Геродот и огненный танец

Геродот и огненный танец

Если бы вместо возвращения в Караман я решил продолжить двигаться из Алахана на юг, то вскоре достиг бы Киликийского побережья, где мне уже доводилось бывать дважды. Между бухтой Нарликюю и рекой Ламос находится отрезок берега в двадцать пять километров, напоминающий огромный археологический парк. Долины здесь пересечены арками акведука, холмы увенчаны гробницами в виде храмов, а забытые всеми богато украшенные саркофаги покоятся среди апельсиновых рощ. Как минимум четыре разрушенных города отстоят друг от друга на несколько километров, и соединяющие их древние мощеные дороги до сих пор пребывают в отличном состоянии. В Корикосе я замирал перед пятью (!) огромными храмами V–VI веков, расположившимися по соседству и почти не посещаемыми туристами. В Канителисе чрезвычайно утонченная по замыслу церковь стоит на самом краю известняковой впадины глубиной в несколько сот метров. План города в этих местах настолько сверхъестественно четкий, словно бело-золотой остов, что V век кажется отстоящим от нас всего на несколько десятилетий.

В последний свой приезд я остановился в ветхой гостинице в Кызкалеси, неподалеку от развалин Корикоса. Стоял октябрь, весь город спал, словно пьяница после пирушки. Тучи комаров пикировали в сумерках, большинство домов выглядело так, будто бы их построили за один день. Тротуары (там, где они вообще были) и лестницы гостиниц изобиловали такими колдобинами, что растяжение связок было гарантировано, но, несмотря на это, городок мне сразу понравился. У него не было особых претензий: просто он старался выглядеть посимпатичнее. Даже коротконогие собачонки, сидевшие у дверей ресторанчиков, были на редкость милы и сообразительны, а все улицы вели к широкому полукружию бледного песка, откуда на востоке за заливом можно было разглядеть два местных з?амка. Один, расположенный на острове, казалось, плыл по воде; тогда как другой, береговой, представлялся монументальным палимпсестом, где геральдические девизы последних армянских царей соседствуют с изумительными в своей графической четкости греческими надписями, похищенными из некрополя по-соседству.

В Кызкалеси я пережил одно из тех неожиданных путешествий в прошлое, которые придают поездкам в Турцию особое очарование. Я обедал в маленькой открытой кофейне тонкими лепешками, которые подаются здесь с зеленью и овощами. Мужчина лет тридцати, вероятно хозяин кофейни, играл на лютне, но вскоре прервал музыку и с гордостью объяснил, что он и его семья – тюрки, то есть наследники тех кочевых племен, что захватили в XI веке Анатолию. Я поначалу оставил его слова без внимания, но вдруг заметил, каким образом его мать пекла лепешки. Она замешивала тесто из муки и воды, раскатывала его и бросала на выпуклую металлическую пластину, стоящую на слабом огне. Этот способ выпечки был описан пятью столетиями ранее бургундским рыцарем Бертрандоном де ла Брокьером, возвращавшимся из Иерусалима через Анатолию!

На следующий день довольно поздно я отправился обследовать засыпанный песком мыс города с двойным названием Элевса-Севаста. Быстро темнело, и я с удивлением увидел мужчину, который сидел на камне на самой дальней точке мыса. Он глубоко о чем-то задумался; поначалу я не хотел его беспокоить, но вскоре сообразил, что слоняться по стенам Элевсы в такой поздний час может лишь родственная мне душа, и отважился пожелать незнакомцу доброго вечера. Он оказался школьным учителем из деревни Аяс, находившейся неподалеку от развалин, и немного говорил по-английски. Мы обменялись дежурными любезностями, после чего он жестом сомнамбулы достал вдруг из пластикового пакета турецкое издание Геродота. Просто удивительно, до чего это меня растрогало. Было в этом нечто большее, чем радость от того, что греческие классики до сих пор в чести на киликийском побережье. Увидев эту книгу в таком месте и в такой час, я расценил случившееся как своего рода вызов забвению. Гробницы позади нас вбирали в себя все, что осталось от света, и сияли, словно драгоценная диадема на гребне горы.

Учитель спросил, интересуюсь ли я историей. Оказывается, он отыскивал у Геродота упоминания о Киликии. Выразив сожаление, что не может читать греческие надписи, мимо которых ходит ежедневно, мой новый знакомый рассказал, что дальше в холмах есть много развалин и, если мне доведется еще раз приехать в Киликию, он будет рад показать их. Мы прогулялись по берегу, беседуя о греках, римлянах, византийцах и сельджуках, и вдруг мой спутник почему-то предположил, что я историк. Я отклонил этот комплимент, но он продолжал настаивать и, похоже, остался при своем мнении. Потом учитель предложил мне вместе выпить чаю. Я не смог отказаться, и в результате возвращаться в Кызкалеси мне пришлось в полной темноте.

Последний день моего пребывания там пришелся на субботу, и Кызкалеси был полон отдыхающими из Мерсина и Аданы. К вечеру во всех гостиницах зазвучала танцевальная музыка. Целые семьи сидели в ресторанах под картинами, изображавшими тропические лагуны и гигантские розы. На берегу пылал костер, вокруг него плясали парни, сопровождаемые робкими девушками. Огромные тени трепетали по песку. Море напоминало стекло. Когда костер разгорелся, юноши и девушки принялись прыгать через него: иногда поодиночке, но чаще парами, взявшись за руки. Из толпы зрителей доносились возгласы одобрения. Публика постарше сидела кружком, с очень серьезным видом наблюдая за прыжками. Человеку постороннему было трудно понять: происходило ли все спонтанно, или же, наоборот, то был некий традиционный местный обряд. А вдруг я оказался свидетелем какого-то ритуала вроде триумфальных или погребальных игр у стен Трои!