ШАХ УШЁЛ, ИМАМ ПРИШЁЛ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

ШАХ УШЁЛ, ИМАМ ПРИШЁЛ

Поработав недолгое время в Москве в должности заместителя начальника отдела Первого главного управления КГБ, Шебаршин начинает готовиться к очередной заграничной командировке.

Впереди — Иран. Пока Леонид Владимирович знакомится с книгами по истории и литературе страны, изучает её экономику и овладевает новым для себя языком — фарси, в Иране разгорается исламская революция. Мохаммед Реза Пехлеви, правивший страной с 1941 года, был вынужден бежать, а власть под многотысячные возгласы толпы «шах ушёл, имам пришёл!» захватили исламские фундаменталисты во главе с их лидером аятоллой Хомейни.

Первым делом новое правительство ввело шариатские законы и прекратило отношения с Западом. Но разрыв с проамериканской политикой не означал сближения Ирана с СССР и другими социалистическими странами — все они также были объявлены «дьявольскими державами», враждебными исламу.

«Америка хуже Англии, Англия хуже Советского Союза, а Советы хуже Америки и Англии вместе взятых!» — заявлял Хомейни. Однако причины и характер такой враждебности были различными. Если США и Англия олицетворяли для исламистов нечто вроде всеобъемлющего зла, то в Советском Союзе они усматривали своего главного идеологического соперника в борьбе с империализмом. Исламская республика не могла примириться с тем, что СССР поддерживал на Востоке национально-освободительное движение, действовавшие там партии и организации левого толка, которые, по мнению сторонников Хомейни, должны были уступить место религиозному движению, основанному на идеях шиитского фундаментализма.

Нетрудно представить обстановку, в которую попал только что прибывший в Тегеран новый резидент. Город гудит, будто потревоженный улей, кругом толпы людей с горящими глазами скандируют лозунги, прославляющие Хомейни, шлют проклятия в адрес Америки и Советского Союза. Антиамериканские и антисоветские лозунги красуются на заборах и стенах домов.

«Зловещий старец», «чёрное наваждение»… Короткие фразы в записях Шебаршина точно передают его первые впечатления от происходившего вокруг. В голову невольно приходили мысли о том, что много лет назад, зимой 1829 года, охваченная религиозным экстазом толпа разгромила русскую миссию в Тегеране, устроила на её территории резню и зверски убила российского посланника в Персии — великого писателя А. С. Грибоедова, автора бессмертной пьесы «Горе от ума».

Советское посольство расположилось среди старых, довоенной постройки зданий различных дипломатических представительств в Тегеране. За глухими кирпичными стенами — просторный парк. Высокие платаны и сосны, пережившие не одну иранскую смуту, бросают густую тень на аккуратные лужайки и подстриженные кустарники, посыпанные мелким красным щебнем дорожки. В безветренную погоду кажется, что деревья, окутанные дрожащим знойным воздухом, тихо дремлют под монотонное журчание арыков, несущих прохладную воду с гор.

Леонид Владимирович часто любовался панорамой Тегерана, открывавшейся с территории посольства, от подножия памятнику Грибоедову, сооружённому в 1912 году на средства, собранные русской колонией. На невысоком постаменте в кресле сидит наш бронзовый соотечественник и читает что-то написанное на бронзовом листке, слегка, почти неприметно, улыбаясь.

Здесь острее представляются, принимают почти реальные очертания события давно минувших лет. Чудится страшный рёв толпы, окружившей русскую миссию и пытающейся тяжёлыми брёвнами разворотить прочные засовы кованых ворот. Страшны бессмысленные и яростные лица, неразборчивые крики людей, жаждущих крови неверных. Вот эти крики слились в одно, всё громче и громче звучащее слово «марг!» — «смерть!».

О чём думается Шебаршину в эти минуты? Может, о том, что если толпу лишить человеческих чувств и разума, тогда разговор с ней невозможен. Она разрушит любую крепость, сожжёт всё, что может гореть, растерзает на куски любого, кто выйдет ей навстречу. Бессмысленно увещевать бушующий пожар. С толпой нельзя ни разговаривать, ни винить её за совершённое злодейство.

Толпа — излюбленное и древнее орудие иранских политиков, которое они используют с большим искусством. Шебаршин ещё не раз вспомнит об этом. Не только вспомнит, но и с удивлением обнаружит: российские «архитекторы» и «прорабы» горбачёвских времён, искусственно накаляя атмосферу в обществе, особенно в период августовских событий 1991 года, преуспели в манипулировании толпой не меньше восточных правителей. Во всяком случае, тысячи обезумевших людей в центре Москвы, встретивших злобным улюлюканьем низвержение памятника Дзержинскому и рвавшихся громить главное здание КГБ, ничем не уступали исламским фанатам.

…Первая попытка налёта на советское посольство в Тегеране была предпринята в новогоднее утро 1980 года. Нападение не было неожиданным. Группа налётчиков проникла на территорию посольства, однако полиция выкинула нападавших за её пределы.

