Глава четвертая Граф Витте

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава четвертая Граф Витте

Теперь мне предстоит весьма трудная задача: дать характеристику великого государственного деятеля графа Витте, которую я хочу сделать возможно более добросовестно. Немногие министры вызывали о себе столь различные суждения, высказываемые с такой страстью. Он имел значительное количество врагов, но также много восторженных поклонников, которые пользовались только превосходной степенью, когда говорили о его характере и вообще о его личности. Вряд ли кто-нибудь умел лучше, чем он, внушить к себе со стороны своих друзей столь горячую и искреннюю преданность, великолепный пример которой можно видеть у д-ра Диллона в его книге "Россия в упадке", посвященной "памяти моего друга, величайшего русского государственного деятеля С. Ю. Витте".

Что касается меня, я никогда не находился под очарованием властной личности графа Витте, и, с другой стороны, Я не испытывал по отношению к нему того чувства недоброжелательности, которое он вызывал у многих своих современников, особенно у императора Николая, так и не сумевшего победить своё чувство антипатии к нему.

Я чувствую, что могу дать его описание с полной объективностью, что и постараюсь сделать.

Отличительной чертой его внешности были высокий рост и широкие плечи. Он был высок даже для России, где часто встречаются люди высокого роста, и все тело его казалось сделанным грубыми ударами топора. Его лицо имело бы тот же характер, если бы не дефекты формы носа, которые давали ему некоторое сходство с портретом Микеланджело. Его манеры были резки, по-видимому, намеренно; может быть, он практиковал это, чтобы защитить себя от смущения, которое испытывал при дворе и в высшем обществе столицы, с обстановкой которого он никогда не смог освоиться. Но, несмотря на его внешность и резкие манеры, он производил на всех впечатление человека большой силы и оригинальности.

Что всегда производило на меня неприятное впечатление, это его голос, который звучал очень резко и особенно его произношение, усвоенное им в юности, когда он жил в Одессе, где население чрезвычайно смешанное и состоит из греков, румын и других южан. Это произношение, которое было для него обычным явлением, чрезвычайно резало ухо, так как я привык к чистому и элегантному языку, употреблявшемуся нашим великим поэтом Пушкиным, языку, на котором говорили вся культурная Россия и население обеих столиц, особенно Москвы.

Граф Витте, как известно, был "самоучка". Он не был по рождению совсем простого происхождения: его отец, который был провинциальным чиновником иностранного происхождения (я думаю, датчанин), занимал довольно высокий пост на государственной службе, а мать принадлежала к одной из лучших фамилий России. Но, закончив образование в его родной провинции, он не начал делать бюрократической карьеры, которая являлась единственным путем к достижению высокого чина в этот период. Он поступил на службу крупной частной компании, которая владела Юго-Западными железными дорогами в России, и первые двадцать лет своей службы провёл там. Одаренный редкой энергией, он прошел все ступени службы, не уклоняясь от самых незначительных обязанностей, вплоть до должности начальника станции, и благодаря всестороннему знанию железнодорожного дела он был призван в Петербург Александром III в качестве эксперта по железнодорожному делу, столь важному в то время для России.

В Петербурге его кипучая деятельность скоро вышла за рамки специальности, и он сделался авторитетом не только по железнодорожному вопросу, но и по вопросам экономической жизни страны. Его восхождение по ступеням чиновничьей иерархии было весьма быстро, и всего через несколько лет после прибытия в Петербург он уже встал во главе министерства финансов. Он занимал этот пост (исключая 1903 – 1905 годы) до того самого дня, когда, как мы видели, сделался главой первого конституционного правительства России.

Ум графа Витте всегда был направлен на практическое разрешение вопросов; его политические и экономические взгляды не были проникнуты глубоким пониманием проблем с государственной точки зрения или подкреплены знанием законов, которые управляют жизнью человеческого общества. Этим отчасти объясняются, как я думаю, некоторые из его ошибок, но, хотя я не раз был поражён отсутствием у него того, что принято называть высокой культурой, и общей основной идеи, я не могу пойти в этом направлении так далеко, чтобы согласиться с Бомпаром, который в своей статье, напечатанной в "Revue de Paris", высказывает мнение, что графу Витте не доставало самого элементарного знания финансовой науки.

Несмотря на это утверждение, Бомпар признает, что граф Витте был "администратором большой интеллектуальной силы, финансистом с широким кругозором и выдающимся государственным деятелем". Это суждение делает честь беспристрастию бывшего французского посла в Петербурге, политические разногласия которого с графом Витте никогда не прекращались, но мне кажется, что это суждение не отдает должного гениальности графа Витте. Без колебания употребляю я слово "гениальность", потому что граф Витте в известную пору его деятельности проявил нечто большее, чем простой талант.

