1. Из страшных Муромских лесов

1. Из страшных Муромских лесов

Провинциальный городок Муром, возникший, как пел Высоцкий, «в страшных Муромских лесах», в отечественной истории впервые упоминается в 862 году, одновременно с Великим Новгородом. А через 800 лет со дня основания поселения — между 1624 и 1636 годом — на этой земле появились первые Зворыкины. Первоначально они были малоимущими посадскими людьми (бобылями). Но уже во второй половине XVII века отдельные представители рода (например, Якушка Зворыкин) становятся обеспеченными людьми. Власти поручают им сбор налогов, местные жители выбирают на ответственные должности.

Они весьма успешно торговали солодом, лесом, кожевенным товаром (юфтью), которая выделывалась на их собственных предприятиях и не только продавалась на местных рынках, но и отпускалась в другие города, даже в столицу, в Петербург.

В 30–40-е годы XIX века династия Зворыкиных заметно возвысилась: Григорий, Прокофий, Козьма Дмитриевичи становятся купцами 1-й гильдии, обладателями обширной недвижимости, прибыльной «хлебной торговли по судоходной части». В формировании новых купеческих династий у Зворыкиных, не имевших стартового наследственного капитала, большую роль сыграли личная инициатива и стремление к коммерческому успеху. Именно благодаря этим качествам они весьма уверенно чувствовали себя среди других купеческих родов Мурома, успешно конкурировали с ними и сохраняли ведущие позиции на протяжении всего XIX и начала XX века.

Зворыкины активно занимались торговыми операциями с недвижимостью, приобретали и продавали земельные участки не только в городской черте, но и во всем Муромском уезде. Купец Е. И. Зворыкин, породнившись с дворянским родом Толстых, приобретал у местной знати большие земельные наделы, благоустраивал их, открывал новые промышленные заведения, приносившие доход (мельница, проволочная фабрика). К середине XIX века Зворыкины стали владельцами больших городских имений и особняков, многие из которых сохранились и до сих пор украшают город как памятники гражданской архитектуры.

Им принадлежал первый в городе чугунолитейный завод (открыт в 1817 году), с их именем связано появление пароходного буксира «Илья Муромец» (1859 год). Зворыкины внимательно отслеживали технические новшества и быстро внедряли их в своем хозяйстве. Купец Е. И. Зворыкин одним из первых в городе построил несколько мельниц по выработке муки высшего сорта — крупчатки и весьма преуспел в этом виде деятельности, создав доходное конкурентоспособное производство. Его примеру последовали братья Григорий, Прокофий и Козьма Зворыкины.

Многие члены семьи были возведены в потомственное почетное гражданство, что резко подняло их престиж и общественное положение.

В 1886 году городе появилась типография потомственного почетного гражданина Н. В. Зворыкина, торговые дома «Анна Зворыкина с сыновьями», «Иван Дмитриевич Зворыкин с сыновьями», «Торговый дом П. и Е. Зворыкины» и др. Их магазины торговали золотыми и серебряными украшениями (владельцы — А. В. Зворыкин, М. И. Зворыкин, М. Д. Зворыкин). На смену примитивному ручному производству пришли современные по тем временам предприятия с паровыми машинами, сверлильными и токарными станками («Товарищество Торского завода» —1889 год) с годовым оборотом в десятки тысяч рублей. Не забывали Зворыкины и розничную торговлю, из века в век обогащавшую их. В документах 1890 года упоминаются 18 торгово-промышленных семей из рода Зворыкиных, которым принадлежало 30 городских лавок и два лавочных корпуса, оцененные в 26 тысяч 600 рублей.

Семь представителей рода в разные времена (с 1789 по 1907 год) занимали высокий и ответственный пост городского головы. Практически весь клан Зворыкиных снискал широкую популярность и громкую славу на общественном поприще, а также на ниве благотворительности. Они оказывали посильную финансовую помощь малоимущим, материально поддерживали храмы и монастыри города, способствовали развитию образования и здравоохранения, за что не раз удостаивались высоких наград от светских и церковных властей. Словом, муромская купеческая династия Зворыкиных внесла огромный вклад в социально-экономическую и культурную историю города.

Отец будущего ученого, инженера, изобретателя — Козьма Алексеевич был купцом первой гильдии, торговцем хлебом и, как тогда говорили, «пароходчиком» (по Оке, Каме и Волге ходили пароходы Общества «Зворыкин»), возглавлял Муромский общественный банк.

Однако традиции в купеческой семье были для того времени и для тех обычаев довольно странными. Зворыкины, конечно, хотели, чтобы юные отпрыски продолжали их дело — стояли за прилавками магазинов, наблюдали за порядком на пристанях и в лабазах (читайте А. Н. Островского и погружайтесь в подробности купеческого быта). Но при этом в семье ценились не только деловая хватка и купеческая сметка, но и интеллект.

Еще до того, как родился младший из семерых детей Козьмы Алексеевича — Владимир, семейная традиция Зворыкиных — идти по торговой линии — уже не раз нарушалась. Двое братьев Козьмы Алексеевича стали учеными. Рано умерший Николай Алексеевич Зворыкин (1854–1884) — ученик А. Г. Столетова, был магистром математики и физики. Широкую известность получило имя Константина Алексеевича Зворыкина (1861–1928), профессора Киевского политехнического института, автора фундаментальных трудов по теории резания металлов и технологии машиностроения.

