«В прорыв идут штрафные батальоны!»
«В прорыв идут штрафные батальоны!»
…Еще в конце 70-х Володарский принес Ермашу, который тогда возглавлял Госкино, заявку на фильм о штрафном батальоне. Филипп Тимофеевич послал его очень далеко и сказал, что он сошел с ума, допился до ручки, если не осознает, что и как, где, в какой стране живет. На этом разговор закончился. Но точку в этой истории Володарский не ставил.
Считает враг, морально мы слабы:
За ним и лес, и города сожжены.
Вы лучше лес рубите на гробы —
В прорыв идут штрафные батальоны!
С последним аккордом Высоцкий опустил ладонь на струны и посмотрел на друга. Володарский не удержался, врезал кулаком по столу: «Здорово! Нет, правда, Володька, здорово! «В прорыв идут штрафные батальоны!» Откуда знаешь?.. Сегодня же про штрафников ни слова, ни полслова, все как в рот воды набрали… Давно написал? Что-то я не слышал от тебя раньше…»
— Да нет, песня совсем новая. А «откуда»? — усмехнулся Высоцкий. — Так от фронтовиков, конечно. Только слушать их надо уметь, разговорить как-нибудь… Всем рты-то не заткнешь… Вот, кстати, еще одна — из того же цикла, что ли… — Высоцкий вновь потянулся к гитаре:
Все срока уже закончены,
А у лагерных ворот,
Что крест-накрест заколочены, —
Надпись: «Все ушли фронт».
За грехи за наши нас простят —
Ведь у нас такой народ:
Если Родина в опасности —
Значит, всем идти на фронт.
Друзья сидели в маленькой комнатке на 1-й Мещанской, где жил тогда Володя. Мама Нина Максимовна — на работе, жена Люся — неведомо где, кажется, к своим родным поехала. В театре сегодня Высоцкий не занят, сессионный марафон «вечного студента» Володарского уже завершен, вот и образовался такой задушевный вечерок.
Говорили обо всем на свете. Высоцкий — все больше о своей Таганке, о недавней премьере «Антимиров» и гениальном фантазере Юрии Петровиче Любимове. Потом вдруг принялся выпытывать у Эдика о Севере, тамошних нравах. Ну, а Володарского этим только зацепи. И он рассказывал, рассказывал. Иногда привирал или просто заносило, и он давал волю фантазии. Но в основном говорил о том, что сам видел, о чем точно знал, что слышал от верных людей.
— Вот, Вовка, у тебя классные строки, — и Эдик наизусть процитировал:
Там год за три, если Бог хранит,
Как и в лагере — зачет.
Нынче мы на равных с ВОХРами,
Нынче всем идти на фронт!..
И, приняв очередной стопарик, продолжил:
— Знаешь, как было? Зэков, и «политиков», и уголовных, выстраивали на плацу и говорили: «Кто хочет защищать Родину?».
И они шли и защищали, и погибали десятками тысяч, потому что как раз их наши генералы беречь не собирались. И воевали они, считай, почти голыми руками. Там, на Севере, я встречал этих уцелевших после войны мужиков. Искалеченные, озлобленные, сильно пьющие, люто ненавидящие советскую власть, но все-таки не оскотинившиеся, сохранившие в себе человеков…
Помолчали.
— Слушай, а вот ты знаешь, когда обычно зэки из зоны бегут? — неожиданно спросил Эдик.
— Весной, — не колеблясь, ответил Высоцкий.
— Верно. Откуда знаешь?
— Оттуда, — усмехнулся Владимир.
— Вот и я оттуда, — Володарский разлил по стопкам ледяную водку. — Давай-ка. Рядом с нашей буровой был большой лагерь. Именно по весне зэки чаще всего убегали. Ночью взвывала сирена, захлебывались лаем псы, грохотали выстрелы.
— И куда же им там было бежать? — заинтересовался Высоцкий.
— В основном в тундру, — В этом вопросе Володарский чувствовал себя уверенно. — Кормились морошкой, клюквой. В общем, бродили несколько дней, а то и недель.
— Многих ловили? — допытывался Высоцкий, легонько трогая струны гитары.