Но вот следующий налёт заставил сотрудников посольства изрядно поволноваться. Произошёл он 27 декабря 1980 года, в годовщину ввода в Афганистан наших войск.

…Чёрный людской поток неумолимо приближался. Опередив его, к воротам посольства подкатили грузовики с полицией и стражами исламской революции. Наткнувшись на заслон, гудящая, негодующая толпа замешкалась. Но в это же время большая группа молодых людей, укрывавшаяся в одном из соседних переулков, рванулась к воротам и дружно перемахнула через металлическую ограду. Никто погромщикам не помешал, лишь истерично взвыла сирена, установленная в комендатуре посольства.

Толпа продолжала бурлить за воротами, выкрикивая лозунги: «Марг бар Брежнев!», «Марг бар шурави!» («Смерть Брежневу!», «Смерть русским!»). А тем временем передовой отряд налётчиков ворвался в представительский корпус, круша всё на своём пути. Стражи с полицейскими начали гоняться за ними, напуская на себя грозный вид и выказывая готовность грудью стать на защиту иностранных дипломатов. В конце концов совместными усилиями они сумели вытеснить нападавших с территории посольства.

Люди не пострадали, но посольству был нанесён ощутимый материальный ущерб. Пострадал и зал, в котором в 1943 году проходила знаменитая Тегеранская конференция трёх лидеров стран антигитлеровской коалиции — Сталина, Рузвельта и Черчилля. Кстати, на ней помимо выработки окончательной стратегии борьбы с фашистской Германией и обсуждения широкого круга вопросов, связанных с послевоенным устройством мира, были определены перспективы предоставления независимости Ирану и принята так называемая декларация об Иране.

По свидетельству Шебаршина, отношение местных властей к налётам на посольство было известно — они заранее знали о них. Причём точными данными о времени нападения и замыслах хомейнистов располагала и наша разведка. Демарши посольства по этому поводу чиновники МИДа Ирана встречали с вежливыми улыбками, заверяя, что, разумеется, все необходимые меры будут приняты.

Степень угрозы, нависшей над советским посольством в связи с провокациями, определить было сложно — ждать можно было чего угодно. Всему миру уже были известны бесчинства исламистов во время штурма посольства США в ноябре 1979 года, который закончился захватом нескольких десятков заложников. Налётчики удерживали тогда американских дипломатов более года, и Иран согласился освободить их только в обмен на размораживание его счетов, в сумме составлявших около восьми миллиардов долларов. Считается, что неудачная операция по освобождению пленников, при которой столкнулись два вертолёта и погибли восемь американских солдат, стоила карьеры Джимми Картеру, проигравшему очередные президентские выборы Рональду Рейгану.

Последствия исламской революции, тяжёлую пору безвременья усугубляли трудности ирано-иракской войны, вспыхнувшей в сентябре 1979 года и продолжавшейся целых восемь лет. Это была война на истощение. Она обернулась для страны и её народа новыми несчастьями и страданиями, большими людскими потерями и экономическим ущербом в сотни миллиардов долларов. Хотя Иран и называл эту войну «навязанной» и часто употреблял при этом термин «священная оборона», считая агрессором Ирак, подлинные причины масштабного вооружённого конфликта крылись в непримиримой борьбе двух стран за господство в регионе, в политическом и экономическом соперничестве, в этнических и религиозных противоречиях. Сказались и неразрешённые пограничные проблемы, уходившие своими корнями во времена раздела Османской империи после Первой мировой войны.

Чтобы читатель лучше ощутил атмосферу, царившую в стране, обратимся к выдержкам из впечатляющего описания Шебаршиным уличных столкновений, относящихся к лету 1981 года:

«По бывшей улице Резы Шаха, а ныне — улице Исламской революции идёт демонстрация моджахедов[13]. Мы наблюдаем за происходящим с крыши. Выходить на улицу небезопасно…

Первые пулемётные очереди раздаются со стороны университета. Нервно вздрагивает движущаяся внизу чёрная людская масса. Пока нельзя понять, стреляют ли в толпу или над головами. Вскоре ситуация проясняется. Стражи исламской революции пытаются блокировать демонстрацию, перекрыть её со всех сторон, отогнать спешащие на помощь отряды моджахедов.

На перекрёсток с рёвом вылетают два огромных военных грузовика. С грузовиков спрыгивают вооружённые люди в чёрных мундирах, с чёрными касками на головах, с автоматами и ручными гранатомётами. Они рассыпаются в цепь и быстрым шагом идут в наступление. Раздаются глухие хлопки — полетели гранаты со слезоточивым газом. Меж домами вспыхивают клубочки сизо-голубого, прозрачного дымка. Побежали плачущие, чихающие, пытающиеся закрывать лица тряпками люди. Стрельба раздаётся со всех сторон. Облачка газа доносятся до крыши, но спасает ветер. Побоище внизу разгорается. Отряды стражей рассекают толпу на части, сминают группки отбивающихся парней, теснят их в переулки.

