1898 год

1898 год

1 января.

Сегодня вечером Боря вошел и говорит:

— «Правда, что в Порт-Артур вошли английские корабли?»

— «Правда».

— «Что ж это государь, проглотит такую обиду?»

— «Отчего не проглотит? Он только полковник».

— «Ну пускай он произведет себя в генералы, и таких обид не прощает».

Когда государь окружен глупцами или прохвостами, в роде графа Муравьева, которого Витте называет «сыном Ивана Александровича Хлестакова», то не это еще будет. Он воображает, что он — сила, а на ином деде он — очень маленькая величина, без ума и дарований. Имп. Вильгельм II сердится на него за депешу к Фору с поздравлением с Новым годом. Депеша послана из Гатчины. Две императрицы враждуют: одна тянет во французский союз, другая в немецкий. Государь сидит между стульями очень неловко.

* * *

Встречали Новый год весело. Горбунова недоставало. Какой талант!

Роздал сотрудникам 35 тыс. рублей. Потом еще Скальковскому 2500 р., да еще одному сотруднику. Всего 38 или 39 тыс.

6 марта.

С 1 янв. ничего не записывал. В это время рассердился на меня К. А. Скальковский, которому я не выдал пая, потому что он богат и без того; работая в газете, он оставался на службе, играл на бирже счастливо сначала, и сам говорил, что у него до миллиона руб. Он утверждал, что болтал о своем состоянии «для баб», что его нет у него в таком количестве, в каком он болтал. Я велел ему послать 2500 руб., хотя не нахожу, что это справедливо, ибо помимо сказанного, он не работал пять лет сряду, когда сделался директором горного департамента.

* * *

Моя пьеса «Татьяна Репина» поставлена в Праге 11 марта 1898 г. с огромным успехом, как пишет мне переводчик, Прусик, и директор др. театра Шуберт. Мне присланы вырезки из немецких и чешских газет, выходящих в Праге.

* * *

Написал духовное завещание. К нему надо было бы объяснение Но и без оного дело обойдется. Я распределил все справедливо.

* * *

Сезон театральный у нас кончился без убытка. Помогла пьеса Бухарина «Измаил», затронувшая патриотические чувства.

* * *

Сегодня Татищев в магазине очень резко говорил Н. Г. Гартвигу о политике Муравьева, по поводу того, что нас выгнали из Кореи Гартвиг сначала защищался, а потом сам стал рассказывать о гр. Муравьеве анекдоты. Он ведет личную политику, то желая понравиться вдовствующей императрице, то на зло С. Ю. Витте.

— «На днях мне говорят: что ваш бульдог?» — «Какой», говорю «бульдог?» — «Да ваш министр, гр. Муравьев». — «Почему же вы его бульдогом величаете?» — «Да он у великой княгини Ксении Александровны играет роль бульдога?» — «Каким образом?» — «А вот таким. Он носит монокль, выбрасывает из глаза. Ксения Алек. говорит «пиль», и он подбрасывает его и на лету ловит его глазом. А она смеется. Хорош министр, нечего сказать!»

* * *

Здоровье все хуже и хуже, и необъяснимое отвращение к врачам. Мне ни с кем не хочется посоветоваться. Только злишься на эту старость, которая съедает и энергию, и талант, съедает душу. Очень скверно, но ничего не поделаешь.

12 марта.

«Гражданин» назвал сегодня «Новое Время» — горохом. Я бы ему ответил, если б можно было, что при царе Горохе только и можно быть горохом газете, а гороховыми шутами — министрам. Князь Мещерский всегда был гороховым шутом, — шутом царя Гороха.

* * *

Привозил в цензуру драму графа Алексея Толстого «Царь Федор Иоаннович», не дозволенную к представлению. Плющевский говорил о ней в цензуре, написал маленькую докладную записку в несколько строк. Я прочел ее. «Вам надо подписать», сказал А. П. Коломнин.

