приглянулась купленная селедка, и он швырнул ее обратно еврейке-торговке. Та подняла гвалт, будто ее режут. Мужик начал ругаться, товарки еврейки визжать, зрители вмешались, мальчишки помчались во все стороны, вопя «наши бьют евреев», народ сбежался — и погром был готов 32*.

Как водится в таких случаях, сперва разрезали и растерзали бывшие в лавках перины и пуховики, и пух, как хлопья снега, стал носиться в воздухе и покрывать землю. Потом толпа с гиком начала разрушать дощатые лавчонки, уничтожать их содержимое. А потом, войдя во вкус, — уже не уничтожать, а форменным образом грабить лавки и магазины — и не только евреев, но попутно и своих, русских. Разница состояла лишь в том, что в еврейских лавках били и стекла, а в русских они кое-где уцелели. Спустя несколько часов подоспели и жители соседних сел, уже с повозками, и добро начали уносить не на руках, а увозить возами. В близлежащих улицах образовалось нечто вроде биржи. Степенные на вид граждане покупали по дешевым ценам у грабителей стянутые вещи. Дамы — кусками кружево и материи, кавалеры — часы, ценные вещи, мещане — предметы домашнего обихода, народ — сапоги и пиджаки. Перешучивались, хвастали покупками, смеялись. Было весело и оживленно, как на заправской ярмарке. И все были довольны — и покупатели, и продавцы.

Ночью начали громить кабаки и непотребные дома, а утром вернулись казаки. Разъезды в несколько человек двигались по улицам и, чуть что, нагайками потчевали «босовиков и шантрапу», как тогда называли господ коммунистов. Действовали казаки с поразительным мастерством. Вот мимо моих окон шествует живописная группа вчерашних деятелей. На всех вместо штанов драные подштанники, но на голове шляпы с иголочки, на спине пиджак и сюртук прямо от портного, на ногах лаковые французские сапожки. После ночной даровой выпивки походка не из особенно твердых. Особенно один великолепен. Этот не в фетровой шляпе, а в лоснящемся цилиндре, не в пиджаке, а во фраке — но босиком. Из-за угла заворачивают казаки верхом — и раз, два, в воздухе мелькнула нагайка — и джентльмен в цилиндре уже без оного, и его фрак на спине тоже открыт, как на груди, вернее на нем уже не один, а два фрака, но с одним рукавом и одной фалдой каждый. Погром был окончен.

Когда я читал о нем в петербургских газетах, а позже в иностранной печати, особенно в английских газетах, я содрогался. В Ростове, оказывается, происходили неописуемые ужасы, были сотни, если не тысячи убитых и истерзанных евреев. Как, быть может, вы заметили, я далеко не юдофоб, но должен сознаться, что мои благородные друзья из Иерусалима и Бердичева кричать «гвалт» великие мастера, и когда одного из них хоть пальчиком ткнешь, все остальные так завопят, что можно подумать, что у всех сдирают кожу. Погромы — ужасное зло, возмутительное явление. Но не знаю, как в других местах, а в Ростове погром был столько же еврейский, как и общероссийский. Это просто была маленькая репетиция будущей великой русской революции. Только тогда грабили под флагом ненависти к евреям — «бей жидов», а в «великой и бескровной» под флагом свободы: «Долой буржуев, да здравствует пролетариат» и «Грабь награбленное». Слова, оружие суть — те же.