— Да практически всех. А некоторые сами возвращались. Опера их допрашивали, естественно: «Зачем бежал, дурак? Теперь ведь срок накинут». И все они, как попки, твердили: «Хоть день, да мой, гражданин начальник…»
Владимир посмотрел на собеседника и снова с гитарой наперевес:
А на вторые сутки
На след напали, суки, —
Как псы, на след напали и нашли, —
И завязали, суки,
И ноги, и руки, —
Как падаль, по грязи поволокли.
Я понял: мне не видеть больше сны!
Совсем меня забрали из Весны.
Володарский засмеялся:
— В точку! Что-то я ее раньше от тебя не слышал…
— Да это песня давнишняя, я ее сейчас почти не пою, даже слова иной раз забываю, — махнул рукой Владимир…
«Высоцкий в моей жизни значил очень много, — вспоминал Володарский. — Я именно для него сочинял главную роль Александра Лазарева в фильме «Проверка на дорогах». Так хорошо все начиналось…»
Дебютирующий на «Ленфильме» режиссер Алексей Герман предложил Эдуарду написать сценарий по повести своего отца Юрия Германа «Операция «С Новым годом!». Володарский согласился. Приехал в Питер, подписал договор, получил аванс, который, недолго думая, сразу прогудел. Только в Москве прочитал повесть Германа-старшего и ужаснулся: какие-то чекисты, шпионы, зондеркоманды… При встрече с режиссером честно сказал: говно полное.
Алексей Юрьевич (надо отдать ему должное) не отрицал: «Да, действительно, повесть плохая. Но я должен это сделать. Давай переписывать заново». Этот энтузиазм вдохновил Володарского: «За месяц я написал сценарий, в котором от повести его папы ничего не осталось. Ни одного диалога, ни одной сцены…»
Но уговоры сценариста снять в роли Лазарева Владимира Высоцкого на Германа не действовали, он всячески отнекивался: дескать, он такой непредсказуемый, а я режиссер начинающий, он может меня погубить, задавить… И потом он — человек пьющий, а значит, ненадежный, способен сорвать процесс. «Герман выбрал Владимира Заманского, — сожалел Володарский, — самого спокойного из всех претендентов».
— На «Ленфильме» картину приняли на ура, — вспоминал драматург. — После публичного просмотра с обсуждением в каком-то доме культуры знаменитый партизан, дважды Герой Советского Союза Сабуров горячо поздравлял создателей фильма, обнимал, целовал, плакал: «Вы же не воевали, ребята, а как вы такой фильм сняли?!»
Но когда «Проверку» посмотрел большой киноначальник Павленок, началось «хождение по мукам». Он позвонил первому секретарю Ленинградского обкома партии Толстикову, настропалил, пообещав кары небесные для всей студии. Потом вмешался еще и секретарь ЦК КПСС тов. Демичев, и с его подачи все стали говорить, что фильм — чистая антисоветчина, оправдывающая власовцев. Дело довершил Михаил Андреевич Суслов, который просто прихлопнул картину. На целых 15 лет.
Так и Высоцкий не состоялся в «Проверках на дорогах», и от Германа надолго уплыл дебют. А Володарский потом подшучивал над режиссером: «Вот послушался бы меня, взял бы Высоцкого, все было бы в полном порядке…», сам, конечно, не веря в свои слова.
Тандему Володарский — Высоцкий фатально не везло с молодыми ленинградскими режиссерами. Игорь Шешуков обеими руками ухватился за сценарий Володарского «Вторая попытка Виктора Крохина». Когда дошло дело до распределения ролей, Эдуард подсказал: бери на роль Степана, инвалида-фронтовика, Володю Высоцкого. Кинопробы прошли блестяще, именно таких обожженных войной инвалидов воочию видели и Владимир, и Эдик в подмосковных электричках, на вокзалах после войны. Но контакта, по мнению Эдуарда Яковлевича, у режиссера с актером, к сожалению, не получилось. Они как-то сразу невзлюбили друг друга.
Сначала режиссер отказался от песни «Полчаса до атаки». А потом очередь дошла и до «Баллады о детстве», которая, по мнению Германа, «не вписывалась в канву будущего фильма, при этом в балладе было слишком много текста, для картины много…» Как считал режиссер, нужно было сократить как минимум три куплета, в том числе о «богатенькой тетеньке Марусе Пересветовой», о том, как «из напильников делать ножи». Быть парламентером в переговорах с Высоцким Шешуков попросил, конечно, Володарского.