Но, несмотря на столь интеллектуальную среду, вековым национальным традициям полагалось неотступно следовать, и по поводу рождения в семье сына Владимира матросам окской флотилии Козьмы Зворыкина было презентовано 14 ведер водки. Как бы ни были велики штаты этой флотилии, каждому участнику торжеств наверняка досталось немало, и «халявная» выпивка запомнилась в городе надолго.

Детство, проведенное в Муроме, сохранилось в памяти у Владимира Козьмича как картина безмятежного патриархального быта, полного разнообразных радостей.

«В феврале у русских принято праздновать Масленицу, — вспоминал он впоследствии в своих американских мемуарах. — Это всегда были яркие и веселые дни. За столом, уставленным едой, оказывались и миряне, и священники, и родственники, и друзья. Мы ели блины со сметаной, кроме того, подавались соленые закуски, такие, как икра, селедка и тому подобное. После этого мы шли на городской каток, где местный оркестр играл вальсы. Во второй половине дня на главных улицах города устраивалось гулянье, проезжали сани, запряженные отличными рысаками, люди были в праздничных нарядах, дорогих мехах. Молодежь каталась на санках и коньках, затевала игры, сталкивая друг друга в сугробы».

Но делу — время, а потехе — час. Не в традициях семьи было праздно проводить время. С двенадцати лет Владимир начинает выполнять несложные поручения отца: проверить на пристани точность прибытия пароходов семейной компании «Зворыкин», присутствовать на отдельных переговорах с торговыми людьми в конторе и т. п. Однако и он сам, и его отец чувствовали, что это не его стезя. Это подтверждается тем, что один из самых запомнившихся будущему великому ученому, изобретателю и инженеру эпизодов детства связан не с семейным бизнесом, а с прокладкой телефонных проводов в отчем доме и в конторе — процесс, в котором юный купеческий сын принимал самое активное участие, — техника связи на рубеже веков начала активно вмешиваться в жизнь и судьбу человечества, особенно обеспеченной его части.

Окончено местное реальное училище, и он едет в Петербург, поступает в университет, однако по настоянию отца вскоре переходит в Технологический институт.

На дворе 1906 год. Еще не улеглись волнения первой русской революции, и первокурсник Зворыкин вместе с новыми товарищами участвует в шумных митингах, а потом и в многодневной студенческой забастовке.

С началом серьезных учебных занятий революционный азарт несколько теряет свою притягательность. Ходить на лекции куда интереснее, а в кабинете физики Зворыкин готов проводить и проводит целые дни. Здесь происходит встреча, в значительной степени определившая его дальнейшие научные интересы. Он знакомится с профессором Борисом Львовичем Розингом, автором пионерских работ по электронной передаче изображения на расстояние.

Начиная с 1910 года Зворыкин — постоянный помощник Розинга в экспериментальной работе. Вместе с ним занимается изготовлением фотоэлементов, сборкой аудионов (триодов) Ли де Фореста и их последующей откачкой с помощью гейсслеровых насосов. Способ воспроизведения изображений, запатентованный Розингом в России, Германии и Англии, был основан на яркостной модуляции электронного луча трубки Брауна сигналом фотоэлемента. Впоследствии Владимир Козьмич вспоминал: «…я учился у профессора физики Розинга, который, как известно, первым применил электронно-лучевую трубку для приема телевизионных изображений. Я очень интересовался его работами и просил позволения помогать ему. Много времени мы посвящали беседам и обсуждению возможностей телевидения. Тогда я понял недостатки механической развертки и необходимость электронных систем».

Короткая справка. Радиосвязь и телевидение

В конце 70-х, а может, самом начале 80-х годов прошлого века Сергей Владимирович Образцов, актер, режиссер, создатель современного кукольного театра — целой эпохи в искусстве XX века и, что особенно важно, любимый родной дедушка одного из авторов этой книги, выступая перед аудиторией в Концертной студии Останкино, сказал, что помнит то время, когда «радио не было». Сказал, как о чем-то фантастическом, невозможном. При этом подтекст был таков: «А вот сегодня я выступаю перед вами по телевидению!»

На протяжении всего одной человеческой жизни возникло, развилось, проникло во все сферы общественной и частной жизни — в науку, технику, культуру, в производство и технологию — одно из величайших достижений разума, по воздействию на развитие цивилизации равное, пожалуй, изобретению колеса.

Телевидение и радио — составные части современного понятия «связь», под которым подразумеваются электромагнитные способы сбора, обработки и передачи информации. Мы говорим «связь через спутник», «оптоволоконная связь», «телефонная связь», «мобильная связь», «проводная и беспроводная связь», «каналы и линии связи»… Увеличиваясь количественно (шутка сказать — семь миллиардов!), человечество не только не потеряло связей друг с другом, но и умножило их, укрепило. Стремление к этому наблюдалось на протяжении многих веков.

Разве дым сигнальных костров, который предупреждал о приближении опасности, не являлся средством связи в доступной первобытному человеку форме? Или гонцы, скороходы, преодолевавшие сотни километров, чтобы как можно скорее доставить важную весть, функционально отличаются от электрического сигнала, передаваемого по проводам или через эфир? Только скоростью они отличаются, а по результату — одно и то же.

В своей книге «Очерки истории телевидения» В. А. Урвалов предлагает читателю цепочку открытий, сделанных с незапамятных времен и до наших дней, которые в результате привели к созданию как самого телевидения, так и индустрии, производящей приемо-передающие устройства и системы. Он составил таблицу, которая начинается изобретением в Китае в IV веке до н. э. камеры-обскуры и через открытия древнего грека Сострата Книдского, придумавшего систему оптического дальновидения почти за 300 лет до Рождества Христова, в конце концов приводит нас в XXI век к нынешним сложнейшим электронным системам, называемым телевидением.