Слышны громкие пронзительные вопли. Из переулка к посольской стене выкатывают возбуждённые бородатые молодцы в защитных куртках, за ними несколько десятков маленьких фигурок в длинных платьях и низко повязанных платках. Их окружают плотным кольцом, девушки пытаются цепляться друг за друга, отбиваются, кричат. Мелькают приклады автоматов, дубинки, кулаки. Здоровенные парни хватают хрупкую, визжащую, сопротивляющуюся девушку и с размаху перебрасывают её в кузов грузовика. Одну, другую, третью. Через десяток минут переулок пуст. Валяются растоптанные очки, тряпка — похоже, оторванный рукав, а вопли доносятся уже из соседнего переулка. Там идёт расправа с другой группой…

Город тяжело погрузился в пучину гражданской смуты, ночных арестов, расстрелов, избиений, пыток. „Расстреляны… враги Ирана и ислама… слуги империализма… отступники от ислама… враги народа и ислама…“ — десятки фамилий ежедневно публикуются в газетах и ещё сотни остаются безвестными».

На моджахедов было направлено остриё хомейнистского террора. За каждого убитого хомейниста уничтожались десятки и сотни моджахедов. А те на террор могли ответить только террором. Каждый день — расстрелы и убийства, потоки человеческой крови.

Но, как подчёркивал Леонид Владимирович, работа дипломатов и разведчиков продолжалась, несмотря на взрывы и стрельбу в городе, орущие толпы, банды погромщиков, угрозы нападения на посольство, воздушные тревоги.

Естественно, читателя прежде всего интересует, как себя вела в таких условиях наша разведка. Заметим, что в большинстве случаев она срабатывала чётко и своевременно предоставляла необходимую информацию. Так, на основании её данных ещё в августе — сентябре 1978 года ПГУ пришло к выводу, что дни монархии в Иране сочтены. Прогноз подтвердился: произошла исламская революция, и жесточайшая деспотия сменилась анархией, фактическая власть перешла в руки вооружённых, соперничающих между собой группировок самой различной ориентации.

Ещё накануне командировки в Иран перед Шебаршиным, как перед резидентом, была поставлена задача внимательно следить за внутренней ситуацией в Иране, определить расстановку внутриполитических сил, приобрести источники в наиболее влиятельных, в первую очередь религиозных, организациях.

Предметом особой заинтересованности ПГУ были отношения Ирана с США и странами Западной Европы, деятельность в Иране американцев. Москва постоянно, изо дня в день, требовала свежие сведения. Центр можно было понять. Дело в том, что была создана специальная комиссия Политбюро ЦК КПСС по Ирану во главе с Л. И. Брежневым, в которую входили председатель КГБ Ю. В. Андропов, секретарь ЦК по международным вопросам Б. Н. Пономарёв и министр обороны Д. Ф. Устинов. Этот рабочий орган собирался регулярно и анализировал складывающуюся ситуацию.

Со временем на первый план вышли вопросы политики Ирана в отношении СССР, экспорта исламской революции, ирано-иракской войны, круг проблем, связанных с Афганистаном. Но при этом главным неизменно оставалось развитие внутриполитической ситуации в стране.

А обстановка в стране менялась так стремительно, с такими неожиданными поворотами, что за событиями бывало трудно уследить. И в этой сумасшедшей и опасной гонке, как считал Шебаршин, некоторые его коллеги были недостаточно активны и пытались прикрывать случайными связями отсутствие выходов на действительно интересных нам людей.

Слабы оказались контакты среди духовенства. А ведь муллы почти всегда ввязываются в политику, у них давние и тесные отношения с базаром, а значит, они досягаемы для разведки.

Непочатый край информации — армия, которая выступает на политической арене страны как грозная и загадочная сила. Надо было более интенсивно развивать связи с офицерами, которые удалось установить в дни революционной неразберихи. И несмотря на утраченные позиции в стране, к ней продолжают тянуться американцы.

Американцы — постоянная проблема, задача из задач. Конечно, захват посольства США и ликвидация легального американского присутствия в Иране несколько подорвали отлаженную деятельность и влияние ЦРУ в стране. Однако американская агентура в Иране осталась, вот только установить контакты, наладить работу с ней было неимоверно трудно. Американская разведка в полной мере использовала иранскую эмиграцию. Эмигранты — хотя и не слишком надёжный, но неисчерпаемый источник информации.

Обобщая положение дел в резидентуре, Леонид Владимирович пришёл к выводу, что его никак не могут удовлетворить уровень осмысления событий, качество информационных сообщений. Многие из них приходилось коренным образом перерабатывать. При этом не только его, но и всех сотрудников тревожили неопределённость ситуации, зловещая расплывчатость силуэтов, невнятные политические образы главных действующих лиц иранской драмы. Трещат привычные рамки анализа, разваливаются стройные умозаключения. Только-только начинается более или менее понятная для всех линия политического развития, только вздохнёт дипкорпус с облегчением, как тут же события идут кувырком, исчезают, растворяются в мутной дымке прогнозы.