Приехав в Москву, Эдуард принялся уговаривать Володю, что-то мямля: «Володя, понимаешь, надо…» Тот отрезал: «Нет, ни строчки… Ни буквы. Вынимайте тогда всю песню… Я так ее написал… И все!». У Высоцкого было фантастическое уважение к тому, что написано, знал Володарский, что это — рукопись, это написано так, как он, автор, видит. Это трогать нельзя, нельзя… Не устраивает — и не надо!
А сам мэтр Володарский своим молодым коллегам рекомендовал: никогда не боритесь за свой сценарий! Парадокс? Нет, опыт подсказывал: не «пошел» один сценарий, пишите другой. Иначе драматург просто дисквалифицируется. Потому что вместо того, чтобы генерировать и реализовывать на бумаге новые идеи, будете еще год, два, три носить на студии один и тот же сценарий. Получив отказ, начинаете всем надоедать и, чувствуя это, рискуете превратиться в ущербную личность и духовного калеку, а такой человек мало способен к дальнейшему творчеству…
Весьма спорный вопрос, как показало время. «Виктора Крохина» мало кто помнит, а кинопробу с Высоцким-Степаном показывают по ТВ, включают в фильмы-исследования. Не говоря уже о «Балладе о детстве»…
Заядлый курильщик, Володарский долгое время коллекционировал трубки. Собрал свыше сотни. Только в начале нового века курить бросил. Когда ему, президенту Гильдии сценаристов России, шутя предложили учредить именную премию для молодых кинодраматургов — «Трубка Володарского», Эдуард Яковлевич ухмылялся в усы: «Молодым и талантливым сценаристам лучше помогать деньгами. Чтобы не зарывали свой талант в телевизионной поденщине». Вот тут он знал, о чем говорил.
Звездным часом и для Высоцкого, и для Марины Влади, и для Володарского, и, в конце концов, для режиссера Алексея Салтыкова могла стать двухсерийная историческая эпопея «Емельян Пугачев». Эдуард с наслаждением работал над сценарием, перелопатив массу исторической литературы. Без устали стрекотала пишущая машинка, и перед глазами сценариста стояли Высоцкий в роли донского атамана и Марина в образе Екатерины II.
Все складывалось. Председатель Госкино Филипп Ермаш принимал легендарную супружескую чету, поил чаем, обещал помочь поскорее запустить фильм в производство. Научный консультант картины, замечательный историк, специалист по XVIII веку, профессор Сорбонны Сергей Тимофеевич Преображенский, дотошно изучив фотопробы четырех десятков претендентов на роль Пугачева, сразу забраковал Евгения Матвеева: «Ой, только не этот!», а увидев снимки Высоцкого, сразу сказал: «Вот вам Емелька!».
Кстати, именно профессор Преображенский дал Володарскому в свое время мудрый совет: «Если вы знаете, что в точности такого факта не было, но он вполне мог быть, — смело пишите. Если же такого не могло быть никогда — не пишите». Высоцкий присутствовал при этом разговоре, задавал бесчисленное множество вопросов, поглаживал при этом бороду, отпущенную специально для будущей роли.
Однако министр советской кинематографии никогда не ставил знак равенства между глаголами «обещать» и «делать». В итоге главных героев сыграли надежные и заслуженные Евгений Матвеев и Вия Артмане. А Высоцкому бороду пришлось сбрить.
Много потеряла картина Володарского и Александра Сурина «Антрацит», из которой грубо вымарали песню Владимира Высоцкого «Марш шахтеров»:
Не космос — метры грунта надо мной.
И в шахте не до праздничных процессий,
Но мы владеем тоже внеземной
И самою земною из профессий…
Зато Эдуард Яковлевич не скрывал, что сюжет и образы героев сценария «Расставания» были навеяны песней Высоцкого «Дорожная история»:
Дорога, а в дороге — МАЗ,
Который по уши увяз.
В кабине — тьма, напарник третий час
молчит…
В сценарии, как и в песне, — Север, шоферы-перегонщики, рискованный рейс, во время которого испытываются на прочность людские характеры. В центре сюжета — сильная, незаурядная, обаятельная личность, Роба Голдаев. Верный своему принципу подавать героя на сломе, в критической ситуации, драматург показывает удачливого Робу, для которого в жизни настала полоса поражений. Автор безжалостен к нему, слабеющему, побежденному, замерзающему в снежной пустыне… Герой песни Высоцкого, правда, был почеловечнее, добрее, да и финал песни куда оптимистичнее:
…И он пришел — трясется весь.
