На улицах между Пенни Лэйн и «Земляничными полями»

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

На улицах между Пенни Лэйн и «Земляничными полями»

Когда Джону исполнилось пять лет, тетя Мэри определила его в «Давдейл Праймери Скул» (государственная начальная школа для детей от 5 до 11 лет — прим. пер.).

Ученик «Давдейл Праймери Скул».

Все выглядело так, будто для Джона Уинстона началась карьера вундеркинда. Уже через пять месяцев он читал и писал. Директор школы аттестовал Джона как смышленого мальчика, который, по его мнению, будет делать все, что приносит радость, но ничего не станет совершать по предписанному образцу, предпочитая творчество.

Со вступлением в школьную жизнь для Джона началось освоение нового мира. Если до сих пор он жил, оберегаемый от внешней среды семьей тетушки, где играл главную роль, то теперь и в школе, и на улице должен был выдерживать конкуренцию. И то, и другое открывало волнующие возможности для его деятельной натуры. Мэри Смит озабоченно наблюдала за развитием племянника. Теперь, когда на известное время он ускользал из-под присмотра, она боялась, что он может подпасть под дурное влияние. Она следила за его дружескими увлечениями и принимала только того, кто происходил «из хорошего дома». То, что в школе Джон вел себя прилично, ее успокаивало. Она опасалась, что племянник пойдет по стопам отца, образ жизни которого вызывал у нее отвращение. Этот страх нередко заставлял ее относиться к своему питомцу даже строже, чем он того заслуживал. Поэтому Джон предпочитал баловаться за ее спиной. С дядей Джорджем у Джона были товарищеские отношения, потому что его симпатии выражались не таким диктаторским образом, как любовь тети.

Когда Джон уже писал и читал, дядя Джордж то и дело находил под своей подушкой маленькие записки от племянника: «Дорогой Джордж, не мог бы сегодня вечером меня помыть Ты, а не Мими?» или «Дорогой Джордж, не хочешь ли Ты пойти со мной в „Вултон-кино“?» По регламенту тети Мэри Джон раз в год поощрялся походом на новогоднее представление в «Ливерпуль Эмпайр», а летом ему иногда позволялось смотреть фильмы Уолта Диснея. Новогодние посещения театра чрезвычайно волновали мальчика. Они побуждали его писать маленькие стихи и рассказы и рисовать картинки, где сценические персонажи играли свои роли. Ему было семь лет, когда он начал писать собственные «книги». Одна называлась «Спорт и скорость в картинках». Он вклеивал в тетрадь карикатуры, шутки, фотографии киношных и футбольных звезд. Апофеозом стала придуманная им самим иллюстрированная история, которая кончалась уведомлением: «Если вам это понравилось, приходите на следующей неделе. Все будет еще лучше».

Джон очень много читал, что возбуждало его фантазию. От «Алисы в Стране чудес» он пришел в такой восторг, что изобразил всех персонажей. «Я жил как Алиса и Справедливый Вильям. Я писал собственные истории Вильяма, причем всё переживал сам. Позднее я стал сочинять настоящие стихи, среди них — вещи, полные чувств. Их я писал шифром, чтобы Мими не смогла их разгадать. Прочитав книгу, я хотел еще раз пережить ее сюжет. Поэтому в школе я всегда желал быть вожаком. Я хотел, чтобы все играли в те игры, о которых я только что прочитал».

Роли для каждого в этих играх определял Джон. Возражений он не терпел. От своих товарищей по играм он требовал полного подчинения.

Джон познакомился с Питом Шоттоном и Найджелом Уолли, ходившими в одну школу. К этой троице потом примкнул Айвен Воган, школьный товарищ Джона. Вскоре эта четверка стала представлять для Вултона серьезную опасность. Невинным развлечением неразлучных друзей был, например, такой трюк: кто-то карабкался на дерево, растущее на обочине шоссейной дороги, и лез затем по суку, нависавшему над проезжей частью. Вниз спускалась нога. Когда на дороге показывался двухэтажный автобус, ногу полагалось быстро поднять. Некоронованным королем считался тот, кому удавалось коснуться автобусной крыши.

Тетя Мэри и не подозревала, что ее Джон и трое его компаньонов весьма изобретательно залезали в кондитерскую за углом, что сходило им с рук. В лавке игрушек, расположенной неподалеку от купальни, они тоже были завсегдатаями.

У Джона, который во всех акциях был заводилой, развивалась склонность к насилию. Позднее он объяснит это так: «Я был агрессивен, потому что хотел находиться в центре внимания. Каждый должен был делать то, что я захочу, а также всем полагалось смеяться над моими шутками и признавать меня боссом. Каждый должен был демонстрировать убеждение, что Сильнейший — это я. А мою силу я мог показывать лишь когда брал верх над другими… Я избивал всю Давдейл или козырял всякими психологическими трюками, когда кто-то выглядел сильнее. Тогда я с таким хладнокровием обещал им задать жару, что они верили — это действительно возможно…»

 Со своей матерью Джулией.