— «Этого не надо, сказал Плющевский. — Я поставлю марку, и подадим так». Я понял, что он хотел сделать это от себя. Господь с ним, пусть делает. И. М. Любимов, цензор, давно мне сказал, что драму пропустят, если сделать исключения, которые я и сделал. Плющевский говорил и о «Поручике Гладкове» Писемского, о котором я хлопотал еще в 1895 г., когда только что открылся наш театр.

15 марта.

Я совсем расклеился. Вспыльчивость становится прямо сумасшедшей. Я не могу удержаться, чтоб не вспылить, не наговорить всякого вздора и обидных слов. Это делает меня невыносимым. Я сознаю это. Даю себе слово воздерживаться и при первом же случае все забываю. Никакой злопамятности у меня никогда не было. И теперь вспылить и через минуту готов просить прощения. Однако, его не просишь, и это скверно. Кончится тем, что порвется сосуд, и отправишься туда, откуда не приходят. Мне тяжело становится от бессилия работать. Напряжение утомляет и становишься никуда не годным. Сегодня накричал на Плющика. Я видел, как он взбесился сам. Этот чиновник сованьем своего носа всюду сделался мне невыносимым.

2 апреля.

Александра Никол., изд. «Игрушечки», рассказывала мне в кн. магаз., что она только что приехала от Л. Н. Толстого. Он получает угрожающие письма, одно от какого-то духовного братства, другое —  от человека, который писал: «я — христианин. На меня выпал жребий, убить вас. Я возьму на себя этот тяжелый грех, и вы будете убиты 3 апр.». Льва Николаевича это тревожит, особенно в виду того, что на днях он шел по улице, к нему подходит человек и спрашивает: «Какого вы мнения о чуде в Курске?» — «Это дело моей совести, отвечал Толстой». Человек поглядел на него и ушел далее. Вероятно, это дикие угрозы, или шутка чья нибудь, или ненависть, ограничивающаяся словами. Меньшиков поехал вчера к Толстому…

* * *

Разговор о Лескове, его лицемерии, жестокости. «Ты о Христе пишешь, а сам — чорт чортом, только рогов недостает», — сказала ему девочка, его приемыш, которой он дал две пощечины за то, что она завила себе волосы.

* * *

Холева сказал в одной речи: «Государственная тайна здесь оканчивается, начинается тайна корсета». Другой адвокат: «Это — гвоздь дела, который мы разберем психологически». Это гвоздь то?

* * *

Один почтовый чиновник промочил пролитою водою на несколько рублей почтовых марок и с отчаяния, что заплатить нечем, пошел и повесился.

3 апреля.

Из «Всеподданнейшего отчета тверского губ. д. с. с. Павла Дм. Ахлестышева» за 1896 г., стр. 17–18:

«Для характеристики двух партий — либеральной и крестьянской — возможно указать на земские прения по поводу народного образования. Когда один из либералов, гласный новоторжского земского собрания Малевский-Малевич, указал на то, что министерский каталог книг для народных библиотек состоит из плохих книг, и ходатайствовал о пополнении его массою книг, очевидно неудобных, недоступных для народного чтения, как напр., соч. Салтыкова (Щедрина), книги под заглавием «Фабрика, что она дает населению и что она берет»; «Торгово-промышленные стачки» (Д. Пихно); «Протекционизм или теория происхождения богатства от непроизводительности труда» (Вильяма Грегам Соммера): «Основания политической экономии» (Джона Стюарта Миля); «Начала политической экономии» (Рикардо); «История экономического быта Великого Новгорода» (А. П. Никитского); «Переселения в русском народном хозяйстве» (А. А. Исаева); «А. М. Унковский и освобождение крестьян» (Г. Джаншиева); «Государственный строй С. Амер. Соед. Штатов» (А. Шенбаха); «Запросы народа и обязанности интеллигенции в области умственной развития и просвещения» (А. С. Пругавина); «Что такое женская эмансипация» (Кеттлер); «Основы судебной реформы» (Г. Джаншиева) и указал между прочим, на книгу «Гражданский брак» Суворина, — то крестьяне громко восстали против этого предложения, настаивая на приобретении книг по каталогу министерства, причем высказали, что «крестьянину нужно жить по церковному браку, а не по гражданскому». Тем не менее предложение это прошло незначительным большинством голосов».

