2. Дважды вокруг света

2. Дважды вокруг света

«Однажды, когда я возвращался домой из лаборатории, возле меня остановилась машина. В водителе я узнал своего друга Лушина. Я пригласил, было, его к себе домой, но он жестом показал, чтобы я залез в машину. Он быстро развернул машину прочь от дома и по дороге рассказал, как пытался перехватить меня еще в лаборатории, но мы разминулись. Теперь он работал шофером в военной милиции и случайно узнал, что выдали ордер на обыск моей квартиры и на арест, потому что я не зарегистрировался как бывший офицер. Ехать куда-то к знакомым было опасно, и Лушин отвез меня на вокзал, откуда я позвонил домой и сказал, что мне нужно немедленно покинуть Москву. Я купил билет в Нижний Новгород, где у моей семьи когда-то была пароходная компания, теперь национализированная, но все еще носящая наше имя. Приехав в Нижний, я выяснил, что почти все бывшие наши служащие до сих пор на месте, хотя и на других должностях; один из младших клерков теперь заведовал компанией. К нему я и пошел. Он достал билет на пароход в Пермь и выкупил у меня некоторые фамильные драгоценности, которые у меня были с собой.

Чем дальше мы отъезжали от Москвы, тем спокойнее была обстановка в стране. Но когда я приехал в Пермь, то оказалось, что поезда в Омск не ходят из-за боев и дальше двигаться невозможно. На железной дороге творился полный хаос. Бывшие чешские военнопленные из австрийской армии, которые сформировали добровольческую Чешскую дивизию, отказались сдать оружие, как того требовало новое правительство. Они оккупировали Казань и сражались за возможность продвижения по Транссибирской железной дороге, чтобы вернуться к себе на родину; эти-то бои и нарушили железнодорожное сообщение.

Это было совершенно новым и непредусмотренным поворотом в уже и без того сложной ситуации. На север поезда еще ходили, и мне посоветовали попробовать добраться через район северных шахт, а оттуда кораблем доплыть до Омска. Я решил последовать этому совету.

Без особых проблем я доехал поездом до Надеждинских шахт (город Надеждинск, теперь Серов) и, по совету проводника, собирался заночевать в поезде, так как это была конечная остановка. Ночью в поезд вошел военный патруль, который потребовал документы. Хотя все документы у меня были в порядке и я все еще ехал по поручению кооператива в Омск, а тут оказался из-за ситуации с чехами, патруль это не удовлетворило, и они решили доложить обо мне в штаб, который дал указание препроводить меня в дом, где мне уже приготовили комнату. Хотя я и отнекивался, говоря, что тут какая-то ошибка, что я не собирался здесь останавливаться, что здесь я лишь проездом по дороге в Омск, меня вежливо, но настойчиво препроводили в дом, где была готова не только комната, но, несмотря на поздний час, и сытный ужин. Ситуация меня очень тревожила, но, поскольку я все равно ничего не мог сделать до утра, я крепко заснул.

Утром в дверь постучали, и горничная принесла мне завтрак, сказав, что уже поздно и что делегация встречающих меня уже давно ждет. Теперь я был уверен, что произошла ошибка и ждут кого-то другого. Мне отнюдь не хотелось быть самозванцем, к тому же это было просто опасно, и я решил честно объяснить им, что произошло недоразумение. Когда я вошел в приемную, я обнаружил там с полдюжины людей, которые приветствовали меня и по очереди представились. Поначалу я пытался объяснить им, что они ошиблись и приняли меня за кого-то другого, но в результате сдался, так как они продолжали настаивать, что я — инженер из Центра и мне должно быть интересно осмотреть их завод. Вконец запутавшись, я согласился.

Инспекция громадного завода заняла у меня несколько дней. Постепенно стало ясно, что новое начальство очень хотело угодить Москве и показать, как успешно идет работа, чтобы их полномочия подтвердили и выдали финансы на текущий год. Даже на мой неопытный взгляд это было не совсем правдой — некоторые из печей были выключены без предварительного охлаждения и в результате полностью разрушены. Часть цехов не работала по самым разным причинам. Правление завода ожидало комиссию из Москвы с проверкой действительных условий работы уральских заводов, чтобы определить необходимое финансирование и материалы. С представителем этой комиссии меня и перепутали. После некоторых споров я согласился подписать их бумаги о состоянии завода — после того, как они согласились указать точное число работающих печей и цехов. Эту бумагу должны были отослать с посыльным в Москву. В то же время я попросил их помочь мне добраться до Омска. Они посоветовали мне вернуться на ту же железную дорогу и пересесть на поезд в Екатеринбурге.

