Глава четвертая ПОРАЖЕНИЕ ПЕРВОЙ РУССКОЙ РЕВОЛЮЦИИ
Глава четвертая
ПОРАЖЕНИЕ ПЕРВОЙ РУССКОЙ РЕВОЛЮЦИИ
Свои эстетические взгляды первого десятилетия XX века Луначарский выразил в статье «О художнике вообще и о некоторых художниках в частности» (1903) и в работах «Основы позитивной эстетики», опубликованной в сборнике «Очерки реалистического мировоззрения» (1904), «Этюды критические и полемические», «Марксизм и эстетика. Диалогов искусстве» (1905) и других. Они написаны под влиянием одного из классиков позитивизма Спенсера, университетского учителя Луначарского Р. Авенариуса и известного участника российского социал-демократического движения А. Богданова. Дух позитивизма и эмпириокритики живет в этих работах, иногда взаимодействуя с марксистским подходом к искусству, которое должно соответствовать «идеалу жизни».
Идеал же — гармоничное сочетание красоты, добра и истины. Художник стремится к концентрации жизни, к сгущению жизненных явлений, чтобы дать гораздо больше ощущений, чем дает обыденная жизнь. Творческий процесс — свободная игра духовных и физических сил творца, дающая ему ощущение счастья. Каждый класс имеет свое представление об «идеале жизни». Каждый класс имеет свое представление и об искусстве. При этом существуют и общие критерии прекрасного и искусства, которые обусловлены их законами и соответствуют общечеловеческой природе. Прекрасно «то, что эстетично во всех своих элементах, что состоит из эстетичных линий, красок, звуков, вызывает ассоциации наслаждения». (Основы позитивной эстетики. 1923. С. 102.)
Размышления Луначарского о позитивной эстетике написаны под влиянием эмпириокритицизма Авенариуса и Богданова. Луначарский определяет эстетическое и прекрасное в духе модной в эти годы «биомеханики», подчеркивая роль субъективных и биологических факторов и не уделяя серьезного внимания конкретно-историческим факторам.
В работе «Марксизм и эстетика. Диалог об искусстве» и в критических статьях этих лет Луначарский, в духе вульгарного социологизма, акцентирует внимание на социальных и классовых моментах художественного творчества. Он считает себя «поэтом и философом революции» и пишет: «Борьба — вот задача искусства. Оно должно воспитывать боевые чувства и настроения». В работе «Задачи социал-демократического художественного творчества» он выступает за связь художника с движением рабочего класса, утверждает необходимость развития пролетарского реалистического искусства, резко критикует «искусство для искусства», декадентство, «искусство печальности». (Вестник жизни. 1907. № 1.)
Луначарский в своих работах, написанных еще до Октября, «Русский Фауст» (1902), «Задачи с.-д. художественного творчества» (1907), «Письма о пролетарской литературе» (1914) критикует декадентов, рассматривает проблему партийности искусства, пишет о влиянии революции на культуру, о значении искусства в классовой борьбе пролетариата. Он рассматривает взаимоотношения мировоззрения художника и его творчества. Эта проблема позже, в 1930-е годы, будет предметом острой дискуссии «благодаристов» и «вопрекистов». Они будут на примере творчества Бальзака, и опираясь на высказывания основоположников марксизма, выяснять: благодаря мировоззрению или вопреки ему творит художник.
Луначарский критикует народническое миропонимание и выступает за активные и продуктивные взаимоотношения между художником, критиком и народом. Он и другие богостроители стремились подыскать искусству идеологически оправданную роль в рамках марксизма. Эстетика русских марксистов (Ленин, Плеханов) недооценивала, а порой и отрицала значение художественной фантазии.
Осуждая абстрактность, оторванность от жизни, мифичность народнических представлений о крестьянстве, марксисты выдвигали такой же миф по отношению к пролетариату. Луначарский полагал, что владеет знанием законов, которые управляют социальным развитием, и это позволит ему точно и ясно предвидеть будущее. Луначарский утверждает, что пролетариат — единственный наследник всех культурных ценностей прошлого. В статьях о классиках русской литературы и искусства он утверждает значимость и ценность для строителей нового мира культурного наследия Пушкина, Лермонтова, Некрасова, Островского, Достоевского, Льва Толстого, Чехова, Горького, Брюсова и Блока. «…Тот, кто выражает черты своего времени, роднящие его с будущим, оказывается бессмертным», — писал он в 1921 году в статье «Пушкин и Некрасов». (Собрание сочинений. 1963. Т. 1. С. 32.)