Можно ли с полным правом сказать, как делает это д-р Диллон в своей книге, что граф Витте был "единственным государственным деятелем, которого дала Россия со времен Петра Великого"? Я так не думаю. Его деятельность изобиловала ошибками, от которых Россия жестоко страдала, чтобы было возможно отвести ему столь высокое место в истории страны. Я думаю, было бы более правильным сказать, что в известные периоды его деятельности благодаря смелости взглядов и решительности, с которой он проводил свои планы в жизнь, его можно поставить наряду с величайшими государственными людьми всех времен и всех наций. Но в иные времена и, к сожалению, в очень критические моменты он не оказывался на высоте положения. Это происходило скорее от недостатка характера, чем интеллекта, так как в противоположность личности Столыпина он обнаруживал себя как человек, моральные качества которого не всегда были на одном уровне с его интеллектуальной одаренностью.

Не умаляя замечательной деятельности графа Витте, всякий может отметить тот факт, что он не следовал в своей работе какой-либо определенной схеме и что она представляла разнообразные и часто противоречивые фазы. Чтобы объяснить эту аномалию, необходимо представить себе ту обстановку, которая влияла на него в течение пятнадцати лет государственной деятельности.

До провозглашения конституции 1905 года в России не было однородного кабинета министров, не было ни председателя Совета Министров, ни даже постоянного совета в полном смысле этого слова. Император в известных случаях созывал министров на совещание под своим председательством, чтобы рассмотреть тот или иной вопрос особой важности, но такие случаи бывали редки, как правило, каждый министр работал отдельно с императором и получал указания, исходящие только непосредственно от государя.

В результате получалось, что министры не были связаны между собою единством работы и даже, больше того, поддерживалась полная независимость друг от друга.

Царь Александр III, очень ревниво оберегавший самодержавный режим, заботливо направлял министров именно по этому пути, и всякая попытка с их стороны собраться вместе в целях достижения согласованного решения по какому-либо вопросу рассматривалась им как стремление ограничить его власть.

Император Николай не внес изменения в этот порядок и даже усугубил его, созывая министров на совещания ещё реже, чем то делал его отец. Если отметить также, что министры не подлежали парламентскому контролю и что все усилия земств расширить сферу своей деятельности строго преследовались, можно только удивляться, как подобного рода система не вызвала значительно раньше, чем это случилось, полной дезорганизации в жизни одной из величайших империй, известных в новейшее время.

Как только граф Витте сделался министром финансов, он сейчас же обнаружил явную склонность доминировать над другими членами кабинета и стал de facto, если не de jure, действительным главой русского правительства.

Осуществления этой цели он достигал не только благодаря своей властной натуре и безусловному доминированию над своими коллегами, но также и тому, что, будучи министром финансов, он поставил все министерства в зависимость от себя, так как Александр III совершенно доверял ему, отказывая в санкции кредита без согласия графа Витте.

Но это превосходство не долго удовлетворяло честолюбие графа Витте, который мечтал распространить свою деятельность на руководство всей политической и экономической жизнью страны, чего в конце концов и добился.

Таким образом, он осуществлял контроль над бесчисленной армией чиновников всех наименований и рангов в войске, во флоте, даже на дипломатической службе. В дальнейшем его стремление бесконечно распространять власть государства на различные сферы деятельности привело к тому, что в течение десяти лет он был действительным господином 160-миллионного населения империи.

Я уже отмечал, что соотечественники графа Витте не отдавали должного его деятельности. Мне же кажется, что министр, который имеет на своём счету успешное выполнение трёх задач – монетной реформы, Портсмутского договора и конституционной хартии 1905 года – заслуживает быть поставленным в один ряд с величайшими государственными деятелями не только России, но и всего мира.

Уже одного установления металлического обращения и твёрдой валюты достаточно, чтобы предоставить ему это место. Эта реформа, которая встретила значительные препятствия на пути к своему осуществлению, была проведена исключительно благодаря настойчивости графа Витте и помогла России выйти из русско-японской войны и революционных потрясений 1905 года без финансового кризиса.

Я уже высказывал своё мнение о Портсмутском договоре, и я, не колеблясь, квалифицирую его как неожиданный успех России, который был достигнут не diploimate de carriere.

Наконец, манифест 17 октября, несмотря на запоздание, в котором повинен император Николай II, несомненно, спас на время российскую монархию от гибели, отсрочив её на двенадцать лет, пока она снова не покинула путь, намеченный графом Витте, чем подписала себе смертный приговор.

Хотя я и не чувствую себя компетентным судить об экономической политике графа Витте, однако я не буду неправ, если скажу, что эта сторона его деятельности должна вызвать серьёзные критические замечания.