Это оказалось достаточно сложным. На пересадочной станции выяснилось, что поезда на Екатеринбург ходят очень редко и места раздавались местными Советами, которые отказались признать мою командировку действительной. У меня не было другого выбора, как околачиваться на станции, надеясь найти место на одном из поездов. Среди недавно прибывших из Москвы пассажиров я увидел инженера, которого знал еще до института. Он рассказал, что входит в состав группы, посланной правительством изучить условия работы на уральских заводах. Мне очень повезло, что я уехал оттуда вовремя, в противном случае эта история могла окончиться для меня плачевно, хотя я и пытался объяснить, что ни в какой комиссии не состою. И все же наша случайная встреча помогла мне получить место в поезде, и я наконец-то попал в Екатеринбург.

В городе было объявлено военное положение, так как по железной дороге на него двигались чехи. Патрулю на станции мои документы чем-то не понравились, и он приказал мне оставаться в вагоне, пока они не вернутся, закончив проверку поезда. Это было опасно, и я покинул вагон, как только они ушли. Я пошел на вокзал и нанял извозчика отвезти меня в город. Но у ворот нас остановил еще один патруль, и, увидев, что на моих документах не проставлен нужный штамп, они отправили меня под конвоем обратно в здание вокзала, к тому самому человеку, который велел мне ждать в вагоне. Под конвоем меня перевезли в город, в гостиницу, переделанную в тюрьму, где держали людей, подозреваемых в шпионаже в пользу чехов, или же бывших офицеров. Здесь было много разных людей: кто-то был в панике, кто-то был недоволен прерванной поездкой и требовал, чтобы его немедленно отпустили, кто-то уже покорно смирился со своей судьбой.

Через несколько дней после моего ареста мы узнали от охраны, что царя Николая II и его семью, которых содержали в том же городе, расстреляли. Естественно, эта новость вызвала панику среди арестованных. Мы знали и прежде, что периодически людей уводили из тюрьмы, то по одному, то группами, и больше они не возвращались. Теперь мы окончательно поверили, что большинство из них расстреляны. Вскоре после этого меня вызвали на допрос. Поскольку путешествовал я в военной шинели, без погон, но с нашивкой инженера, меня обвиняли в том, что я был царским офицером, пытавшимся перебежать к врагам революции. Я отрицал это, заявляя, что был мобилизован во время войны, у меня — самое низкое звание, демобилизовали меня украинцы, а теперь трест послал меня в Омск в качестве специалиста по радио. Все это я мог подтвердить бумагами.

Следователя это, впрочем, не убедило, и он попытался запутать меня различными каверзными вопросами, среди них были и такие, которые касались радио. Так как до революции он был зубным врачом, то я, естественно, несколько лучше его разбирался во всех технических вопросах. В конце концов меня вернули в тюрьму ждать из Москвы подтверждения личности. Хотя это и было маленькой победой, проблемы на том не кончились, потому что и связь с Москвой была медленной и ненадежной, и статус командировавшего меня треста при новом режиме был весьма сомнительным.

Тюрьма была полна паники и слухов. Некоторые из них приносили новые арестанты, другие придумывали сами заключенные. В основном обсуждались цели и местонахождение чехов. С улицы слышались спорадические выстрелы, кто-то предлагал напасть на охрану и бежать. Когда в течение нескольких следующих дней ситуация с продовольствием ухудшилась настолько, что мы буквально начали умирать с голоду, мы решили подготовиться к побегу. Кто-то узнал, что чехи уже в городе и наша охрана стала постепенно исчезать. Мы воспользовались этим, взломали двери, и все заключенные высыпали на улицы.

Город был в смятении. Слышались выстрелы, одни пытались сбежать из города, другие радовались прибытию чехов. Наконец, изрядно поплутав, я наткнулся на чешский патруль, который обыскал меня, но был вполне удовлетворен тем, что я только что вышел из тюрьмы, где сидел как политический заключенный. Разговаривать было сложно, так как чешский язык сильно отличается от русского, но, когда один из них начал говорить по-немецки, ситуация улучшилась. Когда патруль решил возвращаться к себе в часть, они взяли меня с собой и накормили. Один из сержантов, говорящий по-немецки, рассказал мне, что до войны работал механиком на заводах Шкоды. По случайности я знал одного инженера, с которым учился в институте, уехавшего работать на Шкоду. Сержант сказал, что слышал о нем. Это помогло нам наладить что-то вроде дружеских отношений, и по протекции сержанта мне разрешили поехать на их поезде в Омск, где власть в то время была в руках Временного сибирского правительства, находящегося в оппозиции к коммунистам.