На этом протяженном во времени пути была масса открытий: и Галилеев телескоп, и разложение света на цветовые составляющие, открытое Ньютоном, и так называемый «вольтов столб», и многочисленные изобретения в области электричества и магнетизма, давшие жизнь электрическому освещению, телеграфу и телефону, радиосвязи… Никто и не помышлял создавать телевидение. Как однажды было остроумно подмечено, ученые «удовлетворяли свое любопытство за счет общества», а в результате поступательного движения науки и общества получилось телевидение. Лишь в конце XIX — начале XX века настал момент, когда работа в этой области приняла целенаправленный характер.

Телевидение — это комплексная наука и технологии, использующие достижения целого ряда отраслей знаний (физики, химии, биологии, физиологии, оптики, светотехники, фотоэлектроники, радиотехники), открытия и изобретения ученых (французских, английских, американских, немецких и российских) конца XIX — начала XX века.

Вот некоторые из них:

1864 год — открытие Дж. Максвеллом (Англия) электромагнитных волн;

1866 год — открытие А. Э. Беккерелем (Франция) фотоэлектрического эффекта;

1873 год — открытие У. Смитом (США) внутреннего фотоэффекта;

1880 год — П. И. Бахметьев (Россия) впервые предложил принцип передачи изображения на расстояние;

1883 год — открытие Т. А. Эдисоном (США) термоэлектронной эмиссии;

1887 год — открытие Г. Герцем (Германия) внешнего фотоэффекта;

1888–1890 годы — установление А. Г. Столетовым (Россия) основных закономерностей внешнего фотоэффекта;

1891 год — изобретение Н. Тесла (США) беспроводных методов связи;

1895 год — изобретение Г. Маркони (Италия) и А. С. Поповым (Россия) радио;

1896 год — открытие А. А. Беккерелем (Франция) люминесценции и радиоактивности;

1897 год — изобретение К. Брауном (Германия) электронно-лучевой трубки;

1902 год — открытие Л. Остином (Германия) вторично-электронной эмиссии.

Основной вехой на пути разработки телевидения можно назвать в XX веке аналоговое телевидение, которое заложило основу для последующего, более совершенного, способа передачи на дальние расстояния. В XXI веке на смену аналоговому телевидению пришло цифровое телевидение, обеспечивающее существенно лучшее качество передачи изображения и меньшие габариты.

Телевизионная система представляет собой совокупность оптических, электрических и радиотехнических устройств, передающих изображения на расстояние. В основе работы телевизионной системы, независимо от ее назначения и сложности, находятся следующие основные принципы:

функцию преобразования спроецированного объективом оптического изображения в электрический телевизионный сигнал выполняет видеокамера, основным элементом которой является датчик изображения, включающий оптический узел, преобразователь «свет-сигнал», устройство развертки и предварительный усилитель сигнала изображения;

функцию передачи электрических сигналов к получателю выполняет состоящий из передающей и приемной частей канал радиосвязи;

функцию обратного преобразования электрических сигналов в видимое телевизионное изображение выполняет приемное устройство.

Аналоговым называется телевидение из-за формы телевизионного сигнала, повторяющей форму распределения яркости изображения. А цифровое телевидение определяется как система, в которой передаваемый телевизионный сигнал является последовательностью кодовых (цифровых) комбинаций электрических импульсов. При приеме цифровой телевизионный сигнал преобразуется в аналоговый с последующим воспроизведением изображения на экране кинескопа.

Развитие телевидения происходило поэтапно как эволюционным путем, так и революционным. Можно выделить три основных периода в развитии телевидения, и в каждом из них рассмотреть выдающуюся роль талантливых ученых и изобретателей — пионеров в различных областях телевидения.

I период

Механическое телевидение (1920–1935 годы), названное так в связи с тем, что развертка осуществляется механически с помощью вращающегося светонепроницаемого «диска Нипкова» с крошечными отверстиями, расположенными по спирали Архимеда, изобретенного немецким инженером польского происхождения П. Г. Нипковым в 1885 году.

II период

Электронное телевидение (1935–1970 годы), названное так в связи с тем, что развертка осуществляется электронным лучом (сфокусированным потоком электронов).

С конца 30-х годов в качестве преобразователей «свет-сигнал» стали применяться вакуумные электронно-лучевые передающие трубки со светочувствительной мишенью.

По типу фотоэффекта светочувствительной мишени передающие трубки разделяются на приборы с внешним фотоэффектом (под действием падающего на фотослой света он испускает фотоэлектроны) и с внутренним фотоэффектом (под действием падающего на фотослой света изменяется его электропроводность).

Для удовлетворения требований разных заказчиков в достижении необходимых параметров (высокая разрешающая способность, чувствительность в требуемом световом диапазоне, гарантированный срок службы, малая инерционность, малые габариты) разрабатывалось множество различных по конструкции и принципу работы трубок как с внутренним (видикон, плюмбикон, сатикон, кремникон), так и с внешним фотоэффектом (иконоскоп, суперортикон, изокон). Однако независимо от типа передающей трубки общим для них всех является создание и хранение на мишени потенциального рельефа, соответствующего входному оптическому изображению, и считывание его электронным лучом, осуществляющим поэлементную развертку мишени путем прочерчивания на ней растра.

Растр — последовательность параллельных друг другу видеострок на мишени или экране электронно-лучевой трубки.

Для приема телевизионного сигнала, соответствующего оптическому изображению, используется также вакуумная электронно-лучевая трубка — кинескоп.