Я уже отмечал его стремление направить государство в сторону участия в экономической жизни страны путем ряда мероприятий, как, например, организация железнодорожного строительства, эксплуатация en regie обширных владений короны, внимательное наблюдение за мануфактурной промышленностью и т. д., вследствие чего государство взяло под свой контроль частную инициативу и деятельность, которые с этих пор так слабо развивались в стране. Но, помимо этого чрезмерного "огосударствления", многие мероприятия графа Витте в экономической области оказались вредными для хозяйственного организма России.

В своей книге "Россия в упадке" д-р Диллон говорит, что граф Витте видел слабость и отсутствие связи между различными элементами, составляющими Российскую империю, и рассчитывал, что эти элементы могли бы быть консолидированы и приведены в связь друг с другом путем громадного экономического преобразования, которое создало бы властные национальные интересы и послужило бы основанием для действительного перевоспитания нации. С моей точки зрения, если эти строки и не характеризуют общего плана графа Витте, так как мне всегда казалось, что у него отсутствует какой-либо продуманный план, они в конце концов правильно определяют направление его политической деятельности.

Слабость и разобщенность элементов, составляющих русскую империю, не могли ускользнуть от внимания государственного деятеля и совершенно ясно обнаружили себя позже, после падения монархии. Но я принадлежу к той политической школе, которая всегда полагала, что лекарством для такого положения вещей может являться не контроль государства a outrance, не укрепление централизации и даже не искусственное стимулирование материальных интересов, но развитие местного самоуправления, представительный образ правления, построенный на этом принципе, удовлетворение разумных требований различных национальностей и систематическое внедрение в народное сознание необходимости развития личной инициативы.

Нет разногласий в том, что мероприятия, указанные графом Витте, заслуживают тех громадных усилий, которые были затрачены для развития или, вернее, создания промышленности в России.

Но, отдавая все своё внимание этой стороне хозяйственной жизни России, разве граф Витте не понимал, что Россия является земледельческой страной и что она нуждается в поощрении сельского хозяйства?

И разве не на счёт финансовой политики графа Витте следует отнести то обстоятельство, что громадное количество земледельческих продуктов экспортировалось, расстраивая тем самым экономический баланс и даже подвергая физическим страданиям крестьянство?

Та политическая школа, к которой я принадлежу, всегда придерживалась того мнения, что создание многочисленного рабочего класса, концентрирующегося по городам, формирует революционные кадры par excellence, как то доказал 1917 год, и что этому должны предшествовать широкие аграрные реформы в целях развития мелкой частной собственности. Это не только увеличило бы производительность земли, но внушило бы крестьянству склонность к консерватизму, которая у него совершенно отсутствовала.

Я отмечу только мимоходом одно из мероприятий графа Витте, которое выродилось в свою собственную противоположность: монопольная продажа спирта. Лично я придерживаюсь того мнения, что эта мера, рассматриваемая как паллиатив, была хороша сама по себе и предопределялась предшествующим положением вещей. Но, вместо того чтобы довольствоваться ею как паллиативом, граф Витте не приложил своей громадной энергии для её отмены, и она превратилась в орудие деморализации и обнищания масс.

Вот предмет, в котором я чувствую себя более компетентным, – вопрос о русской политике на Дальнем Востоке. Граф Витте имел громадное влияние на эту политику и может считаться ответственным за неё, если не вполне, то в большой степени. Роль, которую он играл в этой драме, наиболее сложна и разнообразна. Если бы кто-нибудь пожелал узнать причину несчастной войны между Россией и Японией, ему было бы необходимо, по моему мнению, рассмотреть решение, принятое русским правительством с графом Витте во главе, провести транссибирскую железную дорогу до Владивостока по китайской территории, которое было принято хотя и давно, но в то время создало на восточной границе империи очень сложное и опасное положение. Это явилось первым шагом, обеспокоившим Японию и обнаружившим для этой державы империалистические намерения России на Дальнем Востоке. Будучи всегда сторонником европейской политики для России, я никогда не придерживался мнения, что нам следует распространить поле деятельности России в места, отдаленные от центра наших традиционных интересов, что, несомненно, ослабляло нашу позицию в Европе. Мне всегда казалось, что Сибирь должна быть рассматриваема как резерв до того дня, когда Россия окажется вынужденной направлять туда излишки своего населения.

Однако я вполне охотно признаю смелость и умение, с которыми граф Витте осуществлял свой план, и готов принять, что если бы он ограничился проведением транссибирской дороги, это могло бы послужить средством для экономического развития России, но, к несчастью, эта возможность была совершенно перечеркнута последующей активной политикой на Дальнем Востоке и в особенности захватом Ляодунского полуострова с портами Дальний и Порт-Артур.

