Мы вернемся, Белореченская!

Мы вернемся, Белореченская!

С нелегкой душой добрались до станицы. Мысль, что вскоре враг вступит в ставшую для нас родной Белореченскую, болью отзывалась в сердце. На улицах было тихо, казалось, они вымерли. В голове не укладывалось, что в эти опрятные, белые хаты, в тенистые сады с ветками, гнущимися от тяжести яблок, вступит кованый фашистский сапог, что под этим небом будут раздаваться вопли перепившихся грабителей в серо-зеленых мундирах. За завтраком кусок не лез в горло. Выйдя из столовой, услышали в одном из соседних дворов горькие рыдания. Приткнувшись головой к плетню, плакала молоденькая девушка. Похоже, нездешняя, одета по-городскому. [72]

— Что случилось, сестренка? — положил ей руку на плечо Никитин.

Девчонка сквозь слезы взглянула на нас и снова уткнула лицо в ладони.

С трудом узнали, в чем дело.

Оказывается, она учительница из Нефтегорска, приехала погостить к тетке. Собралась обратно, а через мост не пускают, переправляют войска.

— А сюда придут фашисты. А я не местная… Обязательно привяжутся…

— Что же делать, а, Вася? — Димыч смотрел виновато. — Может, возьмем дивчину с собой?

Я с опозданием дернул его за рукав: "С ума спятил, что ли?"

— Сам знаешь, от нас не зависит…

Девушка услышала, зарыдала еще сильней. Черт бы побрал этого Димыча!

— Ну вот что, — решился наконец я. — Мы сейчас попробуем, спросим… Если что, пришлем машину. Договорились?

Она недоверчиво кивнула, в глазах на секунду мелькнула надежда.

Начальник штаба второпях даже не понял нас.

— Какая девушка? Твоя? А ты, Минаков, знаешь, что у тебя машина перегружена?

— Знаю. Но не моя девушка.

— Его? — кивнул на Димыча.

— Ничья. Застряла тут, боится немцев, есть основания…

— Ну вот. Всех ведь не возьмешь?

— Но этой уже обещали.

— Обещали? А кто разрешал обещать? — И вдруг махнул рукой. — Бери, коли взлететь сумеешь. Не сумеешь — останешься сам тут расхлебывать…

Я моментально разыскал Лубинца.

— Дуй на «санитарке» в станицу за учительницей. Скажи, начштаба приказал… Четвертая хата от столовой!

Мы поспешили к самолету. От машины тянуло, как от печки. Обливаясь потом, проверили крепление грузов, прикинули центровку. С нами летело двое офицеров штаба.

Вскоре, волоча за собой клубы пыли, подкатила «санитарка». Из кабины выскочила наша новая знакомая с [73] едва просохшими от слез глазами, за ней улыбающийся Лубинец с корзинкой, полной крупных румяных яблок.

— Угощайтесь! Калым!

Корзинка мигом опустела.

— По местам!

Запустив моторы, выруливаю в самый конец аэродрома, чтобы хватило запаса полосы. После удлиненного разбега самолет нехотя отрывается от земли. Делаю круг, беру курс на Адлер.

— Прощай, Белореченская! — с невольным тяжелым вздохом восклицает Лубинец.

Панов недовольно поправляет товарища:

— Не прощай, Алешка, а до свидания!

В самолете наступила долгая пауза. Под крылом тянулись холмы, постепенно переходящие в горы. Над Туапсе развернулись, полетели вдоль побережья. Над зеленью парков, над светлыми зданиями санаториев, домов отдыха. Теперь здесь госпитали. Вместо беззаботного говора, шуток, смеха стоны раненых, сигналы воздушных тревог…

Лазаревская, Сочи, Хоста, Адлер. Вот и наш небольшой аэродром. Делаю круг, знакомлюсь с подходами. Летное поле в долине, окруженной холмами, только со стороны моря можно подойти со снижением. Однако посадочный знак из белых полотнищ выложен по короткому старту. Значит, заход — со стороны солнца. Что ж, на Дальнем Востоке нам то и дело приходилось садиться на ограниченные площадки. Искусство заключается в том, чтобы прижаться к сопкам, скользить по их склонам, не увеличивая скорости. Захожу на посадку и вижу: самолет, коснувшийся земли за минуту передо мной, выкатился за кромку взлетной полосы, осел в овраг и стал на нос, высоко задрав хвост. Да, первое время многим придется трудно. Заруливаю к кукурузному полю, выключаю моторы. Наша пассажирка счастливо улыбается, благодарит. Она отправляется в Гагры к своим родственникам, приглашает нас в гости.

— Спасибо! — обещает за всех Лубинец. — Вот с фрицами малость разберемся, нагрянем всем экипажем!