В качестве датчиков видеосигнала электронно-лучевые телевизионные трубки завоевали лидирующее положение, но с 70-х годов на смену им пришли твердотельные преобразователи «свет-сигнал» с зарядовой связью (ПЗС), в основе работы которых лежит явление внутреннего фотоэффекта. Однако твердотельные фотоприемники не вытеснили полностью со сцены электронно-вакуумные приборы.

III период

Цифровое телевидение. Этот период начался в 1970 году с использования твердотельных преобразователей «свет-сигнал».

История твердотельных датчиков изображения берет свое начало в 1963 году, когда инженер С. Р. Моррисон из американской компании Honeywell Со изобрел «полупроводниковое фоточувствительное устройство» — фотосканер. В 1969 году благодаря разработкам инженеров Bell Laboratory B. Бойла (Канада) и Дж. Смита (США) на свет появился Charge Coupled Device (CCD) — прибор с зарядовой связью (ПЗС).

Для перехода к цифровому телевидению на современном уровне техники возникает необходимость в преобразовании аналогового видеосигнала в цифровую форму и обратного преобразования в аналоговую форму перед воспроизведением изображения в приемном устройстве. В цифровой телевизионной системе для приема видеосигнала изображения используется плоскопанельный телевизор, пришедший на смену кинескопу.

* * *

В 1912 году Зворыкин оканчивает Технологический институт, получив диплом с отличием. Это дает ему право поехать на научную стажировку в одну из европейских лабораторий.

По совету Розинга решено проходить стажировку в Париже у выдающегося физика Поля Ланжевена. В течение года Владимир Козьмич занимается в Коллеж де Франс исследованием дифракции рентгеновских лучей, затем выезжает в Германию прослушать курс теоретической физики в Шарлоттенбургском институте. Здесь его настигает известие о начале Первой мировой войны.

Чтобы не оказаться интернированным, Зворыкин срочно уезжает в Данию, оттуда через Финляндию выбирается в Россию, где его немедленно мобилизуют в армию.

Служить он начинает в чине рядового, но в скором времени его назначают руководителем радиостанции, которой некому было заняться и которая в разобранном виде хранилась на железнодорожных складах города Гродно. Под руководством Зворыкина станцию быстро собирают, налаживают, и она начинает выходить в эфир с радиограммами. Попутно ее используют и как «радиоперехватчик» для прослушивания немецких служебных сообщений.

Учитывая опыт и знания молодого ученого, его в 1916 году командируют в США для закупки радиооборудования.

Но на пороге был 1917 год, когда жизнь вступила в новую фазу — и для страны, и для нашего героя. Для него дальнейшая жизнь на несколько лет превратилась в сплошные приключения, в то, что на сегодняшнем языке называется экшн.

Вот как описывает ситуацию, сложившуюся в России 1917 года и в своей личной жизни между Февралем и Октябрем, сам Зворыкин (мемуары ему помогал писать американский журналист Фредерик Олесси):

«Когда я вернулся в Петроград в январе 1917 года, я понял, что обстановка в городе за время моего отсутствия сильно изменилась. Беспокойство, испытываемое людьми еще несколько месяцев назад, теперь сменилось паникой. Все были уверены, что произойдет что-то радикальное, опасное, но никто не знал, что именно и когда. В основном все считали, что чем быстрее „оно“ случится, тем лучше. Люди говорили: „Что бы ни случилось — будет лучше, чем сейчас“». Рушащийся мир и экономический кризис в стране создавали общее ощущение, что скоро случится что-то зловещее. Когда же 17 февраля главное событие наконец произошло, его почти никто и не заметил: все случилось так буднично, так неожиданно, — и потому, что все ожидали, что что-то произойдет, случилось совсем не то, чего ожидали. Результат этих перемен превзошел опасения и прогнозы всех, включая даже тех, кто все и заварил. Последней каплей можно считать демонстрацию около Московского вокзала, когда полицейский отдал приказ казакам разогнать толпу. Вместо этого один из казаков убил его.

Рабочие с больших заводов забастовали и начали собираться в центре города. Два элитных полка Петрограда арестовали своих офицеров и примкнули к демонстрантам. Остальное всем известно. Через несколько дней Николай II отрекся от престола, и государственная власть перешла к думе. Трудно описать эти первые дни революции. Город был в праздничном возбуждении. Все были на улицах, казалось, что никто не работает. Повседневная жизнь остановилась. Раненых в те первые дни было очень мало, и газеты торжествовали, называя происходящее «Великой бескровной революцией». И все же офицерам было опасно выходить на улицу. Большинство офицеров сняли погоны и носили красные повязки на рукавах или же красные банты на груди.

Зворыкин встретил друга отца, профессора Александра Гучкова, члена Государственной думы и министра нового Временного правительства. Тот сказал, что нужен человек, который сумел бы немедленно организовать радиопередачи из Таврического дворца в Кронштадт.

Владимир Козьмич много времени проводил на русском заводе Маркони и предложил Гучкову использовать их аппаратуру, так как знал, что ее собирались отослать на фронт. Гучков помог достать необходимые документы, и его новый сотрудник понесся на завод, на другой конец города. В тот день трамваи не работали, а пешком туда — несколько часов. Перед дворцом было множество автомобилей с военными водителями, которых никак не получалось уговорить подбросить до завода, пока не остановился шофер, показавшийся знакомым. Оказалось, что это один из механиков, с которым Зворыкин уже встречался, — Лушин. И так как в те дни авторитет солдата был гораздо выше авторитета генерала, Лушин вскоре добыл мотоцикл с прицепом, ставший впоследствии их личным транспортом. На заводе, прочитав письмо министра, согласились выдать необходимую аппаратуру. Теперь встала новая задача — как довезти ее до дворца и где взять людей, умеющих с ней работать. И опять на помощь пришел Лушин. Он предложил сходить в Офицерскую школу связи и найти добровольцев.