«Когда дело накрывалось и всех заметали, меня одного не могли ущучить. Правда, временами мне становилось страшно, что Мими что-нибудь проведает, но она оставалась единственной из всех матерей, которая ни о чем не подозревала».

У тети Мими и дяди Джорджа он был Первым, вне конкуренции. Другое дело на улице. Там он должен был эту позицию завоевывать. Признания можно было достичь лишь в случае, если ты сильнее, смелее, даже болтливее, чем другие.

У педагогов «Давдейл Праймери Скул» он был одним из любимых учеников, не позволявшим себе никаких вызывающих выходок. Особое внимание он привлекал художническим дарованием: очень хорошо рисовал и имел прекрасный голос.

Вместе со своим другом Найджелом Уолли — чей отец был полицейским, что радовало тетю Мэри, ибо она полагала, что Найджел оказывает на Джона хорошее влияние — он пел в церковном хоре приходской школы Святого Питера в Вултоне. Хотя в своем белом хоровом одеянии он и смахивал на ангела, но постоянно устраивал клоунаду, что заставляло других мальчиков хихикать.

Когда Джону исполнилось двенадцать, он вместе с Питом Шоттоном сменил «Давдейл Праймери Скул» на «Куорри Бэнк Грэммэ Скул» — гимназию на Хатхилл-роуд.

Тетя Мэри экипировала Джона так, как считала необходимым в такой серьезный момент и как полагалось в новой школе. У портного своего мужа она заказала для любимца черную курточку, украшенную красно-золотой головой оленя — гербом школы.

Перед домом тети Мэри на Менлав-авеню (1950).

В жизни Джона Леннона переход в гимназию стал означать цезуру. Спустя годы в одном из интервью он представил дело следующим образом: «В „Давдейл“ я всегда был честным и говорил только правду. По крайней мере этим выделялся. Но все больше я начинал понимать, что в основе своей это было идиотизмом. Итак, я пришел к тому, что стал мошенничать при каждом удобном случае… В гимназии я казался себе чертовски потерянным. Почему они не послали меня в Академию искусств? Почему меня, как и других детей, вынудили играть в храброго ковбоя? Я был другим, совсем другим, и таким я был всегда. Почему рядом не оказалось никого, кто бы это признал, кто увидел бы мой гений? Я с удовольствием вспоминаю о двух учителях, которые вроде бы что-то подозревали во мне. Они подталкивали меня к поискам своего счастья в ином деле, чтобы я мог реализовать самого себя. Однако чаще из меня пытались сделать проклятого зубного врача или даже учителя…»

Этим высказыванием Джон Леннон не декларирует принципиальную враждебность к школе, которой был часто подвержен. Скорее здесь проясняется другая проблема: его отличали особая чувствительность, постоянное внимание к окружающей действительности, что не мешало богатой фантазии часто уносить его из реальности. Преувеличенное честолюбие, бывшее особой чертой его характера, еще более все осложняло. Он хотел быть признанным, хотел, чтобы его любили все.

Положение оппозиционера, которое Джон занял в гимназические годы, стало результатом неприятия всякого внешнего принуждения. Английская школьная система с ее телесными наказаниями, строгими нормами и железной дисциплиной провоцировала у Джона, как и у большинства его сверстников, противоположные ей манеры. Джон чувствовал себя зажатым, ограниченным в своей свободе и ценил в своем поведении мятежную недисциплинированность и строптивость, что у большинства учителей вызывало гнев и наказания, а у однокашников — восхищение.

Тетя Мэри не учитывала это состояние Джона. Его мотивы она не осознавала и пыталась постичь на свой лад. На отступление от строгих норм поведения она реагировала бесконечными упреками, домашними арестами и сокращением карманных денег. Ее воспитательная концепция была направлена на то, чтобы проложить Джону прямую дорогу к добропорядочному буржуазному существованию.

Джон избегал давления, которое исходило от тети: он уже давно к этому приспособился. Он не боролся против нее, потому что знал — тетя Мэри его любит. Поэтому мальчик не хотел ее раздражать понапрасну.

Хотя Ивэн и Найгл теперь ходили в другие школы, их старая дружба с Джоном и Питом не прерывалась. После занятий они обязательно встречались, чтобы вместе «навести шороху» на местность между Пенни Лэйн и Строуберри Филдз. Правда, Ивэн и Найгл куда лучше успевали в школе. Пит Шоттон свидетельствует: «Мы в первый год были на вершине успеха, а потом постепенно скатились в подвал. Однажды нас вызвали к директору, чтобы примерно наказать. Я очень боялся. А Джон — нет, во всяком случае не показывал вида. В то время, как мы стояли перед кабинетом директора, Джон втихомолку говорил, что палка для порки хранится в футляре, который обит изнутри бархатом, а снаружи осыпан драгоценными камнями. Я хохотал во все горло, несмотря на свой страх».