Прибыв в Омск, я нашел офис моего треста, от имени которого проделал все свое путешествие. Меня встретили очень тепло. Они согласились, что им нужен инженер, который мог бы посылать соответствующую информацию из Америки, и выразили желание помочь мне туда уехать, но Омск был отрезан от мира со всех сторон, кроме севера, сражающимися друг с другом группировками, так что пришлось ждать улучшения ситуации.

В тресте мне сказали, что к ним приходил профессор геологии Иннокентий Толмачов из Петрограда, который тоже пытается уехать из страны. Я нашел его, и он рассказал, что надеется уехать северным путем — через Иртыш, Обь и Северный Ледовитый океан. У профессора было много друзей и в правительстве, и в тресте, которые помогали ему организовать экспедицию на Север, так что, если я хочу к нему присоединиться, он с радостью меня возьмет.

Так я оказался среди членов арктической экспедиции. У нас была небольшая речная лодка, собственность треста, на которой мы добрались до Обдорска (Салехард) в устье реки Обь. Мы надеялись найти транспорт, заручившись поддержкой местных властей. Мне также сказали, что Омск нуждается в радиоаппаратуре, и хотя французское правительство обещало прислать оборудование и специалиста, но ничего так и не поступило.

Таким образом, я в качестве радиоспециалиста был мобилизован местными властями для связи с посольствами России в Копенгагене и Лондоне и, если будет необходимо, то и в Америке, чтобы купить подходящую радиоаппаратуру и привезти ее в Омск.

Итак, в конце июля 1918 года наш корабль отплыл из Омска в Северный Ледовитый океан. Я нашел, что собравшаяся на корабле команда весьма приятна. Мы подружились с профессором Толмачовым, и наша дружба продолжалась в течение многих лет в Америке. Помимо нас, матросов и работников треста, с нами путешествовал эксперт по охране рыб, которого послали исследовать разные породы рыб, живущих в этих реках, с коммерческими целями. Таким образом, благодаря его исследованиям на протяжении всего нашего путешествия на корабле всегда была свежая рыба.

Это путешествие дало мне уникальную возможность увидеть эту часть страны. Обь — одна из крупнейших рек мира. Она начинается в Алтайских горах, пересекает всю Сибирскую равнину и после 3000 миль впадает в Северный Ледовитый океан. В те времена, когда случилось наше путешествие, за исключением нескольких городов местность вокруг реки была малонаселенна и берега были покрыты непроходимой тайгой. Летом связь поддерживалась в основном по реке, а зимой — на санях и лошадях. Наш корабль плыл довольно медленно, останавливаясь в небольших поселениях. Во время этих остановок у нас была возможность встретиться и потолковать с местным населением. Во многих деревнях отдаленно знали о революции, в других проигнорировали происходящее. Эта часть страны была завоевана в конце XVI века казаками под предводительством Ермака и довольно долгое время использовалась правительством как место, куда ссылали политических заключенных и преступников. Разнообразные коренные народы частично смешались с русскими поселенцами, но большинство из них сохранило свою этническую культуру.

Находясь в Обдорске, мы посетили соседние поселения коренных жителей, наблюдали их традиционный быт, способы рыбалки и охоты на уток и гусей и другую дичь, используя рыболовные сети. Мы также увидели место, где они молились своим древним богам, хотя официально были христианами. Здесь, в месте, защищенном стрелами и луками, мы нашли множество приношений в виде звериных шкур и разных домашних принадлежностей.

Одной из самых интересных остановок был город Березово, в северном окончании Оби. Здесь, на вершине холма, мы увидели остатки старого поселения чукчей, которое профессор Толмачов датировал еще до времен Ермака. Мы набрали горшков в разной степени сохранности. Мы также видели группу мужчин-аборигенов с шаманом, танцующих вокруг бутылок с водкой.