Что это за фраза: «Местное население тяготится режимом либеральной партии»?

Любопытно, что такие лживые доносы пишет губерн. Ахлестышев. Чего ему надо, дураку?

15 апреля.

Хотел ехать в Париж, куда приехал Чехов из Ниццы, но заболел и сижу дома. Читал об эпилепсии Ковалевского, все по поводу Самозванца, и Ломброзо.

* * *

Если мигрень — форма эпилепсии, то и я эпилептик. Взрывы гнева и проч., и проч. До 7 лет включительно у меня были эпилептические припадки. Потом головные боли лет с 17-ти, сначала редкие, потом почти ежемесячно. Только в последние годы, со старостью, реже.

27 апреля.

Париж. Здесь я с 20 апреля. Выехал 18, в суб. Здесь Чехов. Все время со мной. Он мне рассказывал, что Короленко убедил его баллотироваться в члены Союза Писателей, сказав, что это — одна формальность. Оказалось, что среди этого Союза оказалось несколько членов, которые говорили, что Чехова следовало забаллотировать за «Мужиков», где он, будто, представил мужиков не в том виде, как следует по радикальному принципу. Поистине, ослы — эти господа, понимающие в литературе меньше даже, чем свиньи в апельсинах, и эти свиньи становятся судьями замечательного писателя! Вот она, эта толпа, из которой выскакивают бездарные подлецы и руководят ею! «Меня чуть не забаллотировали»,— говорил Чехов.

* * *

Вчера были выборы в Палату Депутатов. Избран Дрюмон в Алжире, забаллотирован Рейнак. Дрейфусарам не повезло. Смешно мне было говорить с Де-Роберти, который в «синдикате», как он выражается. У Щукина он говорил об этом деле с таким пафосом, что можно было подумать, что дело идет о самых драгоценных его интересах. Онегин смеялся над ним, что он хлопотал о том, чтоб попасть в свидетели по делу Золя. Он будет показывать, что Золя честный человек, точно для этого надо свидетельство Де-Роберти, и что Россия сочувствует Золя. Комедия! Я спросил его, видел ли он Золя? — «Видел». — «Чтож он говорил что-нибудь о Дрейфусе?» — «Он говорил, что убежден в его невиновности». — «Ну, а доказательства?» — «Доказательств он не имеет».

* * *

Был у о. Пирлинга, в его монастыре, против Bon March?. Огромное здание с широкими коридорами, с деревянными крутыми лестницами. Келья маленькая, в одно окно. Около стены шкаф с книгами, почти все в переплете. Я ему привез историю Алекс. I Шильдера, в благодарность за портрет Лжедимитрия. Говорили об этом. Он приходит к заключению, что это Отрепьев. Он отыскал донесение Рамполлы. Думает, что в Путивле он сносился с боярством; главный — Шуйский. Сначала он хотел взять с собой только татар и казаков, но поляки предложили ему свои силы. Пирлингу царь позволил ездить в Россию, и он туда собирается. Относительно Шереметева выражается с иронией. По мнению Платонова, который с Пирлингом переписывается, Бестужев-Рюмин был уже слаб критической силой, когда переписывался о Самозванце с Шереметевым.

* * *

Чехов рассказывал о русском шпионе в Ницце. Он получает 700 р.

28 апреля.