В школе шло важное заседание. Зворыкин, будучи офицером, прервать его не мог, а вот Лушин, не спрашивая разрешения, вышел перед залом и обратился к присутствующим, в основном солдатам, и описал крайнюю необходимость радиосвязи в Таврическом дворце. Он воззвал к добровольцам. Ответная реакция была настолько ошеломляющей, что выбрать из всех желающих помочь самых квалифицированных оказалось сложно. Поехали обратно на завод Маркони, на этот раз двумя большими грузовиками, загрузили аппаратуру и вернулись в Таврический дворец.

К концу дня радиостанция была установлена в дворцовом саду, и вскоре связались с Кронштадтом. Первые двое суток пришлось провести во дворце день и ночь, организовывая работу станции, к концу третьего дня, проходя по коридорам, он наткнулся на большую вывеску «Радиосвязь» и обнаружил огромный кабинет, заполненный столами; за каждым столом сидел офицер, или солдат, или девушка — там было очень много девушек, очевидно секретарш. Все делали вид, что заняты чем-то сверхважным. За самым большим столом сидел капитан в форме связиста, и на вопрос, что они используют для связи, он ответил, что все еще находится на стадии подготовки. Они надеялись использовать большую станцию на окраине Петрограда, но она на данный момент недоступна. Капитан был шокирован, когда узнал, что в саду уже работает радиостанция, и очень негодовал, что ему никто не доложил. Да и вообще, кто вы такой? Получив разъяснения, он очень развеселился и назначил Зворыкина кем-то вроде своего третьего секретаря. Новая должность в основном состояла из сидения за столом с очень важным видом. Вскоре было получено новое назначение на постоянную должность на завод Маркони. Но и там работа тоже развалилась. Везде шли бесконечные совещания, писались резолюции и мало кто работал.

Город так и не вернулся к нормальной жизни. Демонстрации и парады проводились по любому поводу, а с продовольствием становилось хуже день ото дня. В булочных и гастрономах были длинные очереди. Почти на каждом углу стоял оратор, чаще всего солдат, вернувшийся с фронта, призывающий к новой свободе и «долой всех и вся». Вокруг дворца знаменитой балерины день и ночь гудела огромная толпа, надеющаяся увидеть и услышать Ленина, который теперь там жил и часто выступал.

Между тем фронт продолжал распадаться. Безумные усилия оставшихся действующих военных соединений не могли остановить немцев, надвигающихся на Петроград. Временное правительство попыталось сформировать новые отряды, в основном из офицеров и добровольцев, чтобы защитить столицу.

«…Все жили среди диких пересудов, не зная, что происходит, потому что даже газетам нельзя было доверять. Однажды я получил извещение немедленно явиться в революционный трибунал. Это было очень страшное извещение, так как ходили слухи, что офицеры, получившие его, редко возвращались домой после таких визитов и были либо отправлены в тюрьму, либо расстреляны всего лишь за то, что были офицерами или из-за жалобы бывшего подчиненного.

Я пришел по адресу, указанному на извещении, это была железнодорожная станция. За длинным столом, покрытым красным сукном, сидели судьи — два солдата и один штатский. Председательствующий спросил, как меня зовут, я подал ему извещение. Он порылся в бумагах на столе и наконец сказал, что товарищ Константин, мой бывший ординарец, обвиняет меня в жестоком обращении. Это звучало просто невероятно, так как Константин, толстый и ленивый солдат, был, наверное, самым избалованным ординарцем, которого я когда-либо видел. Я попустительствовал ему с самого начала, и он этим пользовался. Он сбежал вскоре после революции, изредка появляясь, чтобы рассказать мне невероятные сплетни и забрать жалованье, которое я платил ему с начала его службы и продолжал платить даже после того, как он перестал мне служить.

В полном изумлении я спросил судью, смотревшего на меня с осуждением, в чем именно заключается жестокое обращение, в котором меня обвиняют, так как я не мог вспомнить ни одного случая, когда я обидел Константина. Судья вызвал обвинителя. Вошел Константин, смущенный, с красным лицом, и рассказал потрясающую историю. Он сказал, что я заставлял его часами говорить в „дырку в коробке“ и что я делал это, чтобы его унизить. Он явно описывал наши эксперименты с беспроводным телефоном. Я взглянул на судей и по их грозным лицам понял, что, несмотря на абсурдность обвинения, они ему поверили. Я стал объяснять суть дела, чувствуя всю бессмысленность этого, когда один из присутствующих, спросив разрешение судьи, задал мне вопрос: правильно ли он понял, что я работал над новым радиотелефоном? Когда я это подтвердил, он разразился целой речью, частично адресованной судьям, частично — публике, сидящей в зале. Он обвинил Константина в полном невежестве и сказал ему, что тот должен гордиться, что ему выпал шанс помочь мне в моей работе, вместо того чтобы обвинять меня в плохом обращении. Его речь настолько разрядила обстановку в зале, что судьи начали перешептываться. Затем председательствующий сказал, что дело закрыто и я могу идти домой, так как обвинение не доказано. Потом он повернулся к Константину и сказал: „Убирайся и не смей здесь больше показываться“. Через неделю Константин пришел ко мне на квартиру за жалованьем, и я ему заплатил».