Луначарский пишет: «Жизнь — борьба, поле битвы: мы этого не скрываем, — радуемся этому, потому что сквозь тяжесть трудов и, быть может, реки крови видим победу более грандиозных, прекрасных и человечных форм жизни. Побольше света, борьбы, энергии, жизни, правды с собою и другими, прочь все больное, жаждущее покоя, мира во что бы то ни стало, все кислое и дряблое! Мы не боимся суровой истины, холодного горного ветра, и даже ужасающего „нестрашного“, чудовищных буден не боимся…» (Диалоги об искусстве. С. 160.) Главное качество нового героя — пролетарский «макропсихический индивидуализм». Новый герой — одновременно и «я», и «мы», слившиеся воедино. В нем заключено то, что Ницше назвал бы «малым разумом».
Меньшевик Потресов заявил, что пролетариат совершенно не заинтересован в литературе и искусстве. Искусство — «подлинное безделье, в котором рабочий класс не нуждается». (Наша заря. 1911. № 9, 10.) В ответ Луначарский опубликовал «Письма о пролетарской литературе», где опровергал этот художественно-эстетический нигилизм: «В высшей степени не правы те, как, например, Потресов, которые стремятся доказать, что литература, беллетристика для рабочего есть роскошь, для которой он, во-первых, не находит времени и которая, во-вторых, — вещь относительно излишняя в его борьбе: ему-де нужно оружие, а не цветы». Он сообщает о выходе первых сборников («Пробуждение», «Наши песни») пролетарской прозы и об ожидаемых публикациях редакцией «Правды» сборника стихов пролетарских поэтов. Он обращал внимание на копенгагенского сапожника Андерсена Нексе, которого «даже буржуазная критика сравнивает с великим Диккенсом». Луначарский подчеркивает, что пролетарское искусство объединяет массы и утверждает новые идеалы. Он пишет: «Искусство есть оружие, и оружие огромной ценности» и вспоминает, как спартанцы высмеивали своих союзников-афинян, приславших им вместо военной помощи хромого певца Тиртея; однако искусство Тиртея оказалось действенным и вдохновило спартанцев на победу. Так и пролетарское искусство «всегда будет объединять, как песня, всегда будет вести пламенную агитацию».
Луначарский в «Письме о пролетарской литературе» пишет, что искусство — «оружие огромной ценности» и пролетариат должен научиться владеть им. Луначарский при некоторой склонности к тому, что позже получит название «вульгарный социологизм», стремится избежать его или по крайней мере отойти от его крайних форм. Он подчеркивает, что нельзя строить пролетарскую литературу как узкоклассовую или как вариант публицистики. Важно выстроить правильные взаимоотношения пролетариата и интеллигенции, важно особенно беречь и развивать отношения с той частью интеллигенции, которая приходит в лагерь пролетариата. (Борьба. 1914.№ 1,3, 6.) Эти идеи высказаны были Луначарским задолго до Октября и до того, как он стал наркомом просвещения, однако уже в этой работе его размышления во многом предвосхищают культурную политику будущего Советского государства.
Луначарский стремился создать марксистскую эстетику — основоположники марксизма эстетику разрабатывали не специально и не системно, а то, что было ими сделано, в то время еще не было опубликовано. Плеханов же ограничился разработкой социологии искусства. По мнению Луначарского, «самые вопросы стиля как такового, самые вопросы художественного творчества, художественного мастерства, самый вопрос психологии художественного наслаждения в литературе, равным образом как основы эстетики в собственном смысле этого слова, то есть положительного эстетического чувства, с которым мы воспринимаем нравящееся нам искусство, остались, к великому нашему сожалению, в стороне от Плеханова как искусствоведа и литературного критика». (Собрание сочинений. Т. 8. С. 273.)