Я спешу прибавить, что граф Витте лично протестовал против этой политики, которая в действительности велась по плану, внушенному германским императором в целях захвата Киао-Чао. Во время первого своего визита в Петербург после восшествия на престол Николая II кайзер дал обещание не мешать coup de main, который он имел в виду, и настаивал, чтобы царь последовал его примеру, завладев Ляодунским полуостровом.

Граф Муравьев, который был в то время министром иностранных дел, не разбираясь вообще в делах иностранной политики, а в делах Дальнего Востока в особенности, был увлечен этим планом, так как он сулил ему увеличение его личного престижа, и из его собственных уст я слышал о том, что происходило на совете, который был созван царём для обсуждения этого вопроса.

Из всех присутствующих министров один только граф Муравьев поддерживал проект Николая II, которому оппонировали другие министры, в особенности граф Витте, ясно видевший опасность такого нарушения неприкосновенности китайской территории.

Царь последовал за мнением большинства, и проект был временно отложен, но граф Муравьев не пожелал признать себя побежденным и позже достиг успеха, убедив императора, что, по секретным сведениям, английская эскадра намеревается занять Порт-Артур в ответ на захват Киао-Чао Германией и что необходимо любой ценой опередить Англию. В результате адмирал Дубасов, командующий русскими морскими силами на Дальнем Востоке, получил от императора Николая прямой приказ войти в Порт-Артур и водрузить там русский флаг. Таким образом, граф Муравьев одержал знаменательную победу над графом Витте, а Россией были приобретены два китайских порта.

Если бы Россия была конституционным государством или если бы даже она имела однородный и объединенный кабинет, министр, который протестовал против столь решительного и важного шага, должен был бы уйти в отставку. Ничего подобного не было сделано графом Витте, и даже, более того, он воспользовался этим случаем, чтобы расширить круг своего влияния. Увеличив протяженность транссибирской железной дороги, он настоял на соединении русского порта Владивосток железнодорожной линией с китайским Ляодунским полуостровом. Под предлогом охраны нужд железной дороги русское правительство добилось от Китая не только аренды Порт-Артура и Дальнего, но также и обширной территории по обе стороны дороги. Граф Витте создал из этой территории, которая находилась исключительно под контролем его министерства, область, где он пользовался почти неограниченной властью. На этой территории были построены новые города, как, например, Харбин и новый порт Дальний. Он под видом охраны железной дороги имел в своём распоряжении целую армию, так же как речной и океанский флоты. Многочисленные чиновники, подчиненные ему и изъятые из ведения центральной власти империи, управляли на этой территории, которая фактически представляла собой громадное колониальное владение на отдаленных границах России в Азии, повелителем которого являлся граф Витте.

Маньчжурское предприятие графа Витте, бесполезное и даже опасное само по себе, являлось особенно роковым для внешних русских дел и может быть рассматриваемо как первопричина русско-японской войны. Если бы правительство удовлетворилось использованием Ляодунского полуострова только как базы Тихоокеанского флота (хотя русский порт Владивосток совершенно удовлетворял этой цели), возможно, что Япония примирилась бы временно с этим положением. Но оккупация части Маньчжурии, помимо Ляодунского полуострова, неизбежно повела к серьезным осложнениям и вызвала столкновение между Россией и Японией, так как нападения со стороны боксеров на Китайскую восточную железную дорогу вызвали оккупацию Маньчжурии русскими войсками в 1900 году, что послужило главным предметом русско-японского спора.

Когда вскоре после этого маньчжурская проблема осложнилась авантюрой Безобразова, Абазы и компании в Корее и на Ялу, час подведения счетов между Россией и Японией пробил, но я повторяю, что начальной причиной для русско-японского конфликта послужила империалистическая политика графа Витте. Тем не менее непосредственной причиной войны была корейская авантюра.

Граф Витте, так же как и его друг граф Ламздорф, открыто боролись с кучкой придворных и безответственных прожектеров, которые привлекли на свою сторону царя и, играя роль тайного правительства, совершенно отстранили министра финансов и министра иностранных дел от участия в решении дальневосточных дел. Но, зная дальновидность графа Витте и графа Ламздорфа, невозможно снять с них ответственность за то, что случилось. Приходится снова отметить тот факт, что в стране, обладающей правильно организованным правительством, министры, оказавшиеся в подобном положении, подали бы в отставку. Вместо этого мы видим, что граф Витте спокойно остаётся на своём посту и наблюдает в качестве зрителя за результатами политики, которой он был бессилен противодействовать. Его alter ego граф Ламздорф не только не подал в отставку, но даже развил удивительную теорию, что в России министр иностранных дел не может покинуть свой пост, не будучи уволен государем, и что его единственной обязанностью является изучение вопросов, связанных с внешними делами империи, и представление своих заключений императору, который в качестве самодержца может решать за или против, и это решение является обязательным для министра.