«Тогда же я встретился со знакомым офицером, предложившим мне вступить в новый отряд, который он формировал, — отряд моторизованной артиллерии. Их вскоре должны были послать на фронт, и ему очень нужен был инженер, знакомый с техникой, генераторами и радио. Мой знакомец уговорил меня, и я переехал на окраину Петрограда.

Большинство моих обязанностей было для меня внове, мне предстояло многое узнать не только о сложных оружейных механизмах, но и о грузовиках, тракторах и легковых машинах, сделанных в основном в Америке и во Франции. Большую часть времени я занимался автомобильным оборудованием и обучением водителей. К счастью, мне удалось перевести Лушина к себе, и, хотя он был мотоциклистом, он быстро стал очень хорошим шофером и помогал мне обучать остальных. У нас было много проблем — аварии, сломанное оборудование и даже травмы. В одной из аварий мы с Лушиным чуть не погибли. Наш отряд получил новый легковой открытый автомобиль („рено“), и мы с Лушиным поехали в железнодорожное депо его забрать. Автомобиль прибыл с несколькими запасными шинами и коробками с запчастями. По дороге домой мы застряли в пробке за телегами, так что, когда Лушин увидел свободное место впереди, он рванул туда, чтобы объехать колонну лошадей и повозок. Но, проехав вперед, мы обнаружили, что передние грузовики стояли у железнодорожного шлагбаума. Вылетев на рельсы, мы с ужасом увидели прямо на нас несущийся локомотив. Лушин немедленно остановил машину и попытался дать задний ход, но от волнения забыл, что сцепление „рено“ отличается от других машин. Вместо того чтобы поехать назад, мы поехали вперед.

Я никогда не забуду последующих секунд, отчасти потому, что часто видел их во сне. При столкновении от удара машина улетела в канаву, а мы оба взлетели на воздух. Вместе с нами взлетели и запасные шины, создав фантастическую картину, кружась вокруг нас в воздухе. Удивительно, что, когда я упал в поле (довольно далеко от аварии), кроме весьма глубокого пореза на одном из моих армейских сапог и царапины на ноге, я оказался невредим. Какие-то возницы подбежали ко мне, чтобы помочь. Но когда мы стали искать Лушина, то не смогли его найти. Сначала нам показалось, что он остался под разрушенной машиной, и очень осторожно ее подняли, но там никого не оказалось. И тут мы увидели, как кто-то идет со стороны реки и тащит на себе человека. Тащили Лушина, совершенно мокрого, в шоке. Солдат сказал, что выловил Лушина из реки, где тот пытался утопиться. Лушин тоже остался цел и невредим; после того как он упал в поле, его охватило желание убежать; сам себя не помня, он оказался в реке, откуда его и вытащили.

Следующие несколько дней были ужасны. Машина — в плачевном состоянии, помятая и деформированная, но ни шасси, ни мотор не пострадали, и после того, как мы выровняли крыло автомобиля и сменили две шины, удалось завести и мотор. Однако вернуться в отряд с машиной в таком виде было позором, и мы поехали на завод Маркони, который находился недалеко. Более детальный осмотр показал, что в основном пострадал корпус. Лушин заручился поддержкой знакомых механиков, и через три дня машина была починена и перекрашена, так что, когда мы наконец вернулись на батарею, вряд ли кто что заметил. Это только один эпизод из многочисленных происшествий, случившихся с нами при подготовке шоферов-новобранцев.

Больше всего доставляли беспокойство склонность новоиспеченных шоферов проявлять любопытство к сложным механизмам и стремление разобрать их на части при каждом удобном случае. Поскольку разбирать такие части, как карбюратор и катушку зажигания, запрещалось, то шоферы проделывали это вдали от базы, отговариваясь тем, что машина встала. Мне очень часто звонили или присылали посыльного с сообщением, что одна из машин встала в 20–30 милях от нас и требовалась помощь. Приехав на место происшествия, я, как правило, находил разобранные части карбюратора, разбросанные на солдатской шинели, некоторые из них уже сломанные. Машину приходилось отвозить обратно в часть, чтобы отремонтировать.

Нам очень повезло с командиром — он был компетентен и энергичен. Так как времени на организацию и обучение было совсем мало, командир заставлял нас работать по 12 часов в сутки. Он обучал нас на марше, а позже и в условиях, приближенных к боевым. Чтобы научить нас правильно определять дистанцию падающих снарядов при обстреле, он стрелял боевыми над наблюдательным пунктом, а получив от нас информацию о длине дистанции перелета, стрелял на полдистанции. Так что близость попадания второго залпа зависела от того, насколько точной была первоначальная информация. Следующий снаряд приземлялся как раз за пунктом наблюдения — чтобы не преувеличивали первоначальную дистанцию.

Несколько раз он нас напугал чересчур близким попаданием, и мы стали более аккуратно определять длину дистанции. Добавлю, что поначалу мы не хотели рыть слишком глубокие траншеи для наблюдения, но несколько близко приземлившихся снарядов сделали нас всех „экспертами“ по окопам, ловкими и энергичными землекопами. К счастью, жертв во время этих учений не было».