У Луначарского было свое представление о предмете и задачах этой науки: «…эстетика есть наука об оценке и отчасти о вытекающей из оценки творческой деятельности. Понятно, таким образом, что эстетика оказывается одной из важнейших отраслей биологии как науки о жизни вообще… Не только эстетика, но и вся психология и даже социология должны рассматриваться как части науки о жизни и рано или поздно будут рассматриваться с точки зрения основных законов биомеханики…» (Собрание сочинений. Т. 7. С. 43.) Тем самым Луначарский впадает в вульгарный позитивизм, не разграничивая естественные и общественные науки.
Крупнейший аксиолог второй половины XX века Л. Столович так характеризует представления Луначарского о категории прекрасного: «Обращение к биологии в широком смысле дает возможность Луначарскому противопоставить идеалистическое понимание истины, добра и красоты „реалистической“ их интерпретации. Если „истина, красота и добро слились у идеалистов в один потусторонний, умопостигаемый мир — в царство небесное“, то „истина, красота и добро или познание, счастье и справедливость“ соединяются у активных реалистов в один идеал могучей, полной жизни, который человечество может завоевать на земле путем эмпирического познания, техники и художества и, наконец, социального творчества». Сама «красота человека — как тела, так и лица — сводится, по преимуществу, к совокупности признаков, обличающих здоровый, сильный организм, одаренный живой и богатой психикой». И заканчивается трактат-эссе формулой: «Единственное благо, единственная красота есть совершеннейшая жизнь». (Столович Л. Н. История русской философии: Очерки. М., 2005. С. 474.)
Декабрьское вооруженное восстание захлебнулось… Завтра Новый год… Что принесет он? С этими мыслями Анатолий Васильевич пробудился ото сна ранним утром 31 декабря 1905 года в номере гостиницы на Владимирском проспекте. Он не встал, а разрешил себе поваляться в постели. Он лежал, глядя в потолок и перебирая в памяти события последнего месяца, который был особенно напряженным. В Москве шло восстание, и правительство пустило в ход не только казачьи части, но и артиллерию. Плохо вооруженные рабочие дружины героически сражались на баррикадах. Пресня… кровь и героизм… жестокость и доблесть… бесстрашие и государственная сила…
Мысли текли сначала медленно, потом стали убыстряться и наконец стремительно понеслись в его голове. А может быть, Плеханов прав и «не надо было браться за оружие»? А может быть, прав Ленин и за оружие надо было браться, но браться более подготовленно, более решительно. А вообще-то говоря… состоялась репетиция… Всякое историческое действо, как и сценическое, прежде, чем возникнет какой-то результат, должно быть проиграно вчерне… должно быть отрепетировано и в его ход должны быть внесены режиссерские поправки…
Он окончательно проснулся, но не встал с постели. А воспоминания о бурном и напряженном последнем месяце уходящего, 1905 года не покидали его. Поток его сознания стал более внятным и логичным. С месяц тому назад газета «Новая жизнь», которой он отдал так много сил, была закрыта правительством. Закрыли и газету «Начало». Ленин решил создавать новую газету. Вместе с Лениным он организовал переговоры большевиков и меньшевиков. Он председательствовал на встречах, а линию искусно вел Ленин. Им удалось сделать почти невероятное: 6 декабря 1905 года вышел первый номер газеты «Северный голос». Там было сказано, что это издание выходит «по соглашению объединенных фракций РСДРП и под объединенной редакцией». Редкий и удивительный факт преодоления ленинской большевистской нетерпимости к любому разногласию…
…Он написал предисловие к книге Бебеля. В предисловии рассматривалась актуальнейшая тема: «Массовая политическая стачка и социал-демократия». Ему удалось проанализировать и определить условия успеха стачечного движения.
Он не отвлекал себя от воспоминаний никакими текущими делами, ведь 31 декабря — день подведения итогов прожитого в уходящем году. Он стал вспоминать, что же произошло с ним, с партией, с Россией в завершающемся через несколько часов 1905 году. Однако его воспоминания иной раз нарушали временной период сроком в один год и уходили немного в ближайшее прошлое… Да, он прав: одно слово может охватить все, что происходило и происходит, — революция. Однако это слишком общее, всеохватывающее слово обретало смысл и историческое содержание, когда память выхватывала из недавнего третий съезд, борьбу с меньшевиками, в которую и он, Луначарский, был страстно включен… Десятки статей в газетах, написанных им за этот год, ленинская телеграмма, которая, как по тревоге, вызвала его из мирной обители гармонии и высокого искусства — Флоренции — в охваченный революционной борьбой Петербург… Надо бы все это осмыслить. У Толстого в «Войне и мире» изображена эвакуация из Москвы. Какой-то кучер кричит: «Запрягать надо!» — а смертельно раненный Андрей Болконский слышит: «Сопрягать надо». Замечательно сказано: «сопрягать надо». Как же сопрячь все эти события в одно целое, именуемое революцией? При этом явно видно, что революция терпит поражение… Однако борьба еще не кончена… Она уходит в грядущее.