Граф Витте, конечно, не мог разделять подобного мнения, но его забота о том, чтобы остаться у власти, превысила все другие соображения и помешала ему не только подать в отставку, но даже протестовать перед императором достаточно решительным образом против политики, которая, как он знал, вела к катастрофе.

Это отсутствие характера, которым отмечены известные фазы карьеры графа Витте в период, предшествующий войне, подчеркивает лучше, чем что-либо, недостаток энергии и необходимых для государственного человека качеств так, как они проявились в наиболее критический период. Д-р Диллон включил в свою книгу письмо, адресованное графом Витте императору Николаю, датированное 28 февраля 1905 года, в котором он излагает с откровенностью и определенностью, заслуживающими величайшей похвалы, соображения, почему совершенно необходимо было немедленно начать мирные переговоры с Японией. В том же самом письме он настаивает на необходимости не медлить далее с успокоением общественного мнения России, глубоко взволнованного военными неудачами, путем искренней и решительной постановки вопроса о конституционных реформах. С неутомимой настойчивостью он отстаивает эту точку зрения перед царём и его советниками, гражданскими и военными, и, начиная с этого момента, вплоть до заключения договора, который был подписан графом Витте, он обнаруживал твердость и ясность ума, которые ставят его в первый ряд среди величайших государственных деятелей.

Во время переговоров в Портсмуте он обнаружил не только исключительный талант как руководитель переговоров, но также твердость характера и самозабвение, которые не отличали его в другие периоды его деятельности. К концу переговоров наступил тот ответственный момент, когда, хотя он вполне сознавал, что ему придётся встретиться лицом к лицу со своими соотечественниками по возвращении в Россию, он взял на себя ответственность за все последствия и даже odium договора, последовавшего в результате несчастной войны, и неизбежно позорного для России; он проявил также моральную стойкость в игнорировании указаний из Петербурга, которые были часто противоречивыми и иногда носили печать неискреннести; принял на себя всю ответственность за компромисс, наиболее благоприятный, чем Россия могла бы ожидать, но всё-таки такой, который по самой природе своей мог вызвать позже упреки в его адрес. Условия Портсмутского договора, принимая во внимание обстоятельства, сопровождавшие его заключение, были весьма льготны для России. Японцы отказались от требований, которые затрагивали жизненные интересы и достоинство России. Российская империя не платила военных издержек, сохраняла свой флот и не теряла ни пяди своей национальной территории. Правда, Россия уступала Японии южную часть острова Сахалин, но этот остров был приобретен только в сравнительно недавнее время и использование его было для нас весьма трудно, в то время как японцы всегда заявляли свои претензии на обладание им. Портсмутский договор, таким образом, может быть рассматриваем как весьма благоприятный сам по себе, но что придавало ему особую ценность, это то, что он открывал путь к установлению нормальных отношений с Японией и, более того, к действительному сближению и даже к союзу между обеими странами. Граф Витте обнаружил большую предусмотрительность, учитывая эту возможность ещё до отправления в Портсмут и пытаясь зондировать почву через д-ра Диллона у японского посла в Лондоне.

Хотя ничто тогда не указывало на успех в этом направлении, граф Витте не терял из вида этой возможности, когда пришло время определить условия договора; это дало мне случай позже, когда я был министром иностранных дел, использовать его мысль и прийти почти к обоюдному согласию с Японией, которое в случае его развития могло бы дать столь благоприятные результаты для России и для всего тройственного соглашения.

Величайшим ударом для графа Витте по его возвращении в Россию было видеть, насколько его усилия не были оценены его соотечественниками.

Император пожаловал ему, правда, титул графа, но прием, оказанный ему, был холоден, как никогда. Общественное мнение и оценка его прессой были явно враждебны; некоторые лица называли его "граф Сахалинский", Короче, триумф, которого он ожидал и на который он имел полное право, не был им получен – его встретили враждебностью и насмешками.

В первой главе этой книги я рассмотрел мельчайшие детали, касающиеся деятельности графа Витте в качестве главы первого конституционного кабинета.

Каковы были причины, которые ограничили размах его деятельности и лишили его возможности дать наиболее благоприятное направление событиям?

Вот вопрос, который будущие историки этого тревожного периода должны исследовать, и вот почему я колеблюсь высказать своё мнение. Но нужно ли говорить о том, что в столь критических обстоятельствах граф Витте обнаружил твердость и настойчивость характера, которые требовались моментом?

Как могло случиться, что граф Витте остановил свой выбор на Дурново в качестве министра внутренних дел и предоставил ему возможность вести слепую политику репрессий, которая вызвала конфликт с правительством со стороны самых умеренных элементов страны и привела к победе крайних радикальных партий? И каким образом можно расценить тот избирательный закон, который давал доминирующее положение крестьянам в первой Думе и вызвал её преждевременный роспуск?