«…Нам дали приказ двигаться на юг. Ушли мы недалеко. Остановились около Киева, так как фронт распался. Немцы захватили Украину и посадили в Киеве своего гетмана, Павла Скоропадского. Наш отряд оказался в очень сложной ситуации. Через реку от нас были украинские войска гетмана и немцы; с одной стороны располагались независимые казаки, которые не подчинялись Москве, с другой — соединения, которые вообще никому не подчинялись. Каждый день к нам приходили разные пропагандисты, которые устраивали сходки и пытались воздействовать на нас, каждый по-своему. Никто ничего до конца не понимал, так что мы оставались на месте в ожидании дальнейших приказов, но никто от командования не приезжал…

Как-то раз мы получили приглашение на собрание делегатов от разных армейских частей, которые стояли в округе. От нашей батареи послали меня и еще одного офицера. Собрание оказалось многолюдным, шумным и абсолютно бессмысленным. Оно ничего не изменило, и мы поехали обратно, на поезде. На перроне было больше народа, чем обычно, при попытке протиснуться в вагон я потерял своего сослуживца. Когда поезд переехал реку, на маленькой станции состав остановила громадная толпа солдат-дезертиров, некоторые попытались залезть в поезд. Когда дезертиры увидели, что в поезде много офицеров (все ехали с собрания), они попытались разоружить их и снять с поезда. Началась драка, прогремело несколько выстрелов. Железнодорожники, стремясь прекратить беспорядок, попытались отъехать от станции, некоторые наиболее воинственно настроенные солдаты из толпы залезли в поезд и, переходя из вагона в вагон, оскорбляли офицеров и отбирали у них оружие. Я ехал в середине вагона, около окна, и, когда ко мне стал приближаться один из солдат, я выпрыгнул в окно и скатился вниз по склону в мокрые кусты. Уже темнело, стрелявшие в мою сторону из окна вагона, к счастью, промазали. Хотя меня и трясло от пережитого, я был цел и невредим. В часть я вернулся пешком, она находилась всего в пяти милях от злополучной станции».

Зворыкин отправился в Киев, где встретился с женой (к этому времени он уже был женат).

«…Ходили слухи, что фронт отступает и немцы собираются эвакуировать город. Мы должны были решить, что делать дальше. Жена хотела эвакуироваться вслед за немцами, что было возможно, но я был против, я хотел вернуться в Петроград. Это привело к очередной разлуке, в тот раз, как мы думали, последней, слишком много всего накопилось. Моя жена уехала в Берлин со знакомой семьей, а мне удалось попасть на один из немногих поездов в Москву. Когда я приехал туда, после очень тяжелой дороги, обнаружил, что город был относительно спокоен. Вскоре я нашел мою сестру Марию, которая работала в больнице. От нее я узнал, что отец умер почти месяц назад. Это было сильнейшим ударом для меня, и, как только смог, я уехал в Муром».

«Положение в Муроме было намного хуже, чем в больших городах, — наверное, это было типично для большей части страны в то время. Власть над городом как-то вдруг перешла от старой полиции и местной администрации к коммунистам, состоявшим в основном из заводских рабочих и дезертиров. Это сделало невыносимой жизнь не только богатых горожан, но разрушило жизнь всего города.

Большинство людей некоторое время не понимало, что произошло. Они считали перемены временными и думали, что все вернется на круги своя. Наш дом уже давно отобрали и превратили в Музей естественных наук, но моей матери и сестре разрешили временно пользоваться несколькими комнатами. Я очень долго пытался убедить их переехать в Москву, где они не так сильно выделялись бы, но они отказывались бросить дом. Это оказалось роковой ошибкой. Только спустя много лет я узнал, что с ними случилось. Я также узнал, что моя тетя Мария Солина была убита в собственном доме. Мотивом, судя по всему, было ограбление, так как у тети была большая коллекция икон в окладах, выложенных драгоценными камнями. Другие наши родственники тоже пострадали. Отец моего двоюродного брата Ивана, о котором говорили, что он любит своих лошадей так же, как родных детей, застрелился, когда лошадей отобрали. Я нашел своего школьного товарища Василия — он стал инвалидом, был искалечен на войне. Незадолго до мобилизации он женился, и теперь его полностью содержала жена. Он рассказал мне о некоторых наших одноклассниках, многие были убиты, других разбросало по стране.

Когда я вернулся в Москву, я узнал, что завод Маркони, где я работал, эвакуировался из Петрограда в Москву. Я пошел на завод, где был тепло принят д-ром Айзенштейном, однако выяснилось, что работы почти нет. Большая часть оборудования еще не доехала, а то, что доехало, не было установлено. Почти все время мы проводили в железнодорожном депо в поисках потерянной техники или в длинных очередях за едой и всем необходимым для жизни.

В октябре Временное правительство было свергнуто, к власти пришли большевики. Наша жизнь от этого не наладилась, даже наоборот — работа на фабрике совсем прекратилась. Новое правительство предприняло переезд в Москву, полностью заняв железную дорогу между Петроградом и Москвой, так что получить наше оборудование стало почти невозможно. Даже местные коммунисты, которые теперь управляли заводом, оказались бессильны найти нужное оборудование. Однажды, в полном отчаянии, Айзенштейн попросил меня помочь одному лаборанту разыскать прибывшие ящики с нужными нам инструментами и добыть бумаги, чтобы получить их со склада. Чтобы получить такой документ, сначала нужно было добыть пропуск в бюро пропусков. Мой напарник был старым механиком из лаборатории, кстати, старым коммунистом и очень хорошим человеком. Ему было горько и стыдно за беспорядок в учреждениях, который мы увидели. Так как мы не могли найти никакой информации о документах, я предложил ему использовать его партийный билет. Сработало как по волшебству! Все, что от него теперь требовалось, — показывать билет и кивать в мою сторону, говоря „Это со мной“, и нас пускали во все прежде закрытые двери.