А там опять далекий рейс, —
Я зла не помню — я опять его возьму.
Свойством натуры Высоцкого, считал Эдуард Яковлевич, было невероятное упорство в достижении какой-либо цели, которая представлялась ему важной и нужной. Вот засела в нем мысль написать сценарий, и он мертвой хваткой вцепился в друга:
— Давай вместе напишем сценарий! У меня замечательная история есть!
— Про что?
Володарский знал, что Высоцкий был напичкан «замечательными историями», как новогодний мешок Деда Мороза подарками. Почти каждая могла бы стать основой для сценария. Кинематограф Владимир чувствовал необыкновенно ярко и остро. Но писать с ним сценарий Володарский отказывался наотрез. Это представлялось просто невозможным: «Как с ним работать, когда он пяти минут не может спокойно посидеть на месте, все время ему нужно куда-то лететь, с кем-то встречаться, давать концерты, репетировать в театре, играть, сниматься?.. О каком сценарии может идти речь?».
Но вот однажды, в канун Нового, 1979 года не устоял. Высоцкий буквально околдовал друга совершенно фантастической, но тем не менее реальной историей, которую ему как-то рассказывал генерал Войтенко. Горестной, трагической и иногда смешной.
— Когда засядем? — спрашивал Высоцкий у Володарского.
— Новый год через неделю, — зевнул будущий соавтор.
— Ну и что? Посидим, отметим, а потом уж… после…
Даже за праздничным столом Высоцкий был неугомонен, то и дело потихоньку нашептывал Эдику в ухо только что придуманные сценки, сюжетные повороты.
1 января 1979 года друзья взялись за работу. Высоцкий водрузил на стол пишущую машинку, усадил за нее Володарского и попросил записать хотя бы пару эпизодов, которые они уже обсуждали.
А за стеной кабинета Высоцкого в гостиной продолжали веселиться гости, раздавались смех и музыка. Но в головах соавторов рождались новые сцены, они их «обсасывали», тут же корректировали — и это продолжалось до позднего вечера. Уже разошелся народ, легли спать и Марина, и Фарида, а герои продолжали трудиться. От кофе и сигарет гудели головы. Рухнули на диван, когда на часах было пять утра. В восемь Высоцкий разбудил друга, угостил плотным завтраком, а сам отправился на репетицию на Таганку.
Днем, когда Высоцкий вернулся из театра, работа продолжилась в том же темпе. Потом Владимир вновь уехал — теперь уже на вечерний спектакль. А Володарский остался за письменным столом. Около 11 Владимир вернулся. Подошла новая порция гостей. Хозяйка дома тут же занялась столом. А соавторы вновь уединились в кабинете.
«Изредка, — вспоминал Володарский, — нам стучали в двери, звали:
— Кончайте с ума сходить, ребята! Пошли чай пить!
— Мы работаем! — кричал в ответ Володя, и лицо становилось алым».
И они снова просидели до рассвета…
Такое сумасшествие продолжалось пятеро суток.
Высоцкий прилетал из театра, что-то успевал перехватить — и начиналось:
— Так, на чем мы остановились? Наши взяли Берлин. Откуда беглецы об этом узнают?
— Поймали по радиоприемнику Москву?
— Годится! Записывай! Стоп! У меня идея. Даниэль же совсем плох, нужен врач, так? Пусть Жерар звонит по телефону на станцию.
И тут же Владимир начинает импровизировать диалог:
— Фройлен! Нам нужен врач, немедленно! Это имение… — прикрывая трубку, он спрашивает Владимира. — Чье это имение?
— А черт его знает. Теперь это не имеет значения, — лениво отвечает Владимир. — Имение — наше…
— Имение, которое возле подземного завода. Да! Немедленно! Хозяину плохо!
— Скажи, чтобы прислали еще двух медсестер… покрасивее, — посоветовал Владимир.