Трудно было бы приписать это ошибке, происходящей от отсутствия предвидения у такого человека, каким был граф Витте, и это нужно всецело отнести на счёт соображений, вызванных скорее его личными интересами, чем интересами той реформистской работы, которую он предпринял. Граф Витте как финансист склонялся к мысли, что только материальная обстановка является доминирующей в политике. В результате граф Витте часто совершал тяжёлые ошибки в своей оценке международного положения. Ярким примером этого является его абсолютная неспособность понять природу отношений между Францией и Германией и психологию французского народа. Всецело захваченный идеей создания континентальной коалиции, он был убеждён, что на пути к осуществлению такой коалиции между этими двумя нациями препятствий нет. Я уже отмечал ранее, что, когда граф Витте был министром финансов, он имел под своим руководством ряд чиновников, которые в действительности несли дипломатические обязанности, а официально назывались финансовыми агентами, прикомандированными к русским посольствам и миссиям обоих полушарий. Эти агенты, большинство из которых обладали исключительной энергией и способностями, выполняли свои обязанности совершенно независимо от их номинальных дипломатических руководителей, сносясь непосредственно с министром финансов, не представляя даже своих докладов номинальным начальникам и придерживаясь иных линий поведения, чем те, которые были приняты официальной русской дипломатией. На этих агентах граф Витте рассчитывал построить свой проект о создании союза между Россией, Францией и Германией, основанного на общности материальных интересов и направленного против преобладания Англии в финансовой и коммерческой области.

В последние годы, предшествующие мировой войне, когда я был послом в Париже, я имел случай обсуждать этот вопрос несколько раз с графом Витте, который имел обыкновение останавливаться в Париже по пути в Биарриц, где жила его семья. Во время этих разговоров он выражал убеждение, что Франция потеряла прежнюю свою расположенность к военным доблестям, что подавляющее большинство французов не заботятся больше о возвращении потерянных провинций, судьба которых интересует только шовинистов, не оказывая никакого влияния на широкие круги населения страны; что, наконец, французская нация, предрасположенная к восприятию идей интернационального социализма и пацифистской пропаганды, никогда не согласится вступить в вооруженный конфликт с Германией, особенно, если вопрос будет касаться восточных дел. Обладая чрезвычайным влиянием среди известных финансовых групп Европы, он полагал возможным с помощью их сблизить интересы Франции и Германии и подготовить почву для их политического союза.

Он не сомневался в том, что если бы он был послом в Париже, он добился бы нужного результата.

Будучи внимательным наблюдателем французской национальной жизни, я не могу присоединиться к его мнению. Больше, чем кто-либо, я знал основополагающие идеи германской иностранной политики, находившейся под влиянием группы пангерманистов и принятой кайзером, которая считала Германию гегемоном мира, рассчитывая на возможность союза между Германией, Россией и Францией. В соответствии с этим я противопоставлял свои замечания аргументам графа Витте в опровержение его иллюзии о возможном союзе, который для нас создавал риск ослабить позиции в отношениях с Францией и Англией и, таким образом, исключить возможность сопротивления против чудовищного роста военного могущества Германии. Я настаивал, что мы должны быть готовы к тому дню, когда император Вильгельм под влиянием военной партии обратится к политике агрессии. Короче, это являлось единственным средством предотвратить опасность, которая становилась все более очевидной день ото дня в политическом, военном и экономическом отношениях. Что касается Франции, я был убеждён в её лояльности. Могу прибавить, что я был призван защищать это положение не только против графа Витте, но и группы русских дипломатов, которые с надеждой взирали на сближение России с Германией и среди которых фигурировали такие имена, как барон Розен, русский посланник в Лиссабоне, Боткин, пользовавшийся большим расположением при дворе, и др. Мой последний разговор с графом Витте имел место за несколько месяцев до начала великой войны.