Сильно затрудняла работу деятельность САВАК[14]. Заметим, что после революции подразделения тайной полиции были очищены от наиболее одиозных фигур шахского режима, переформированы и перешли на службу новой, исламской власти. Но, пожалуй, самое важное и тревожное для нас — сохранился советский отдел САВАК, сотрудники которого были нашими прямыми оппонентами. Временное бездействие отдела, связанное со сменой режима, к маю — июню 1979 года сменилось резким повышением его активности. У саваковцев, которых готовили американские и израильские инструкторы, была прекрасная выучка, так что любая оплошность могла обернуться для наших разведчиков большой бедой. К тому же техническое оснащение спецслужб было превосходным — оно досталось хомейнистам от шаха, которого охотно снабжали современной техникой американцы (они — в первую очередь), а также израильтяне и турки.

Естественно, в сложных условиях иранской действительности наша резидентура не могла допустить каких-либо послаблений в своей работе и подходила к её организации в соответствии с самыми жёсткими требованиями конспирации и безопасности — по меркам военного времени. Тщательно разрабатывались маршруты движения, рассчитанные на то, чтобы выявить наружное наблюдение, которое в Тегеране было очень сильным. Было известно, например, что любого сотрудника советского посольства, покидавшего его территорию, иранские спецслужбы старались не выпускать из поля своего зрения ни на минуту. Если кто-нибудь выходил из посольства, к нему тут же пристраивался «хвост» из нескольких человек, часто — из двух и даже трёх бригад.

Шебаршину с коллегами приходилось ломать головы, составляя комбинации отрыва от наружки. Очень сложно было «проверяться», определять, не «сидит» ли кто у тебя на «хвосте». Работник резидентуры должен приходить на встречу с агентом уверенным, что он «чист», иначе можно поставить под угрозу жизнь своего помощника. Чтобы обеспечить безопасность сотрудника резидентуры или агента, чего только не делали: и страховки надёжные придумывали, и эфир прослушивали, и двойников посылали…

Вопреки сложившимся тяжёлым обстоятельствам, вспоминает Шебаршин, каждый день проводились встречи с источниками. В кромешной тьме кто-то из работников выходил в город, ехал по пустынным улицам, шёл пешком, отыскивая заветную дверь, за которой его ждал наш помощник, или поднимал в условленном месте брошенную смятую сигаретную пачку и извлекал предназначенное для него сообщение. Надо было не только убедиться в отсутствии наблюдения, но и не попасть на глаза патрулям исламских комитетов или стражам исламской революции. Время было такое, что патрули нередко сначала стреляли и лишь потом спрашивали: «Кто идёт?»

Ночные выходы были особенно тревожными. С закатом солнца огромный город погружался в непроглядную тьму. Ни одного огонька вокруг — налёты иракской авиации всех повергали в смятение и страх.

Из воспоминаний Шебаршина:

«Мы несём потери. Наши иранские помощники гибнут на иракском фронте в болотистой пустыне Хузистана, пропадают два старинных агента, власти выдворяют одного за другим моих заместителей. Москве нужна информация, и она её получает. Для этого надо двигаться, думать, рисковать. Постоянно двигаться, иначе мы умрём в защитной скорлупе конспирации. Начальник должен быть примером для подчинённых. Тегеранской ночью, надев зелёную куртку и разношенные башмаки на мягкой подошве, я выскакиваю из машины в непроглядную тьму, в узкие переулки, в мир тревожных шорохов для того, чтобы встретиться со своим источником. Ровным и быстрым шагом, вглядываясь в темноту, проверенным заранее маршрутом — вперёд, вперёд, вперёд! Лишь бы не нарваться на исламский патруль, не услышать истошный вопль „Ист!“ („Стой!“). Исламские стражи почему-то всегда кричат истошными голосами».

Интересными воспоминаниями поделился с автором книги Игорь Сабиров — коллега Шебаршина по Ирану, который прибыл в Тегеран через несколько дней после начала исламской революции. Дело дошло до того, что человеку со славянской внешностью стало опасно появляться на улице. Но разведчик не имеет права отсиживаться в опасные времена на территории посольства. Игоря выручало то, что он великолепно владел фарси и, отпустив бороду, стал похож на перса. Удачно меняли внешность и двое его коллег, один из которых был туркменом, другой — армянином. Сабиров отмечал, что с наступлением темноты в город выходил и сам Шебаршин, хотя рисковать так ему, может быть, и не следовало.

Нередко разведчики попадали в армейские облавы. Идти в армию, на войну с иракцами, никто из жителей не горел желанием, поэтому специальные армейские части набрасывали свои «сети» на целые районы. Почти весь «улов» отправляли на фронт. Ускользнуть от армейской облавы было очень сложно, а удостоверение сотрудника советского посольства не давало гарантии безопасности — подобные «корочки» можно было купить и на базаре. При этом задержание наших сотрудников сопровождалось проявлениями крайней враждебности и агрессии.

