Глава вторая
Глава вторая
1
Сквозь непролазные леса пробралась весна за Прибайкальские хребты, сорвала снежные папахи с высоких сопок, растопила сугробы в тесных долинах, взломала лед в верховьях Лены.
Но в последние апрельские дни со всей исполинской силой дохнул север. Выпал снег по колено, покрылся жесткой коркой. В речных теснинах тяжелый морозный ветер остановил льдины и спаял в громоздкие заторы.
Федосеев проснулся от головной боли. Казалось, ледяные клещи стиснули виски и придавили к соломенной подушке. Руки болели тоже: он подержал ладони на лбу, потер возле ушей, и в голове потеплело. Пошевелил ногами, обутыми в потрепанные валенки; откинул с груди жесткую дерюгу, какими в деревнях застилают полы, и встал. Под его шагами заскрипели половицы, в щели из промороженного подполья тянуло холодом. Смутно синели окна, — начинался рассвет, студеный, безрадостный.
Вчера, почувствовав слабость во всем теле, не смог сходить в лес за дровами. Осталось только два полена. Сейчас расколол их на несколько частей, сложил в русской печи и поджег. Накинув на плечи куртку, стеганную на оческах льна, сел перед задымленным челом.
Вспомнил — сегодня первое мая! Не сходить ли ему к политическим ссыльным? Поздравить. От дружеской беседы согреется душа… Но к кому пойдешь? И не время для визитов. Того и гляди, станут приглашать за стол, а сами переглянутся, — дескать, нарочно пришел к завтраку, чтобы подкормиться у таких же обездоленных и вынужденных экономить каждый кусок. У кого-нибудь прорвется жалость. А он не хочет жалости, не хочет подачек ни от родных, с которыми у него разные пути-дороги, ни от знакомых, пусть даже искренне заботливых. А недруги опять сочинят какую-нибудь гаденькую небылицу… Нет, ни к кому он не пойдет, даже к доктору Ляховскому. Тот ведь непременно спросит по своей врачебной привычке: «Ну, а как мы себя чувствуем?» Этот бесполезный вопрос — соль на больную рану.
Однако пора завтракать. В котелке оставалась кипяченая вода. За ночь она покрылась ледяной коркой. Николай Евграфович сунул котелок в печку, к догоравшим поленьям.
Когда вода подогрелась, налил в помятую жестяную кружку, достал с полки черствый кусок хлеба и густо посолил крупной солью.
Откусывал осторожно, — болели зубы, кровоточили десны. Эта напасть не миновала и других ссыльных. Доктор Ляховский всех утешает: недель через пять в тайге вырастет черемша — отличное лекарство! Помогает лучше чеснока. Исправник, надо надеяться, даст разрешение сходить в тайгу. Черемши нужно нарвать побольше и, по примеру местных жителей, засолить в кадках про запас. Может быть, те, у кого еще сохранились силы, и пойдут за черемшой, а ему поздно думать об этом…
Вынул из кармана маленький револьвер-»бульдог». Ствол у него коротенький, да и весь он умещается на ладони. Но пули достаточно крупные…
Не заржавел ли?.. Покрутил барабан, попробовал взвести курок. Все в порядке. Можно не сомневаться…
С некоторыми из книг Федосеев уже расстался — отправил ссыльным сектантам-духоборам в Якутскую область.
Николай Евграфович отогрел в печке замерзшие чернила, достал лист бумаги и написал в правом верхнем углу: «1 мая 1898 г., Верхоленск», а левее и чуть пониже: «Многоуважаемый Лев Николаевич, на днях я получил письмо от духоборов». Отогревая пальцы дыханием, Федосеев поименовал всех сектантов, сосланных в Якутскую область, а также и умерших по дороге. Сейчас ему известно: оставшиеся в живых (все 30 человек!) зимуют в одной тунгусской юрте. Весной собираются построить дома и расчистить землю для пашни. Им необходима денежная помощь, — казенного пособия, он это по себе знает, недостаточно даже на одно пропитание.
Упоминание о себе раздосадовало Николая Евграфовича, и он, взяв чистый лист, заново переписал начало письма. Сообщил только, что духоборы получили его посылку с книгами. Можно надеяться, что и посылка из Ясной Поляны дойдет до них. Книги им нужны, начиная от азбуки и кончая общеобразовательными. А более всего — деньги. Для перевода есть надежный адрес земского заседателя 2-го участка. На этого чиновника можно положиться.
Письмо Толстому закончил словами: «В середине мая я увижусь со второй партией духоборов, высылаемых на Усть-Нотору».
Но доведется ли встретиться?
Доктор Ляховский советует написать прошение генерал-губернатору о переводе по состоянию здоровья в южные волости Сибири. Не попробовать ли? Чем черт не шутит, вдруг разрешат. В Минусинский бы округ. Там — Глеб Кржижановский, Василий Старков. Там — Владимир Ильич, «Волжанин», питерский «Старик». Совсем недавно Глеб писал о нем. Строки письма запомнились слово в слово:
«Он — пример для всех политических ссыльных! Человек необычайной аккуратности и самодисциплины. Всегда веселый, живой и общительный товарищ. Ему, единственному из нас, незнакома хандра изгнанника. От общения с ним я всегда испытываю чувство особой полноты жизни. Он — в работе, в думах о будущем».
Глеб называет будущую книгу их общего друга сокрушительным ударом по либеральным народникам, глубоким исследованием ученого.
— Да, за один год две книги! Это — работа!
Николай Евграфович, наскоро одевшись, отнес письмо на почту. На обратной дороге вдруг остановился посреди улицы, потоптался, окидывая взглядом гиблый городок, и, как бы спохватившись, быстрым шагом пошел к дому, где квартировал доктор Ляховский.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.