Но это было только начало. Никто не знал, к кому нам следовало обратиться. В конце концов мы нашли стол, к которому вела длинная очередь людей с похожими проблемами. Некоторые из них жаловались на очередную проволочку, а один мужчина, который разговорился с моим товарищем, сказал ему, что ждет уже более часа. Когда же он наконец добрался до стола, чиновник вдруг встал и ушел. Никто не знал, когда он вернется. „Все, что мне от него нужно, — поставить печать на эту бумагу!“ — сказал наш новый знакомый. Я робко предложил, что если нужно просто поставить печать, а печать лежит на пустом столе, не проще ли поставить ее самому? Стоящим в очереди это предложение показалось заманчивым, однако никто не хотел быть первым. Мы втроем вышли из очереди и подошли к столу. Я просмотрел бумаги на наше оборудование и убедился, что они в порядке. Все, что было нужно, — официальная печать в определенном месте, указанном на бумаге. Искушение было слишком сильным, и я поставил печать. Наш знакомый заворчал, но последовал моему примеру. Очередь разволновалась, он передал печать стоящему за ним, и мы тихонько ретировались. Но и это был еще не конец. Теперь нам нужно было добыть регистрационный номер бумаги и внести ее в учетную книгу. Для этого нас послали еще в один кабинет, где сидела молодая девушка. Жуя булку, она сказала, что слишком занята, и отказалась регистрировать нашу бумагу. После непродолжительных переговоров она призналась, что работает там недавно, просто заменяет другую девушку, которая ушла и, скорее всего, уже не вернется. Мы предложили научить ее регистрировать документы. Мой товарищ показал ей свой партийный билет, и после этого бумагу зарегистрировали. У нас наконец-то были оформлены все документы. К концу дня мы получили свой ящик с инструментами».

Зворыкин был в отчаянии. Он хотел найти место, где мог бы просто заниматься исследованиями. Надвигалась Гражданская война — то, в чем он не хотел участвовать. Ко всему прочему новое правительство издало указ, по которому все бывшие офицеры должны были вступить в ряды Красной армии.

Вот как он описывает свои впечатления от происходящего и отъезд из страны:

«Трудно передать сложные, противоречивые мотивы, приведшие меня к этому решению, но я полагаю, что они не сильно отличались от тех, что испытывали многие люди моего положения. Чувства, которые вызывал новый режим у людей, сильно разнились. Самой сплоченной и организованной группой, поддерживающей коммунистическую власть, были заводские рабочие, скорее всего, из-за социалистических деклараций прошлых поколений интеллигенции, что было знакомо мне еще со студенческих лет. Им противостояли профессиональные военные и большинство состоятельных людей, особенно те, кто потерял земли и предприятия. Интеллигенты, которых было меньшинство, оказались раздроблены на множество политических групп — от полностью поддерживающих новый режим до целиком его отвергающих.

Крестьяне были абсолютно сбиты с толку происходящим: с одной стороны, им нравилось, что у помещиков отобрали земли, радовали и награбленные в поместьях богатства, но, с другой стороны, их волновала неопределенность — принадлежит ли земля теперь им или же государству. Зажиточные крестьяне, так называемые „кулаки“, уже захватившие часть земель, держали нейтралитет, но в конце концов примкнули к правым и были в конечном итоге уничтожены.

Большинство русских людей, главный резерв рекрутирования для обеих конфликтующих сторон, оставалось более-менее нейтральным и, как показали дальнейшие события, меняло свою политическую позицию в зависимости от того, чья сторона оказывалась сильнее в соответствующий момент. По иронии судьбы решающим моментом в формировании политической лояльности населения была, на мой взгляд, интервенция. Попытка союзников удержать Россию в войне с Германией разбудила в народе дремавший национализм и невольно укрепила позиции коммунистического правительства. Конечно, все это не было так ясно для меня в то время, но общие контуры грядущих проблем уже намечались, и это повлияло на мое решение уехать из страны. Поскольку я хотел работать в лаборатории, где я мог бы разрабатывать свои идеи, я готов был ехать в любую страну, где можно найти подходящее место. Мне показалось, что Америка — как раз такая страна.

Выехать из России оказалось очень сложно, так как на всех границах были приняты жесткие меры против незаконного их пересечения. Самым верным было раздобыть подходящее удостоверение личности и какое-нибудь официальное назначение на работу за границей или хотя бы рядом с границей. Наш радиозавод считался военным производством, поэтому для инженера было невозможно получить официальное назначение на работу за рубеж. Но у меня были друзья в большом тресте, имеющем представительства в Америке и в Омске, в Сибирском его отделении. Через них мне удалось получить командировку в Омск. Большинство чиновников того времени, проверяющих бумаги, было полуграмотными, так что самым важным на любом документе были впечатляющий гриф и большая печать. Как только я получил соответствующие бумаги, я стал готовиться к отъезду.

Хотя я постарался организовать мой отъезд настолько легально, насколько можно, жизнь в те времена была полна сюрпризов и каждый должен был быть готов к всякого рода неожиданностям. Документы должны были быть не только действительны, но и всегда находиться при вас, на случай, если остановят на улице или произведут обыск на квартире. Если допрашивающий вас был не удовлетворен вашими ответами, даже если вы были абсолютно не замешаны в какой-либо политической деятельности, он мог отправить вас в тюрьму, выбраться откуда было очень сложно, если не невозможно. Несмотря на все предосторожности, мой отъезд был драматичен и внезапен».