Начали разгрузку. Подъехал Ефремов.

— Как с топливом?

— На четыре часа полета.

— Отлично! Быстрей разгружайтесь и по кабинам. Я за пилота, ты садись к стрелкам. Летим обратно в Белореченскую. [74] Там остался И-5. Его перегоню сюда, а вы возьмете запчасти с техбазы.

— А зачем нам это старье, И-5, товарищ майор?

— Пригодится. Пулеметы на нем стоят? Значит, будем на штурмовку ходить. Все, что может стрелять, должно сейчас стрелять по фашистам!

Залезая в кабину, обернулся, с досадой кивнул на хвост, торчащий из оврага.

— Видал, куда Пашуна занесло? Опытный летчик, был в Одессе и Севастополе…

— Знакомое дело.

— Не надо планировать на повышенной скорости…

Кроме машин нашего полка, на аэродроме находилось еще десятка три самолетов различных типов.

— Чьи это?

— Воздушной армии. Полки разные. Со всей Кубани слетелись…

Белореченский аэродром был непривычно пуст. Тишина. На том месте, где стоял И-5, - черное пятно. Истребитель поторопились сжечь, чтобы не достался врагу. Подвезли запчасти. Быстро загрузившись, мы вернулись в Адлер.

Ночь провели под машинами. Охраны аэродрома не было, службы тыла находились еще в пути. Нарвав кукурузных листьев, расстелили на них моторные чехлы, и постель готова. Распределив вахту, заснули крепким сном.

На другой день устроили стоянку для самолета, закатили его, замаскировали огромными лопухами, скрепив их шпагатом. Обед никто не подвозил, наварили молодой кукурузы, а на десерт нарвали фруктов. Все дни и ночи проводили у самолетов, используя вынужденную паузу для ремонта и проведения регламентных работ.

Однажды на аэродром прибыл начальник политотдела 63-й авиационной бригады полковой комиссар Соловьев. Осмотрел стоянки, поинтересовался настроением, проинформировал о положении на фронтах. На нетерпеливый вопрос, когда мы включимся в боевую работу, обещал:

— На днях, товарищи. Тылы еще не подтянулись. Автомобиль — не самолет. Отдохните, приведите себя и матчасть в порядок, чтобы после сторицей отдать долг фашистам за потерянные дни.

Оказалось, что для нас готовится посадочная площадка где-то на мысе, а сюда перелетит 40-й авиаполк [75] из Елизаветинской: на краснодарском направлении тоже создалась тяжелая обстановка. Наш полк включен в состав 63-й авиационной бригады, в которую еще входят 5-й гвардейский и 40-й авиационные полки.

На четвертый день подвезли топливо, заправили самолеты, и мы перелетели на новый аэродром на песчаном мысе. Хотя взлетная полоса тут тоже была невелика, но подходы открыты с двух сторон. Самолеты укрыли под кронами гигантских деревьев, глядя с воздуха, нельзя было и предположить, что здесь разместился целый авиаполк. Все уже было подготовлено для непосредственной боевой работы.

Утром передали приказание всем собраться у самолета комэска. Задание на вылет? Оказалось, не то: комиссар эскадрильи старший политрук Николай Григорьевич Ермак развернул газету "Красный черноморец":

— "…Родина переживает тяжелое время. Наступили решающие дни войны, решительные бои, от исхода которых зависит судьба нашего государства, судьба нашего народа… Оставляя на своем кровавом пути дымящиеся развалины… бандиты Гитлера рвутся очертя голову… Нависла реальная угроза над побережьем Азовского и Черного морей, на защите которых стоят черноморцы. Морякам Черноморского флота Родина дает строгий и властный приказ: не отступать ни на шаг, любой ценой держать свои позиции, защищать их во что бы то ни стало. Слушай, черноморец, этот приказ!"

Когда комиссар закончил, наступила мертвая тишина.

Комэск окинул взглядом суровые лица летчиков.

— Кажется, все ясно, друзья. Беспощадно истреблять фашистских гадов! Нет этим извергам места на нашей земле!

И, как назло, пошли грозовые дожди.

Ночью 41 августа Осипов вылетел на разведку погоды в район аэродрома Керчь-2, предполагаемого объекта удара. Но разыгравшаяся гроза над Керченским полуостровом вынудила его вернуться.

А с фронта приходили плохие вести. Оставлены Армавир, Невинномысск, Ставрополь, Майкоп, Краснодар… Больно было смотреть на товарищей, родные места которых оказывались под фашистской пятой. Наступил и в моей жизни черный день, оккупанты захватили Минеральные Воды. Что с родителями, с Тамарой? Как бы то ни было, нужно держать себя в руках, нужно![76]