Как-то в один из выходов Сабирова в город сложилась критическая ситуация. Вначале всё шло нормально, потом район неожиданно оцепили стражи революции. Кольцо было очень плотным, и Игорь не сумел выскользнуть из него. В посольстве была поднята тревога, в работу включился консульский отдел. Но глубокой ночью Сабиров всё же вернулся.

Когда суматоха немного улеглась, Шебаршин скомандовал:

— А теперь за стол — работать!

Надо было составлять очередное донесение в Москву, которое там с нетерпением ждали. Хотя Шебаршин мог бы предложить после пережитого и по стопке. Но — работа прежде всего.

Прибавляли хлопот резидентуре и заботы, связанные с обеспечением безопасности советских специалистов, которых в стране было около двух тысяч. Помощь Ирану оказывали строители, нефтяники, газовики, монтажники электростанций, агрономы, врачи. Непосредственно от Советского Союза и через его территорию от третьих стран в Иран поступала и гуманитарная помощь. Более того, Иран продавал и свою нефть в основном через СССР, поскольку большинство западных стран соблюдали эмбарго на покупку иранской нефти.

Нередко наших людей пытались вербовать. Занимались этим в основном переводчики, предоставляемые иранской стороной. Из поступавшей от советских специалистов информации сотрудники резидентуры хорошо знали, кто из переводчиков «чистый», а кто получает деньги в кассе местных спецслужб. Людей, не поддавшихся вербовке, приходилось немедленно вывозить из Тегерана — иранская контрразведка ни перед чем не останавливалась…

Выходя в город, Шебаршин не раз удивлялся, до какой степени хомейнистская пропаганда задурила народ. Как-то недалеко от посольства ему навстречу попалась персиянка. Была она гибкая и тоненькая, с книгами в руках — явно студентка. Поравнявшись с Шебаршиным, она негромко спросила:

— Скажите, вы из этого посольства?

— Из этого.

— Объясните тогда, почему вы — социал-империалист?

Честно говоря, Шебаршин не ожидал такого вопроса и сразу не нашёлся что ответить. А вступать в дискуссию на улице было бессмысленно и небезопасно — подобные разговоры могли носить провокационный характер и иметь нежелательные последствия.

Сабиров рассказывал, как ему довелось вместе с Шебаршиным наблюдать почти хрестоматийную картину: хомейнисты вручали двенадцатилетним мальчишкам автоматы Калашникова и назидательно говорили при этом: «Это ключи от рая, с которыми ты, правоверный, пойдёшь в бой!» И двенадцатилетний подросток шёл потом в атаку на иракские позиции. И погибал, сжимая тонкими детскими руками «ключи от рая».

Хомейнисты могли прийти к какому-нибудь несчастному отцу, потерявшему на войне сына, и сказать ему: «Мы поздравляем вас с гибелью сына! Он умер во имя Аллаха!»

В резидентуре невольно складывалось впечатление: едва ли не всякий иранец, родившись, желал умереть.

Это — не пустые слова. Шебаршин посетил в Тегеране выставку фотографий. Хорошая бумага, сочные цвета, работы в основном профессиональные. Зал увешан крикливыми транспарантами привычного содержания, суть которых сводится к одному: всем — смерть, да здравствует имам Хомейни! Такое же «жизнелюбие» отражают и фотографии: лежит убитый, на следующем снимке — группа убитых, далее — мулла с автоматом, девушка с автоматом, ребёнок с автоматом…

Над всем Ираном распростёрлась мрачная тень древнего седобородого старца в чёрной чалме.

«Для меня Хомейни, — пишет Шебаршин, — не абстрактная экзотическая фигура. Я вижу его сильные черты — несгибаемую волю, железную последовательность, практичный расчётливый ум, беспредельную преданность идее. Страшна его способность принести в жертву идее сотни тысяч, миллионы жизней. Не сомневаюсь, он мог бы принести в жертву всё человечество. Старик спокойно, хотя и мало, спит, часто по-отечески увещевает и наставляет мусульман, монотонно ругает врагов ислама, не ест мяса. В январе 1980 года в Куме, своём родном городе, славном глиняной посудой, священной гробницей девы Фатимы да медресе, Хомейни перенёс сердечный приступ и был перевезён в Тегеран, поближе к современной медицине. С тех пор он пережил десятки своих соратников, соперников и сподвижников — Моттахари застрелен на пороге мечети, Бехешти, Раджаи и Бахонар убиты взрывами, Готбзаде расстрелян, Банисадр с позором бежал за границу[15]. Старец живёт».

Конечно, за воротами посольства наших сотрудников ждали не только ловушки, провокации, аресты и прочие опасности. Даже под тяжёлым духовным и политическим прессом, под мрачным покровом насилия и террора там продолжалась, текла, не останавливаясь, жизнь, полная обычных, повседневных людских забот. Шебаршина всегда влекли к себе непередаваемая атмосфера, восточный колорит шумных улиц, площадей и базаров, волновал этот загадочный, древний мир. Хотя он и хорошо представлял, что прогулки по Тегерану — сомнительный отдых. Однако тут же замечал, что для любознательного человека — это занятие весьма полезное. Особенно он любил бывать в книжных лавках, лучшие из которых, по его мнению, находились на улице Манучехри.