Обедал у И. И. Щукина. Были Чехов, Скальковский, Онегин Боткин и Де-Роберти. Пробыли до 10 часов. Ив. Ив. угощает чисто по московски, с большою любезностью. После обеда оживленная беседа Де-Роберти доказывал, что образованным людям надо есть устрицы и пить шампанское, чтоб проповедывать идеи народу. «А не то, что отдавать народу все то, что имеешь. Если мы народу отдадим то, что имеем, и он только пропьет и проживет, а идеи значат гораздо больше. И чтоб иметь их, надо быть образованным, иметь досуг, довольство», и т. д.

— «А Христос?» — сказал Скальковский.

— «Да что Христос?.. У него все было: женщины ему хитоны делали, вино он пил» и т. д.

Онегин читал письма Жуковского к Пушкину перед дуэлью с Дантесом. Письма эти точно написаны для оправдания Жуковского, что он мол, принимал все меры, чтоб не допустить до дуэли, и ничего не мог сделать. В письмах говорится о «тайне», которая известна трем-четырем человекам. «Тайна» эта, очевидно, в том, что Пушкина жила с Дантесом, и в этом не сомневались ни Пушкин, ни Жуковский. Жуковский выгораживал молодого Дантеса и старого Геккерна, который хотел спасти своего сына. Геккерн говорил Онегину, что Дантес целился Пушкину в ногу, но пистолет отдал, и пуля попала в живот.

2 мая.

Сегодня с норд-экспресом уехал Чехов. На станции видел Сабашникову, которая дала сто тысяч Евреиновой для «Сев. Вест». Сабашникова вышла потом замуж за двоюр. брата Евреиновой, который просадил состояние своей жены на сахарные дела. Длинная, некрасивая особа. Когда-то Евреинова прочила ее за Чехова, и он смеялся над этим. Мне кажется, он в Париже поправился.

5 мая.

Обедал у Щукина. За обедом споры между Скальковским и Де Роберти. Был Валишевский. Говорил о гонораре во франц. журналах. «Revue de deux Mondes» платит 10 фр. за страницу, «Revue de Paris» — 13 фр. страница. Вообще, гонорар очень неважный. Лучше других платит «Figaro»: за первую статью в № (Premier Paris) до 200 фр.

* * *

…У Римлян — Тацит, у нас — Татищев. Щукин уничтожал Тацита, Скальковский защищал его.

* * *

Онегин сказал мне, что он готов читать корректуру акад. изданий Чушкина, исправлять и добавлять где надо, даром, не требуя за это ничего. Он просил меня сказать об этом Л. Майкову.

* * *

Запрашивал телеграммой Петербург, как принята в России речь Чемберлэна, сказанная 1-го мая, кажется. Ответ: телеграфом речь эта передана кратко. Очевидно, гр. Муравьев задержал телеграммы, по своему обыкновению, и, может быть, совсем о речи этой нельзя будет говорить. Сегодня у Щукина все возмущались. Такую речь можно сказать только в пьяном виде. Чемберлэн применил к России поговорку, что «обедать (ужинать) с чортом можно только, имея длинную ложку». С англичанином и с длинной ложкой ничего не достанется — все возьмет себе и сожрет.

* * *

Вчера сидел у меня гр. Ржевусский. Он потерял все свое состояние (60 000 р. ежег. дохода) на женщинах и игре и теперь принужден gagner sa vie литературной работой. Он расспрашивал меня о театре, предлагает прислать мне свою пьесу для Малого театра. Я предложил ему написать о парижской журналистике и театрах. «Заплатите мне, по крайней мере, по 90 коп.», говорил он. «Петерб. газета» платит ему по 5 коп. Валишевский находит, что у него большой талант, но он не заботится о нем, и когда писал свои романы, то забывал имена действующих лиц и называл их на разных страницах разно. В Париже очень трудно «arriver», как говорится, — известность достается очень трудным путем. Один известный художник говорил Щукину: «прежде чем я стал продавать свои картины, у меня ими было набито две комнаты».