Два события, происшедшие в 1953 году, существенно повлияли на развитие Джона. В одно из воскресений у дяди Джорджа произошло кровоизлияние в мозг, после чего он прожил всего несколько часов. Так Джон потерял друга, который куда мягче вмешивался в его дела, тогда как тетя продолжала слишком жестко выполнять свой «долг». В те дни его мать все чаще бывала в доме на Менлав-авеню. Она с радостью наблюдала за тем, как растет ее сын. У Мэри эти визиты не вызывали восторга, и Джон не хотел, чтобы они встречались. Непринужденный стиль Джулии и ее веселый нрав остро контрастировали со строгостью тети, производили на мальчика огромное впечатление. Когда, в свою очередь, он посещал мать, она часто играла ему что-нибудь на банджо. Именно Джулия научила его владеть этим инструментом.

Джон относился к ней не как к матери, а скорее как к старшей сестре. От Джулии никогда не услышишь попреков, на которые не скупились его тетя и учителя. Она ничего от него не требовала. Напротив! Она смеялась над его проделками, разрешала делать все, что приносило удовольствие, понимая причины его «непарламентского» поведения.

«Во время работы по дому она чаще всего носила на голове старые дамские панталоны. Она открывала нам дверь, а панталоны свешивались у нее за плечами. Ее не заботило то, что мы прогуливали школу», — вспоминает Пит Шоттон.

Тетя Мэри взирала на все это с большой озабоченностью. Она пыталась ограничить контакты матери и сына, что заставляло Джона пускаться на всевозможные ухищрения. Мэри Смит, которая сызмальства втолковывала племяннику, что он — нечто Особенное, что он лучше, чем все другие мальчики его круга, поскольку происходит из хорошего дома, выработала у Джона чувство превосходства над всеми.

«Такие люди, как я, чувствуют свою гениальность с десяти, девяти или даже восьми лет. Я все время спрашиваю себя: почему же меня никто не открыл? Например, в школе — никто не признал, что я много лучше, интеллигентней, гениальней, чем остальные. Что же, учителя так глупы? То, что они могли мне дать на моем, так называемом жизненном пути, меня так и не заинтересовало». Такими словами Джон Леннон описал свое мироощущение в тринадцать лет.

Его школьные документы испещрены примечаниями, сводившимися к одному слову: «безнадежен». Или: «кривляньями мешает занятиям». «Неслыханное поведение», «Отрывает от учебы других детей…» Его успеваемость упала так низко, что он не был даже переведен в следующий класс.

Все это стало вескими основаниями для тети Мэри, чтобы обеспокоиться своим питомцем. Для ребят возникла реальная опасность соскользнуть в уголовщину. Джон как-то даже разработал план, чтобы вместе с другими мальчиками ограбить лавку. Все это он продумал до мельчайших деталей. Ночами напролет он с другом шлялся по улицам и присматривался к различным магазинам. К счастью, благоприятной возможности не представилось, и он бросил затею.

Если до сего момента его деятельная энергия и переливающаяся через край фантазия служили лишь тому, чтобы добиться симпатии и признания, то теперь открылся новый интерес. В кармане школьной куртки он постоянно таскал губную гармошку — как память о своем дяде Джордже. Везде, где бы он ни находился, он пытался извлечь из этого инструмента мелодии. В ущерб, конечно, школьным заданиям. Тетя Мэри следила за этим делом с интересом, но и настороженно. Разве не шатался его отец, горланивший песенки и бренчавший на банджо, по пивным, чтобы таким образом удержаться на плаву? Такой перспективы она не желала своему Джону. Если уж эта музыка так его интересует, то пусть, по крайней мере, получит приличное образование, считала она.

«Я хотела начать с ним музыкальные занятия. Скажем, на пианино или на скрипке. Но он об этом ничего и знать не хотел. Он просто не мог мириться ни с чем, что предполагает твердые занятия по часам. Он хотел все всегда уметь делать сразу, не тратя времени на учебу», — жаловалась тетя.

Первый успех на музыкальном поприще пришел к нему не на какой-нибудь сцене, а во время автобусной поездки в Эдинбург. Он всю дорогу пиликал на своей поломанной гармонике, но водителю так понравилась игра Джона, что он сказал ему: «Парень, приходи завтра рано утром на автобусную станцию, я подарю тебе совсем новую гармошку». Водитель сдержал обещание. И успех вдохновил Джона.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.