Нет, не суждено было Анатолию Васильевичу, неспешно вспоминая и раздумывая, бездействовать. В дверь постучали.
Вошел молодой энергичный человек с румяными от мороза щеками. Это был большевик Ермолаев. С ним в комнату ворвался запах арбузной свежести морозного утра. Ермолаев восторженно и возбужденно заговорил:
— С наступающим тебя! Можно ли так долго валяться в постели?
— Тебя тоже с Новым годом!
Луначарский стал быстро собираться, продолжая говорить:
— Мы сегодня хорошо встретим Новый год в тесной компании с Горьким, Шаляпиным, Скитальцем.
— Ничего себе тесная компания! Человек пятьдесят ожидается. Однако до Нового года еще почти пятнадцать часов. Мы же договорились участвовать в собрании членов партии Невского района! Там и путиловцы будут.
— Сейчас поедем.
Ермолаев вытащил из внутреннего кармана пальто два парабеллума, один из них он перепрятал в карман брюк, а другой передал Луначарскому:
— Возьми на всякий пожарный…
Луначарский спрятал парабеллум в боковой карман пиджака. Они сбежали по лестнице, вышли из гостиницы и быстро зашагали по Владимирскому проспекту. В булочной купили две французские булочки, а в мясной лавке сонный хозяин нарезал им краковской колбасы. Они взяли извозчика и по дороге позавтракали всухомятку.
Они проехали Нарвскую Заставу и, расплатившись с извозчиком, ради осторожности прошли два квартала пешком. Все было спокойно, и они свернули во двор школы Императорского технического общества, обогнули здание и с черного хода прошли на второй этаж. Организатор дискуссии Ольга Белошицкая встретила их в коридоре и провела в большую залу, где уже сидели человек тридцать глухо переговаривающихся рабочих и интеллигентов. Белошицкая еще минут десять похлопотала и посуетилась по поводу ведения собрания и его безопасности. Она послала одного из студентов дежурить во дворе школы, встретила и провела в класс еще несколько человек, подошла к Луначарскому и попросила его выступить, а потом подбежала к человеку лет тридцати, одетому в форму гимназического учителя, и предложила ему представить на диспуте точку зрения меньшевиков. Наконец Белошицкая перестала суетиться, вышла к доске и объявила дискуссию, посвященную вопросам революционной борьбы и ее тактики, открытой.
Слово было предоставлено Луначарскому. В своем выступлении он развил ленинскую точку зрения о руководящей роли пролетариата в современной русской буржуазной революции и особо остановился на проработанной им теме о значении стачки в тактике революционной борьбы: «Успех стачечного движения зависит от ряда почти неуловимых факторов. Роль организации, роль руководящих центров сводится скорее к объединению и оформлению движения, чем к созданию его. Сознательность в стачке — это акушерка, помогающая рождению высших форм политико-экономической борьбы. Сознательность должна стоять на высоте современной науки. И даже если сегодня революция потерпит поражение, сознательность поможет осмыслить опыт борьбы и извлечь уроки».
Докладчик от меньшевиков попытался опровергнуть утверждавшееся Луначарским положение о руководящей роли пролетариата в современной русской буржуазной революции. Анатолий Васильевич вступил в полемику, и благодаря его ораторскому мастерству и убедительности аргументации была принята большевистская резолюция.
Заседание уже заканчивалось, когда быстро вошел студент, дежуривший во дворе, и, нагнувшись к сидящей за столом импровизированного президиума Белошицкой, сказал ей несколько слов. Она встала и без особого волнения произнесла:
— Товарищи, прошу всех соблюдать спокойствие и организованность. Здание школы окружено. Бежать поздно. Все компрометирующие бумаги постарайтесь уничтожить до прихода жандармов.
Ермолаев, потрогав оттопыренный карман брюк, спросил Луначарского:
— Что будем делать?