* * *

В субботу, 2-го мая, был Татищев под влиянием речи Чемберлэна. Проговорили часа три. Ганото ему сказал: «La Russie a perdu la Chine». Германский посол наш рассказывал ему о занятии (Киау-чоу) немцами. Государь написал Вильгельму II на его запрос, можно ли Германии занять эту гавань, так: «ни позволить, ни запретить не могу». Дотом, когда Вильгельм принял это за согласие, министерство воспротивилось, говоря через посла, что Вильгельм не так понял письмо государя. Дело дошло до того, что посол наш не мог найти ни Вильгельма, ни министра, чтоб передать протестующую ноту. Государь велел тогда уведомить Германию, что наш флот войдет (в Киау-чоу) вместе с германским, но только на другой день, и эта угроза была взята назад.

12 мая.

Де-Роберти был на процессе Зола. После него на улице смотрел на манифестацию. «Какие идиоты!» — сказал де-Роберти, сказал, конечно, громко. Вдруг к нему подошел француз: — «Я понимаю по-русски. Вы сказали: какие идиоты! Вы не меня разумели?» Семенов, кор. «Новостей», бывший с ним, поспешил сказать, что его не разумели. Спор: правильно ли поступил француз?

* * *

Вчера обедала у меня Барятинская; она (Яворская) приехала, по ее словам, больная и есть не будет. Однако, отлично ела.

* * *

Познакомились с Ростаном, были у Сары. Ростан: — «Как считают Яворскую? Талантливой?» — «Да». — «Она, кажется, любит подражать?» — «Да». Вообще, о Яворской недоброжелательно. А она говорила, что он в нее влюблен. Вчера, когда я ехал с ней, она мне говорила, что ее поклонники постоянно угрожают застрелиться, когда она не отвечает на их любовь. — «Да вы бы им сказали: «стреляйтесь». Охотников не нашлось бы».

* * *

И. И. Щукин, основатель музея, говорил о своем детище. У него множество рукописей. У него одна помощница. Когда поступила, не умела читать столбцы, а теперь читает лучше ученых. Много писем о Пушкине, Грибоедове в бумагах Муханова, которые он приобрел Есть любовные письма Корсакова, конца XVIII века, из другого архива.

* * *

Прочел драму Корвин-Круковского, которая когда-то была приставлена под заглавием «Comtesse Borovska». Недурная.

* * *

Дюма-сын, желая уплатить долги отца, купил с публичного торга право на его сочинения, уплатив за это всего 38 т. Они приносили ему до 60 т. в год. В уплату долгов отца, конечно, пошли только эти 38 т.

10 июня.

Вернулся из Парижа 5 июня, в пятницу. Боря кончил с золотой медалью. Все им не нахвалятся.

* * *

Объяснение с Лелей, кажется, 7-го. Очень тяжелое, почти невыносимое. Все в Петре Петровиче. Я уступил и жалею. Я его понять не могу. Какая-то сумасшедшая мстительность.

16 июня.

Завтра еду в Ефремов, где находится семья.

* * *

Вчера и сегодня был на аукционе вещей княгини какой-то. «Ваша цена?». Аукционист кладет на счетах. Большая разница с «Hotel Drouot» в Париже. Купил два комода (140 и 105 р.) и два кресла (82 руб.). Вещи шли по огромной цене. Киевский торговец всех забивал, б. ч. набавляя «пятачок» или целой сотней рублей. Я доходил до 458 и затем стушевался.

* * *

Вчера был у Гартвига. Он мне предложил напечатать выписку из «Journal de Geneve» против парламентаризма, присланную оттуда нашим посланником, Иониным, с некоторыми его рассуждениями. Царь ее читал. Я отказался, ибо не нахожу, что парламентаризм плохая вещь. Наши у теперь ловят такие мнения: «Швейцария республика, а против парламентаризма». Но Швейцария не за самодержавие, а за народное голосование законов.