Жерар хихикнул, сказал в трубку:
— И двух медсестер! Что? Только одна? Давайте одну! — он опять захихикал, прикрыв трубку. — Сказали, что сообщат в больницу…
— Вот тут Жерар бросает трубку и начинает настраивать приемник, прорывается русская речь, — предложил Володарский.
— Замечательно!..
Утром шестого января сценарий был закончен. «87 страниц, отпечатанных на машинке, лежали передо мной на столе, — не верил своим глазам измученный Эдуард. — Везде громоздились чашки с кофейной гущей на дне, пепельницы были полны окурков, у Володи и у меня были красные от бессонницы глаза. Я упал на диван и проспал до одиннадцати вечера… Высоцкий вернулся домой в начале двенадцатого…»
— Эдька, ты меня просто потряс, за пять дней написать сценарий! Ну кто еще на такое способен, а?
И соавтор совершенно серьезно ответил:
— Это ты, а не я…
А далее началась так и неоконченная в итоге грустная история «Венских каникул» в безнадежном, как оказалось, деле оформления официальной заявки. Многоопытные режиссеры, почитав сценарий, говорили:
— Любопытно. Но, ребята, вы же понимаете, что это совершенно непроходимо…
Марина Влади быстро перевела сценарий на французский, показала его Жерару Депардье. Тот прочел, восхитился и при встрече с Высоцким заявил, что готов сниматься без гонорара. Ольбрыхский сказал, что хочет начать работу уже сейчас. Роль пленного грузина Вахтанга была списана с Бубы Кикабидзе…
Но вот в «инстанциях» отнеслись к трудам Володарского и Высоцкого с немалым подозрением… Но Владимир до последнего все строил какие-то несбыточные проекты, даже вел наивные переговоры с лжепродюсерами о возможной постановке «Каникул» то ли в Европе, то ли даже в Голливуде…
* * *
Володарский не раз и не два говорил, что не любит советскую власть, что его не устраивает цензура в искусстве прежде всего. Уверял, что никогда не станет либералом, потому что хорошо знает историю. В 1917 году народ поверил либералам. В феврале они фактически пришли к власти. И что сделали со страной? Почему большевики смогли захватить власть? Потому что она валялась под ногами. Либералы развалили государственную машину. А Россия такая страна, которая без централизованного государства жить не сможет. Она развалится на дымящиеся куски.
Вот почему, отвечая на сакраментальный вопрос, за кого он — за «белых» или за «красных», Володарский не кривил душой: за «белых». Потому что был монархистом по убеждениям и думал, что только при монархическом строе волею случая и судьбы к власти может прийти порядочный человек. При демократии же, пока он дойдет до самого верха, преодолеет все круги власти, он испортится настолько, что предаст не только друзей, но и мать родную…
Не в чести у Эдуарда Яковлевича были и диссиденты: «По одной простой причине — очень много врут. Брешут как сивые мерины…» Он старался по возможности остудить пыл Высоцкого. Уговаривал отказаться от участия в альманахе «Метрополь»: «Володь, не вяжись ты с ними, не вяжись. Васе Аксенову надо уехать со скандалом, понимаешь? Иначе он никому не нужен — их уже столько уехало, они там, как семечки на площади, рассыпаны. Ему иначе там житья хорошего не будет. А ты здесь попадешь под раздачу, и все попадут… Не лезь ты к ним, пусть сами играют в свои игры…»
В младодемократах Володарский видел врагов своей страны: «Они разрушали империю в расчете, что им будет хорошо. Но ведь русский народ — это народ тяжелый. Он не так прост… Нет такой «души нараспашку» — совсем нет. Единственное, чего в нем много, — это терпение. Но это терпение не добродушного быка, а терпение человека, который каждый день напоминает себе, что он терпит. Он все помнит, вот в чем дело… Он обиды копит, не зло, но обиды. И уж когда через край накопится, тогда держись…»
И добавлял: «Годы щелкают, я думаю, мне недолго осталось, и я рад, что больше всей этой гадости не увижу… Я устал…»
Хотя иногда, в трудную минуту, Володарский предлагал Высоцкому:
— Слушай, а давай уедем к чертовой матери отсюда!
И тут уже Владимиру приходилось вразумлять друга:
— Ну и куда мы поедем, Эдюля? Кому мы там на фиг нужны? Здесь хоть плохо, но здесь мы хоть кому-то нужны.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.