После месяца путешествия по Оби, которая в своем нижнем течении расширяется на несколько миль с малочисленными поселениями на берегах, мы прибыли в Обдорск. Здесь мы провели несколько дней, договариваясь о нашем дальнейшем передвижении вокруг полуострова Ямал (около 500 миль) до южной оконечности острова Вайгач, где на перешейке между островом и Новой Землей мы должны были найти радиостанцию, с которой передавались сведения о состоянии льда в этой части Северного Ледовитого океана.

Договорившись с местной рыбацкой артелью, мы получили небольшую рыбачью лодку и после довольно беспокойного путешествия недели через две доплыли до радиостанции. Последняя часть путешествия пролегала в густом тумане, и так как на лодке не было радио, то станцию мы нашли, стреляя из ружей в воздух и ориентируясь на ответные выстрелы с радиостанции. На станции жили два русских радиооператора и семья эскимосов. Операторы с нетерпением ждали ледокола, который должен был привезти нового оператора и свежее продовольствие из Архангельска. Ледокол был в пути уже несколько недель, но недавно связь с ним прервалась, и теперь не было уверенности, придет ли он вообще, так как лед был совсем плох и сюда боялись плыть после первого сентября. А это по случайному совпадению был как раз тот день, когда мы приехали. Ситуация усугублялась тем, что капитан нашего судна хотел вернуться до зимних морозов, и, если ледокол действительно не придет, единственный путь назад был с эскимосами, на зиму переезжающими южнее. Но даже они собирались скоро уезжать. В конце концов капитан поставил нам ультиматум, что, если на следующее утро мы не едем с ним, он оставляет нас на станции.

Мы были в полной растерянности и не понимали, что делать, когда услышали сирену и колокол приближающегося корабля. На следующее утро мы увидели ледокол „Саламбола“ из Архангельска, причаливший к берегу. Дополнительным сюрпризом стало то, что на корабле оказались французские специалисты по радиотехнике, которые везли ту самую аппаратуру для радиостанции в Омске. После быстрой разгрузки припасов для станции и погрузки французской техники на судно, идущее в Обдорск, мы на „Саламболе“ отплыли в Архангельск.

Путешествия по Северному Ледовитому океану редко бывают приятными, но это запомнилось мне как самое суровое из всех моих приключений за все время странствий. В течение всего путешествия океан был неспокоен, а несколько раз мы попадали в шторм. Первые дни я болел морской болезнью и не вставал с койки. На стене каюты висело приспособление, показывающее крен судна — до железной отметки в 45 градусов с каждой стороны. Эта штуковина, которая постоянно била по железкам и громко звенела при каждом ударе, чуть не свела меня с ума. В начале поездки капитан, узнав, что у меня есть опыт стрельбы из пулемета, определил меня к пулеметчикам (так как ему не хватало людей) — в случае тревоги я должен был занять отведенную мне позицию. Когда мы отплыли и у меня началась морская болезнь, я решил, что лучше пойду на дно с кораблем, чем встану с койки. Но когда дозорному показалось, что он увидел немецкую подводную лодку, и забил тревогу, мне удалось выползти наверх и привязаться веревкой к орудию. Я был так напуган и взволнован, что только после отбоя тревоги понял, что морская болезнь прошла.

В Архангельске оказалось, что город занят французскими, английскими и американскими войсками. Все посольства переехали сюда из Москвы после захвата власти большевиками. Так как в Омске я получил инструкции сначала ехать в Лондон, я обратился за визой в британское посольство, но мне было отказано в связи с тем, что они не признавали Сибирское правительство. Американским послом в России в то время был доктор Дэвид Р. Фрэнсис из Сент-Луиса. Он очень хорошо ко мне отнесся, слушал мои рассказы и явно был заинтересован Сибирью. Он выдал мне американскую визу и сделал запрос на транзитную визу в британское посольство. Англичане согласились и послали запрос в Лондон, предупредив меня, что, скорее всего, процедура займет какое-то время. У меня было с собой несколько писем для российского посольства в Дании, так что я решил сначала поехать в Копенгаген, так как американская виза давала возможность транзита через эту страну. Это было очень приятное путешествие на норвежском судне через фиорды, сначала в Христианию (Осло), потом в Копенгаген. Пассажирами корабля были в основном норвежцы, что создавало сложности в общении, но не мешало поддерживать отношения жестами, улыбками и восклицаниями.

В Бергене мы пересели на более крупное судно, на котором доплыли до Копенгагена. Я нашел там старого знакомого из Петербурга, которого правительство послало туда с семьей еще до революции и решившего там остаться. Он стал моим гидом и показал город.