Манучехри — сугубо торговая улица. Чего тут только не было! Древние монеты и медные лампы, тяжёлые серебряные браслеты, украшенные узорами из перламутра, латунные и медные расписные шкатулки, блюда с позеленевшей чеканкой, которым насчитывалось не менее двухсот лет, массивная мебель, сработанная ещё в XIX веке, расшитые скатерти, фанерные чемоданы с наклейками отелей Парижа и Лондона и резные каменные печатки, которыми на ткань наносили рисунок… И ковры, ковры, ковры… Некоторым из них было по 150–200 лет, а выглядели они так, будто вытканы только вчера.

Волшебное словосочетание «персидские ковры» с раннего детства у Шебаршина было связано с представлением о чём-то сказочном и непостижимом. Ему и в голову не могло прийти, что когда-то он будет жить и работать на земле, где рождаются эти произведения искусства. И рождаются они не по мановению волшебной палочки, а носят самый что ни на есть рукотворный характер, являясь воплощением неимоверно тяжёлого, кропотливого труда.

Раньше ковры покупали в основном иностранцы. Покупали охотно. Ведь в любом европейском доме персидский ковёр — свидетельство довольства и зажиточности. Но хомейнисты вымели из страны иностранцев — уехали ни много ни мало около трёхсот тысяч человек. Это сразу же сказалось на благосостоянии различных слоёв населения Тегерана, торговле и мелком бизнесе.

Обеднели с отъездом иностранцев антиквары — некому стало продавать старинные вещи, отмеченные печатью времени. Когда Леонид Владимирович проходил мимо их лавок, то вспоминал большой торг, развернувшийся в первые месяцы правления хомейнистов — исламисты распродавали по дешёвке имущество шахского двора, стараясь, чтобы оно попадало в руки своих людей. Был известен случай, когда один делец умудрился купить скрипку Страдивари всего за 400 долларов, а через некоторое время продал её в Нью-Йорке за полтора миллиона.

Книжные лавки — особый разговор. Это — настоящий праздник души. Больше других привлекала Шебаршина лавка Ноубари. «Кругленький, длинноносый старик в чёрном пиджаке и традиционной персидской шапке пирожком из чёрного каракуля» в 1930-х годах жил в СССР, в Кировабаде. По-русски Ноубари говорил с небольшим акцентом.

Несколько картонных ящиков с книгами он обычно выставлял на тротуаре, изредка прохожие останавливались и рылись в них. Две внушительные стопки книг, словно колонны перед входом, высились у дверей. Одна «колонна» состояла из томов, изданных на фарси, другая — из изданий на французском, английском, немецком, русском и прочих языках. Внутри лавки были видны беспорядочные груды книг. К этому завалу Ноубари подпускал только постоянных покупателей, и Леонид Владимирович оказался там не сразу, а только после третьего или четвёртого посещения, после того как уже изрядная сумма его денег перекочевала в карман торговца.

«Я ныряю в тёмную узкую дверь, натыкаюсь на завал. Хозяин включает свет — жёлтую слабосильную лампочку без абажура, висящую на неряшливых, покрытых клочьями изоляционной ленты проводах. Кромешный книжный ад, куда брошены за какие-то грехи сотни и тысячи этих лучших друзей человека. Стеллажи до самого потолка, рухнувший под тяжестью стол в середине этого склада (всего в нём квадратных метров пятнадцать-шестнадцать), книжная залежь на полу по колено, а кое-где и по пояс. Ноубари — жадюга и старьёвщик по натуре. Вместе с книгами валяются скелет старого радиоприёмника, изодранные абажуры, половинка нового плаща, изношенные брюки и один ботинок, пара сломанных стульев, окаменевший кусок лаваша (он пролежал около двух лет, я специально следил за ним), несколько пластмассовых канистр с керосином и помятое ведро».

Результаты длительных копаний в лавке были незначительными, а вот процесс захватывал нашего книголюба по-настоящему. Это было ни с чем не сравнимое блаженство!

Книги были сухие, бумага от времени стала ломкой и могла вспыхнуть от малейшей искры. А Ноубари хранил в лавке запасы керосина, причём не только в канистрах, но и в открытых вёдрах. Когда было особенно холодно, он прямо среди томов устанавливал небольшую керосиновую печку и разжигал её на полную мощность. Шебаршин в таких случаях прикидывал пути к отступлению — вдруг вспыхнет огонь. Но азарт книгоискателя побеждал опасения, имевшие под собой реальные основания.