Когда граф Витте уступил своё место главы русского правительства Горемыкину, было совершенно ясно, что он не расположен к новому кабинету. Николай II и его новые министры не могли быть безразличны графу Витте, и в должности члена Государственного совета, или верхней палаты, Витте, автор манифеста 30 октября, неизбежно становился лидером либеральной партии в этом учреждении, объединявшим вокруг себя врагов бюрократического кабинета Горемыкина. Это было бы вполне естественно, и все были весьма удивлены, когда он отказался от этой роли и присоединился к реакционной группе в Государственном совете, во главе которой стоял его прежний коллега и противник Дурново. Он принадлежал к ней, несмотря на все события, которые сопровождали открытие Думы, и в последние дни жизни его деятельность была настолько непонятна, что возникали сомнения в его умственных способностях. Следует отметить, что он счёл для себя возможным прибегать к помощи Распутина в надежде восстановить расположение царя и быть призванным к власти. Я с трудом поверил бы этому, но я вспоминаю замечание, сделанное им во время разговора со мной в Париже в эпоху Балканской войны, когда он заявил, что если Россия не вмешалась в войну, этим она обязана усилиям Сазонова, политикой которого он чрезвычайно возмущался, но который действовал под влиянием распоряжений императора, продиктованных Распутиным, в целях сохранения мира; и я вспоминаю, как я был удивлен в то время слышать столь странное утверждение с его стороны. Несмотря на то что мне самому было тяжело прийти к такому заключению, я, не колеблясь, приписываю его перемену мотивам личного честолюбия. Привыкший в течение 15 лет к власти, объем которой я выше описал, граф Витте оказался не способным примириться с потерей своего официального положения, и вся настойчивость его громадной воли была направлена к одной цели – восстановить свой прежний престиж. Зная склонность императора и тех, которые пользовались его расположением, он решил, что наиболее верным путем к достижению цели будет служение реакционной партии. Таким образом, перестав играть ту роль, в которой он оказал столь блестящую услугу своей стране, он превратился в последователя таких людей, как Дурново, Штюрмер и другие реакционные лидеры, потерял благодаря этому уважение со стороны либералов и не выиграл ни расположения императора, ни доверия со стороны реакционной партии. Это было печальное зрелище – видеть его одаренность и прозорливость государственного деятеля, подчиненными тщетной мечте о восстановлении его былого положения в официальном мире. Чтобы достигнуть этой цели, он не побоялся использовать своё положение министра финансов, и ни для кого не секрет, что, желая открыть двери известных салонов Петербурга, он воспользовался золотым ключом в форме займа, взвалив на государство значительное финансовое бремя.

Враги графа Витте обвиняют его в продажности и указывают факты, подтверждающие их обвинение, но я никогда не считал их заслуживающими доверия. Он всегда казался мне добивающимся скорее почётного поста, чем денег. Несомненно, что, потеряв власть, он мог бы достичь большого богатства, но, не желая лишиться возможности вернуться к власти, он отклонял предложения, которые делались ему солидными финансовыми учреждениями России, предоставлявшими ему блестящее положение с финансовой точки зрения, так как оно неизбежно вызвало бы его отставку как члена Государственного совета, в качестве которого он имел доступ ко двору и принадлежал к официальным кругам.

Факты, сообщенные мною ранее, подкрепляют моё утверждение, что характер графа Витте не всегда соответствовал его интеллектуальной одаренности. Но в то же самое время он обладал некоторыми чертами, которые были чрезвычайно симпатичны и притягательны. Он был верным и преданным другом и вызывал взамен горячую привязанность. Его преданность памяти императора Александра III распространялась и на государя, который отмечал его своей благосклонностью и пожаловал ему высокий титул. Но он умел и ненавидеть и являлся страшным врагом для своих противников.

Наиболее трогательной чертой его была привязанность к семье; было трогательно видеть этого гиганта, который привык добиваться исполнения самых капризных своих требований, превратившегося в раба перед маленьким внуком и оказывавшего ему нежную заботу. И когда он с такой настойчивостью стремился к сохранению власти, не думал ли он о том, чтобы создать наиболее блестящее положение для своей жены и дочери, которых он так страстно любил?

Мои личные отношения с графом Витте никогда не были близкими, как я уже говорил, и в течение долгого времени его позиция по отношению ко мне была враждебной – возможно, он опасался, что моё влияние в государственных делах будет направлено против него.

Д-р Диллон отмечает в своей книге, что граф Витте боролся против моего назначения на пост министра иностранных дел после смерти графа Муравьева. Считая мой характер чересчур независимым, он убеждал императора назначить графа Ламздорфа, который был известен ему как человек весьма податливый, что делало Витте полным хозяином в вопросах иностранной политики. Д-р Диллон прибавляет, что граф Витте сделал ошибку, так как именно благодаря моему независимому характеру я имел бы возможность помочь ему значительно больше, чем граф Ламздорф, сопротивляясь образованию за моей спиной тайного правительства, состоящего из авантюристов, и настаивая перед императором на отставке Безобразова и его друзей.

Так как д-р Диллон говорил об этом с самим графом Витте и ввиду того, что это совпадает с тем, что я слышал из других источников, я имею все основания верить этому. Он не ошибался в этом отношении, так как, конечно, он нашёл бы во мне соратника по борьбе с корейской авантюрой, который сопротивлялся бы ей в самой энергичной форме, вместо того чтобы, подобно графу Ламздорфу, слепо повиноваться своему государю.