Мне пришлось ждать английскую визу несколько недель, и я стал свидетелем первого перемирия в Первой мировой войне, которое впоследствии оказалось нарушенным. Весь город высыпал на улицы — все танцевали, пели, пили. Когда подписали настоящее перемирие, я был уже в Лондоне, и мне посчастливилось отпраздновать окончание войны еще раз. В Лондоне я провел почти месяц, пока мне удалось найти транспорт в Штаты и получить необходимые документы. Русская колония в Лондоне завалила меня приглашениями с просьбой рассказать о моих путешествиях и о ситуации в России. Я заметил, что не все истории нравились моим соотечественникам, большинство из которых жило на упакованных чемоданах в полной готовности вернуться в Россию, „как только революция закончится“. Все, что было сказано в противовес их надеждам, их злило до такой степени, что некоторые из них не верили моим рассказам.

Наконец настал день отъезда, я сел на „Мавританию“, чтобы отплыть в Соединенные Штаты. Это было мое первое путешествие на океанском лайнере. Я ехал первым классом и имел доступ к гостиным, курительным, читальням и проч. Мне особенно понравилась столовая — громадное меню с огромным выбором экзотических блюд, что так отличалось от моей спартанской жизни во время войны и скитаний! Хотя я и прикупил себе в Лондоне темный костюм, мне было очень неловко находиться в окружении пассажиров, переодевавшихся по нескольку раз в день. Особенно неуютно я чувствовал себя вечером, когда являться на ужин приходилось все в том же костюме. Оправдание себе я получил много позже, когда обыкновение не носить вечернюю одежду заставило меня отказаться от путешествия на другом корабле, который был торпедирован и затонул. Так отсутствие вечернего фрака, возможно, спасло мне жизнь. Наше же путешествие через океан прошло без приключений, и мы приплыли к статуе Свободы в новогоднюю ночь 1919 года, где и простояли в заливе до следующего утра.

Так как у меня были проблемы с английским, на лайнере я в основном общался с теми, кто знал французский. За моим столом сидел мужчина, Аугусто Легия из Перу, который говорил по-французски. Он возвращался домой из Англии, где у него был страховой бизнес. Мы решили провести Новый год вместе. Он пригласил меня приехать к нему в Перу, где очень нужны были молодые инженеры. Я сказал, что планы у меня пока весьма неопределенные, но что я не забуду о его приглашении. На следующее утро я был несказанно удивлен, увидев, как господина Легию встречала группа официальных лиц, одетых строго по этикету. Когда я спросил одного из них, кто же такой этот господин, он ответил, что они — представители посольства Перу и что Легия только что избран президентом. Уже потом я получил письмо на бланке президента Перу с официальным приглашением эмигрировать в его страну.

Как на всех приезжающих в Штаты впервые, больше всего на меня произвели впечатление небоскребы, особенно здание Вулворта, которое тогда было самым высоким в мире. Но я был слишком занят делами, чтобы обращать особое внимание на окружающее. У меня было несколько рекомендательных писем из России, к тому же я очень хотел встретиться с двумя своими друзьями, которые уже некоторое время жили в Нью-Йорке. Один из них был генерал Муромцев, который уехал из Петрограда вскоре после революции с официальной миссией по поручению Государственной комиссии по закупкам.

Вскоре я разыскал офис треста, по бумагам которого приехал. Несколько месяцев я работал у них, налаживая связь с Омском. Весной 1919 года я получил приказ от Сибирского правительства вернуться в Омск, так как им по-прежнему был нужен специалист по радио. Они также просили привезти им запчасти для оборудования радиостанции. Положение мое выглядело довольно неопределенно. В Нью-Йорк я приехал и жил там на деньги, полученные в Нижнем Новгороде. Понятно, средства эти были не вечны, и я должен был определить свое будущее. Работать по профессии без знания английского оказалось просто невозможно. В тресте меня приняли по просьбе из Омска, но платить зарплату не хотели из-за крайне ограниченных финансовых ресурсов. Получить же дополнительные деньги из-за нестабильной ситуации в Сибири было трудно. Так что они были рады от меня избавиться и предложили оплатить обратную дорогу.