Другая книжная лавка, в которую заглядывал Шебаршин, располагалась также на улице Манучехри. Владел ею некто Пазуки, выходец из Исфахана. Как «настоящий перс» (формулировка Шебаршина), был он «хитроват, словоохотлив, разумен, любознателен, вежлив, предупредителен». Родной брат Пазуки был из тех, кто поддержал хомейнистскую власть и в одном из провинциальных городков командовал гарнизоном исламских стражей. Леонид Владимирович знал также, что при случае и сам Пазуки не прочь будет сдать его первому же патрулю. Но это не мешало ему покупать у торговца книги, тем более что плату тот взимал весьма умеренную, да и книги здесь были поинтереснее, чем у Ноубари, попадались и раритеты.

Когда Шебаршин появлялся у Пазуки, тот непременно угощал его крепким чаем. В ответ Шебаршин, как правило, предлагал ему сигарету «винстон», но хозяин лишь вежливо морщил лицо: настоящий революционер не принимает ничего американского!

Однажды Ноубари куда-то пропал, а его место занял младший сын, который оказался юношей неразговорчивым и вёл себя с гостем из Москвы настороженно. Примерно через год владелец лавки появился — похудевший, со скорбно опущенным носом и потухшими чёрными глазами.

Оказывается, исламские власти упекли его в тюрьму, а за что именно — он так и не признался Шебаршину. Впрочем, Леонид Владимирович особенно и не допытывался — слишком выразителен был плакат в соседней парикмахерской: «Просим уважаемых клиентов не говорить о политике».

В ряды резидентуры затесался предатель… Для резидента такое известие — страшный удар. Измена — худшее из того, что может случиться в разведке. За этим — сломанные судьбы разведчиков, провалы, трагедии. Для Центра — катастрофа, после которой часто приходится всё начинать сначала.

Кто такой Владимир Кузичкин? Обычный сотрудник, ничем не примечательный, мягкий и обходительный. Правда, иногда эта доброжелательность превращалась в угодливость, но… все разведчики — люди, у всех — свои недостатки. Чувствовалось, что не нравился Кузичкин послу (интуиция, жизненный опыт?), но Шебаршин его защищал, как и всех других своих сотрудников, попадавших начальству под горячую руку. Разумеется, никто при этом и мысли не мог допустить, что Кузичкин — самый настоящий предатель.

То ли тот что-то почувствовал, то ли его хозяева — англичане, у которых в Иране была мощная агентурная сеть, решили вывести своего подопечного из игры, — сказать трудно. Только решил Кузичкин бежать. А за год до его исчезновения из Тегерана наши оппоненты разыграли оперативную комбинацию, в центре которой оказался очень толковый сотрудник и великолепный оперативник, заместитель Шебаршина Владимир Гурский.

На одном из приёмов Гурский познакомился с обаятельным иностранным бизнесменом, который дружелюбно относился к Советскому Союзу и мог стать полезным помощником. Вместе с Шебаршиным они проанализировали ситуацию и решили, что контакты с бизнесменом надо продолжать. Однажды вечером Гурский отправился на встречу, но в условленное время не вернулся. Появился он в посольстве лишь под утро и рассказал, что с ним произошло.

Когда он приехал к бизнесмену, то ничего тревожного возле его дома не заметил. Людей вокруг почти не было, привлекал внимание лишь один довольно необычный молодой человек — весь какой-то дёрганый, напоминающий разлаженную механическую куклу. Немного поразмышляв, Гурский решил, что такому странному типу вряд ли доверят наружное наблюдение, и вошёл в дом.

Хозяин принял его приветливо, но обмен любезностями продолжался недолго — в дом ворвались вооружённые люди, заявив, что они являются сотрудниками местного исламского комитета. Гурского скрутили и доставили… нет, не в участок, а сразу же (!) в протокольный отдел МИДа. После короткого допроса его отпустили.

Наутро в советское посольство из МИДа пришла бумага: Гурский был объявлен персоной нон грата. На состоявшемся «разборе полётов» сотрудники резидентуры пришли к выводу, что всё случившееся — дело рук местной контрразведки: очень уж мешал ей Гурский, который хорошо владел обстановкой, знал обычаи, людей, прекрасно говорил на фарси и английском, имел обширные связи и знакомства в различных кругах.

То, что это была хорошо продуманная операция иностранной разведки с целью расчистить дорогу для своего «крота», для его продвижения по служебной лестнице, выяснилось позднее — ведь для Кузичкина оперативная активность Гурского создавала большую угрозу. Приём этот известный и распространённый.

…В один из июньских дней 1982 года Кузичкин не вышел на работу. Когда приехали к нему на квартиру, выяснили, что исчезнувший вместе с автомашиной хозяин ещё несколько часов назад был дома. К вечеру стало известно, что Кузичкина видели в районе Базаргана, на границе с Турцией. Стало понятно: ушёл.

Шебаршин был в отпуске, отдыхал с женой Ниной Васильевной в подмосковном санатории, когда его спешно вызвали в Москву и сообщили эту неприятную новость. Первым же самолётом Леонид Владимирович вылетел в Тегеран — надо было спасать своих людей, над которыми нависла угроза оказаться в руках хомейнистов.