Я не вполне уверен, что мне удалось sine ira et studi обрисовать портрет графа Витте. Его характерные черты чрезвычайно сложны и балансируют между проявлениями действительного величия и неожиданной слабости, но со всеми его недостатками это был один из величайших государственных деятелей.

Обращаясь теперь от графа Витте к графу Ламздорфу, министру иностранных дел с 1900 по 1906 г., легко заметить абсолютную противоположность между этими людьми, которые, однако, никогда не порывали своей личной дружбы и близких политических отношений. В противоположность грубой и несветской внешности Витте граф Ламздорф представлял тип наиболее совершенного придворного. Выросший, так сказать, на ступенях трона, он унаследовал от многих поколений высших чиновников императорского двора манеры и идеи старых времен.

Это был человек маленького роста, выглядевший чрезвычайно молодым для своего возраста, со светлыми рыжеватыми волосами и маленькими усами, всегда причесанный, завитый и надушенный с большой заботой. Изысканностью своего платья и речи он напоминал князя Кауница, когда этот знаменитый австрийский дипломат был в Париже.

Получив воспитание в Пажеском корпусе, он не имел глубокого образования, но был одарен присутствием таких качеств, которые ставили его в первый ряд в среде окружавших его чиновников: работоспособный, скромный, никогда не пренебрегавший своей работой. Ему посчастливилось последовательно сделаться доверенным лицом четырех министров иностранных дел: князя Горчакова, Гирса, князя Лобанова и графа Муравьева.

Во времена графа Муравьева, человека невежественного и бездарного, он сделался правой рукой министра иностранных дел и благодаря своему навыку и знанию деталей дела фактически выполнял руководящую роль в министерстве. Как мы видели уже, благодаря содействию графа Витте, который рассчитывал сделать из графа Ламздорфа послушное орудие выполнения своей воли, он после смерти графа Муравьева стал во главе Министерства иностранных дел.

С этого момента граф Ламздорф во всех делах был руководим своим знаменитым другом, и с этих пор оба министра – финансов и иностранных дел – работали рука об руку, причём граф Витте играл руководящую роль, а граф Ламздорф выполнял его указания, пользуясь своим большим опытом и знанием дипломатической техники. Никто не был так опытен во всех тонкостях дипломатии; наиболее важные обращения, которые он направлял иностранным представителям, были всегда написаны на бумаге с золотым обрезом и носили отпечаток чрезвычайно элегантного стиля. Он обладал замечательной памятью и никогда не забывал воспользоваться аргументами, почерпнутыми из архивов его министерства.

Имел ли граф Ламздорф четкое представление об общем направлении иностранной политики и отдавал ли он себе ясный отчёт относительно международного положения России в целом? Признаюсь, что в этом я всегда сомневался. По своим семейным традициям, как немец по происхождению, и по складу своего ума он склонялся скорее в сторону германской ориентации и, будучи ярым сторонником самодержавного режима, с предубеждением относился к демократической Франции и к конституционной Англии.

Но, с другой стороны, он являлся ближайшим сотрудником предшествовавших министров иностранных дел, которые стремились сначала к сближению, а позже к заключению союза с Францией. Назначенный в свою очередь министром, он продолжал придерживаться этой же линии поведения с величайшей пунктуальностью и, как мы видели на примере договора в Бьерке, с большим умением и талантливостью поддерживал двойственный союз, к которому император относился с неизменной благожелательностью. Но он с такой же заботой и преданностью относился бы к какой-нибудь другой системе, если бы она была принята императором, которому он считал необходимым слепо повиноваться. Линия поведения графа Ламздорфа по управлению министерством неблагоприятно сказывалась на взаимоотношениях центрального ведомства иностранных дел с его представителями за границей. Он был совершенно недоступен для большинства своих подчиненных, окружив себя узким кругом личных друзей, среди которых он распределял наиболее важные посты. Этот вид "round table", который особенно практиковался при берлинском дворе, лишал возможности получить какой-либо ответственный пост человека, не имеющего протекции, как, например, было со мной, и обреченного оставаться на маловажных постах или направляться в наиболее отдаленные места, о которых раньше и не думалось.

Благодаря нерасположению, с которым относились ко мне в этом узком кругу приближенных графа Ламздорфа, мне пришлось занимать различные посты на Балканах и на Дальнем Востоке, которые считались среди дипломатов весьма невыгодными, но где в действительности представлялась возможность получить практическое знакомство с делами, которое нельзя было приобрести ни в одном из самых блестящих посольств Европы. Когда я наследовал графу Ламздорфу в качестве министра иностранных дел, я с большим трудом восстановил порядок среди персонала министерства, и некоторые мои мероприятия в этом направлении вызвали против меня раздражение и враждебность, которые сказались позже на моей политической деятельности.