— Ничего, — ответил Анатолий Васильевич. — Здесь женщины и много безоружных молодых людей. Отстреливаться? Смешно даже думать. Нужно срочно избавиться от оружия.
Анатолий Васильевич отдал свой парабеллум Ермолаеву, и тот вышел в коридор к окну, с силой открыл его и, целясь в сугроб снега во дворе, метнул один за другим два парабеллума.
Вскоре в зале, где проходила дискуссия, появились солдаты. Все присутствующие были подвергнуты тщательному обыску, а потом их окружили солдаты и повели в шлиссельбургский участок.
По дороге арестованные переговаривались:
— Обидно под Новый год попасть в тюрьму.
— В тюрьму всегда не ко времени…
— Посмотрите на эти несознательные рожи солдат!
— Да, судьбы революции печальны!
— Успокойтесь! Их просветят, и настанет день — они поведут в тюрьму царя и его министров.
— Пока что в тюрьму ведут нас.
— Товарищи, — тихо, но внятно обратился к своим невольным спутникам Луначарский. — Нам надо сообщить на волю о случившемся и постараться передать резолюцию нашего собрания для публикации в партийной печати. Если кто-либо будет отпущен, сообщите…
Тут офицер приказал прекратить разговоры, и арестованные пошли молча.
Луначарского и его товарищей заключили в тюрьму «Кресты». Там его поместили в одиночную камеру. В одиночке он продолжает работать, пишет драму в стихах «Королевский брадобрей» и много читает — благо в тюрьме оказалась вполне приличная библиотека, задумывает книгу «Великие мученики», в которой собирается описать судьбы Пушкина, Рылеева, Лермонтова, Белинского, Добролюбова, Гаршина, Лессинга, Шелли, Бодлера, По. Анатолий Васильевич вспоминает и записывает факты своей жизни и творчества, ведет дневник.
В начале 1906 года открылось дознание по делу Ольги Белошицкой и других арестованных под Новый год в Петербурге. Полным ходом заработала государственная машина, решая судьбы заключенных. Петербургский цензурный комитет возбудил судебное преследование Луначарского как переводчика брошюры Карла Каутского «Русский и американский рабочий». В Департаменте полиции составили справку о прошлой его судимости. Через 28 дней пребывания в тюрьме Луначарский и другие арестованные получают приговор. В части приговора, касавшейся его, говорилось:
«Луначарский Анатолий Васильевич, потомственный дворянин, 31 года. Первоначально принятая мера — содержание под стражей, окончательно принятая мера — особый надзор полиции; когда принята — 27 января».
28 января Луначарский освобождается из петербургской тюрьмы «Кресты» под надзор полиции и сейчас же вовлекается Лениным в кампанию по выборам делегатов на IV (Стокгольмский) съезд РСДРП (апрель 1906 года). На съезде присутствовало 111 делегатов с решающими голосами от 57 организаций и 22 делегата с совещательными голосами от 13 организаций. Была принята «Аграрная программа» партии, требовавшая конфискации всех крупных земельных владений. По вопросу о Государственной думе было принято решение участвовать в выборах и была принята резолюция «планомерно использовать все конфликты, возникающие между правительством и Думой, как и внутри самой Думы, в интересах расширения и углубления революционного (диверсионного) движения».
За кулисами жанра: факты, слухи, ассоциации
Тенора императорского Большого театра Дмитрия Смирнова купец первой гильдии пригласил на дачу. После ужина гостя попросили спеть. Смирнов усомнился:
— Уже поздно, я могу побеспокоить ваших соседей.
Хозяйка успокоила:
— Поделом им: сегодня их собака всю ночь не давала нам спать.
* * *
Эту историю мне рассказал Шкловский, а сам он слышал ее от Репина. Лев Толстой играл в карты с Мамонтовым. Было неписаное правило: деньги, упавшие со стола, оставались прислуге. Мамонтов уронил десятку и полез ее искать. Прижимистый Толстой поджег двадцатипятирублевку и посветил под столом.
* * *
Куприн из Балаклавы сообщил царю, что он хотел бы, чтобы этот город обрел суверенитет. Николай, знавший привычки писателя, прислал телеграмму: «Закусывайте».
Данный текст является ознакомительным фрагментом.