Кузичкин выдал почти всех, за исключением Игоря Сабирова. Может, вспомнилось ему, как холодными ночами они вместе колесили по неприветливым и опасным улицам Тегерана, может, питал он к нему какие-то симпатии — неизвестно. Чужая душа — потёмки, душа предателя — тем более. Через некоторое время Центр счёл возможным вернуть Сабирова в Иран, и он успешно продолжил там свою работу.

Раскрыл Кузичкин и все контакты резидентуры с работавшей в подполье и сотрудничавшей с КПСС партией Туде[16]. Один из её нелегальных руководителей не сумел уйти по отработанному каналу за кордон, вернулся в Тегеран и ночью перемахнул через стену советского посольства. К посольству подъехали несколько автомашин с иранскими контрразведчиками, которые шли по следу, но наши дипломатические работники не дрогнули и не сдали его. Но не всем удалось спастись. Начались аресты руководителей Народной партии Ирана, сданных Кузичкиным. Обстановка накалялась, и Шебаршин получил приказ из Москвы возвращаться — дипломатическая неприкосновенность не давала никаких гарантий безопасности.

…Восстановили историю предательства Кузичкина. Выяснили, что ещё в студенческие годы, на практике, он познакомился с одной миловидной англичанкой и та очень быстро склонила его к предательству, связала с английской разведкой. Работал за деньги — продавал наши секреты, выдавал людей. А потом у него возникли подозрения, что его «вычислили». Бежал он с английским паспортом на имя Майкла Рода. Известно, что после побега он пристрастился к алкоголю — так большинство предателей глушат неотступный страх перед возмездием.

Шебаршин потом горько сожалел, что в некоторых ситуациях выгораживал Кузичкина перед послом В. М. Виноградовым.

«Посол был более мудрым, более опытным и, несомненно, более проницательным человеком, чем я, — признавался Леонид Владимирович. — Он распознал в будущем предателе нечто подловатое, точнее, чем я, оценил его грубость в отношении товарищей, угодливость в отношении начальников, то, что по-русски называется хамоватостью».

Известный российский дипломат Владимир Викторович Гудев, который в 1987–1993 годах был Чрезвычайным и Полномочным Послом СССР (с 1991 года — России) в Иране, хорошо знал Шебаршина и был, естественно, осведомлён о драме, которая разыгралась в Тегеране. По этому поводу он высказал такое суждение:

«Шебаршин Леонид Владимирович — это фигура для разведки хрестоматийная: именно таким должен быть работающий за границей разведчик. Есть резиденты, к которым послы относятся, скажем так, настороженно, есть резиденты, которым перестают доверять в силу тех или иных причин, — и такое было, а есть резиденты, к которым относятся с огромным уважением и очень доверительно… Верят им, как и разведчики верят дипломатам, всё должно быть построено на взаимности.

Так вот, ни от одного из послов я не слышал, чтобы они хоть в чём-то, в малой малости, не доверяли Шебаршину. Шебаршин был не просто разведчиком, а разведчиком-дипломатом. Таких профессионалов у нас немного, их, если хотите, можно по пальцам пересчитать.

С другой стороны, именно такая блестящая черта характера, как способность доверять, верить, помешала, наверное, Леониду Владимировичу разглядеть предателя Кузичкина. Есть поэтическое выражение: „Лицом к лицу — лица не увидать“. Когда люди работают вместе, в одном пространстве, лицом к лицу, локоть к локтю, понять зачастую трудно, а иногда и просто невозможно, кто есть кто…

Вот и получается, что один гнилой помидор способен испортить весь ящик. Такой след оставил и Кузичкин на всей резидентуре, работавшей в Тегеране.

В том, что произошло, Шебаршин не виноват нисколько, но отвечать пришлось ему. У нас как ведь повелось: у всякой беды должен быть виновник. Конкретный человек. И я очень жалею, что за прокол в тегеранской резидентуре заставили отвечать практически одного Шебаршина».

…Стоял февраль. Над заливом Мурбад, забитым рыболовецкими лодками, нависли свинцовые тучи. Моросил холодный мелкий дождь. На улицах Энзели[17] было пустынно — в такую погоду люди без нужды из дома не выходят. Теплоход «Гурьев», на котором Шебаршин покидал Иран, отдал швартовы и взял курс на Баку.

Настроение у Леонида Владимировича вполне соответствовало погоде, на душе скребли кошки. Вряд ли на этот раз в Центре он услышит привычные слова благодарности за профессионально выполненный долг. Успокаивал он себя тем, что сделал в сложившейся ситуации всё, что мог. Сохранил всех людей, надёжно законсервировал значительную часть источников информации.

Иранская страница биографии Шебаршина была перевёрнута. Закончился ещё один памятный период его жизни и работы. Осталось позади, как записал Шебаршин в своём дневнике, «тревожное, интересное и тяжёлое, порой невыносимо тяжёлое время».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.