Сообщив в Омск о дате приезда, я получил дополнительные заказы, как по работе, так и частные просьбы, и отправился на западное побережье с огромным багажом. Обратное путешествие заняло около шести недель. Я побывал в Сиэттле, Йокогаме, Владивостоке и отправился по Сибирской железной дороге через Харбин до Омска. После очень приятного путешествия на американском поезде и японском корабле я оказался во Владивостоке, оккупированном союзниками. Мои документы признали действительными, но предупредили, что часть пути по Сибирской железной дороге от Харбина до Хабаровска опасна. Оба города были заняты практически никому не подчиняющимися атаманами: Хабаровск — генералом Хорватом, а Харбин — казачьим атаманом Григорием Семеновым. Но выбора не было, я должен был выполнять приказ Омска.

Оказалось, я был слишком оптимистичен, так как меня держали во Владивостоке в течение многих дней; обыскали, конфисковали часть багажа и отпустили только из-за полученных из Омска телеграмм. По прибытии туда я обнаружил, что многое изменилось. Сибирское правительство было заменено адмиралом Колчаком, и по всей стране шла Гражданская война. Война шла на нескольких фронтах между „белыми“ и коммунистами с переменным успехом. Хотя восточная часть страны номинально находилась под контролем правительства Колчака, здесь было множество независимых атаманов, помимо тех, о которых я уже сказал, которые никого не признавали и, по существу, делали что хотели. Целые области переходили от одного правителя к другому, и было непонятно, от кого население страдало больше. Хаос продолжал возрастать, и я решил вернуться в Соединенные Штаты, на сей раз навсегда.

Тем временем колчаковское Министерство транспорта, которое занималось поставкой в Омск товаров, купленных за границей, особенно в Соединенных Штатах, искало кого-нибудь для организации закупок для навигации, запланированной на следующее лето. Я получил предложение принять участие в этой работе в Америке, что совпадало с моими планами. Я согласился работать на них по крайней мере еще год, но никак не более двух лет.

Так я опять поехал в Нью-Йорк, на сей раз как правительственный курьер с рекомендательными письмами различным русским организациям в Соединенных Штатах. Поскольку я уже был известен в Омске как человек с репутацией удачливого путешественника, достигшего США через Ледовитый океан, меня завалили различными посылками и поручениями от различных кооперативов и прочих организаций, а также от частных лиц, ищущих родственников, и даже от Церкви, передавшей для главы Православной церкви в США пузырек с мирром (освященным маслом, используемым в церковной службе).

На этот раз я поехал тем же путем, которым вернулся из Нью-Йорка. Я доехал до Владивостока железной дорогой, оттуда взял небольшую лодку на Суругу, и снова — японской железной дорогой до Йокогамы. Когда я проезжал через Японию в первый раз, я пробыл в Токио всего несколько дней, и мне не удалось посмотреть эту страну. На этот раз я должен был провести почти месяц в ожидании визы и билета на пароход и решил использовать это время, чтобы увидеть Японию. Я распланировал свое путешествие по стране, а когда покупал билеты, то заметил рядом японского джентльмена, которого до этого видел у себя в гостинице. Я решил, что за мной следят, но так как таить мне было нечего, я подошел к нему и, говоря с ним по-русски, показал ему свои билеты. Я сказал, что раз уж он все равно едет со мной, то не мог бы он показать мне Японию. Кроме того, я был даже готов ему заплатить за это одолжение. Сначала он немного сконфузился, но, когда я прибыл на вокзал, он был уже там. Он оказался чудесным гидом и в какой-то мере другом, с чьей помощью и с чьим знанием русского и японского мне удалось не только увидеть, но и по-настоящему узнать Японию того времени. Когда мне снова довелось попасть в Японию почти сорок лет спустя, это была уже совсем другая страна. Во время моей первой поездки я увидел настоящую Японию, такую, какой она была столетиями.

Наконец настал день моего отъезда, и я сел на японское судно. По дороге мы остановились на один день в Гонолулу, где я нанял машину, чтобы увидеть этот прекрасный остров, который тоже очень отличался от того, как он выглядит теперь. По дороге я увидел гору ананасов и захотел купить несколько штук. Не зная языка, я просто дал продавцу один доллар и пошел пофотографировать окрестности, оставив машину. Когда я вернулся, оказалось, что моя машина целиком забита ананасами, купленными на один доллар. Я решил взять несколько с собой в Нью-Йорк, для друзей, но, когда мы прибыли в Сан-Франциско, пограничник заставил меня их выбросить.

После долгого путешествия поездом я наконец прибыл в Нью-Йорк, теперь с твердым намерением здесь остаться. 18 месяцев — дважды вокруг света — длилось мое путешествие из Москвы в мой новый дом в США».