Глава VI

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава VI

Наполеон вступил в Москву только ночью. Он остановился в одном из первых домов Дорогомиловского предместья. Там он назначил маршала Мортье губернатором этой столицы.

— Главное следите, чтобы не было грабежей, — сказал ему Наполеон. — Вы отвечаете мне за это своей головой! Защищайте Москву против всего и всех!

Ночь была печальной. Одно за другим приходили зловещие донесения. Явились французы, жившие в этой стране, и пришел даже русский полицейский офицер, чтобы донести о пожаре. Он сообщил все подробности. Император, сильно взволнованный, не мог найти покоя. Каждую минуту он звал к себе и заставлял повторять это роковое известие. И все-таки он упорно не хотел верить, пока в два часа ему не сообщили, что начался пожар!

Огонь показался в Гостином Дворе, в центре города, в самом богатом квартале. Наполеон тотчас же отдал многочисленные приказания и на рассвете сам отправился туда. Мортье указал ему на дома, крытые железом: они все были заперты и нигде не обнаруживалось малейших следов взлома, а между тем из них уже поднимался черный дым!

Наполеон вошел в Кремль. При виде этого дворца Рюриковичей и Романовых, выстроенного одновременно в готическом и современном стиле, при виде трона, еще не повергнутого, креста на Иване Великом и лучшей части города, над которой господствует Кремль и которую пламя, сосредоточенное пока в торговых рядах, по-видимому, должно было щадить, в душе Наполеона снова вспыхнула надежда. Его самолюбию льстила эта победа, и он воскликнул: «Наконец-то я в Москве, в древнем дворце русских царей, в Кремле!» Он рассматривал его во всех подробностях с чувством удовлетворенной гордости и любопытства.

Однако он всё же приказал доложить о тех ресурсах, которые были в городе, и в этот короткий момент, весь охваченный надеждой, он написал слова мира императору Александру. В главном госпитале нашли русского штаб-офицера, и ему-то и было поручено отвезти письмо императору. Наполеон окончил его писать при зловещем освещении горевших зданий, и русский офицер выехал. Он должен был отвезти известие об этом несчастье своему государю, единственным ответом которого, в сущности, был этот самый пожар.

Наступивший день помог усилиям Мортье, и огонь удалось притушить. Поджигателей не было видно, и даже сомневались в их существовании. Когда отданы были, наконец, строгие приказания, порядок восстановили и беспокойство несколько уменьшилось; и каждый отправился искать для себя удобное пристанище в каком-нибудь доме или дворце, надеясь найти там столь желанные отдых и удобства, купленные ценой таких долгих и чрезмерных лишений!

Два офицера устроились в одном из зданий Кремля. Оттуда они могли обозревать северную и западную части города. Около полуночи их разбудил какой-то необыкновенный свет. Они взглянули и увидели, что пламя окружает дворцы, сначала освещая красивую архитектуру, но вскоре обрушивая их. Они заметили, что северный ветер гнал пламя прямо на Кремль, и обеспокоились, так как в этой крепости отдыхала избранная часть армии и ее главнокомандующий. Они испугались также и за окружающие дома, где наши люди и лошади, утомленные и насытившиеся, вероятно, погрузились в глубокий сон. Пламя и горячие обломки уже долетали до крыш Кремля, когда ветер вдруг переменил направление и погнал их в другую сторону.

Успокоившись насчет участи армейского корпуса, один из офицеров опять улегся, воскликнув: «Это не наше дело! Это нас больше не касается!» Такова была беспечность, развившаяся под влиянием всех этих событий и несчастий, как бы притупившая чувствительность; таков был эгоизм, вызванный чрезмерной усталостью и страданиями, оставлявшими в распоряжении каждого лишь столько чувства, сколько было ему необходимо для самого себя.

Между тем свет всё усиливался и снова разбудил их. Они увидели пламя уже в других местах: ветер гнал это пламя на Кремль. Они проклинали французскую неосторожность и отсутствие дисциплины, которые считали причиной этого несчастья. Три раза ветер менял направление, и три раза вражеские огни, эти упорные мстители, тоже меняли свое направление, точно ожесточившись против Главной императорской квартиры.

И вот ими овладело великое сомнение. Уж не возник ли у московских жителей, знающих нашу удивительную беспечность, план сжечь Москву вместе с нашими солдатами, опьяневшими от вина, усталости и непреодолимой жажды сна? Может быть, они надеялись даже окружить Наполеона во время пожара? Как бы то ни было, но за гибель этого человека стоило заплатить гибелью столицы! Это был бы уже сам по себе достаточно великий результат и можно было бы принести в жертву ради этого дворцы! Может быть, небо требовало от них такой огромной жертвы, чтобы доставить им столь же огромную победу? В конце концов они пришли к заключению, что для такого гиганта нужен и гигантский костер!

Неизвестно, была ли у них такая мысль, но нет сомнения, что только счастливая звезда императора спасла его от этой беды. В самом деле, не только в Кремле находился склад пороха, о котором мы ничего не знали, но в эту самую ночь заснувшие часовые, расставленные очень небрежно, пропустили целый артиллерийский парк, который вошел и расположился под самыми окнами Наполеона.

Это было в тот момент, когда пламя бушевало со всех сторон, когда ветер с силой гнал огонь к Кремлю и грандиозный костер с каждой минутой становился сильнее. Отборное войско императора и сам он неминуемо погибли бы, если б хоть одна искра из тех, которые летели на наши головы, упала на артиллерийский ящик. Поэтому-то в течение нескольких часов участь целой армии зависела от летавших вокруг маленьких искорок.

Наконец начало светать. Угрюмый пасмурный день присоединился к этому ужасу, отняв у него блеск и заставив побледнеть. Многие офицеры искали убежища в залах дворца. Начальники их и Мортье, побежденные пожаром, с которым они неустанно боролись в течение тридцати шести часов, тоже явились, изнемогая от усталости и отчаяния.

Они молчали, а мы обвиняли себя. Большинство было убеждено, что первоначальной причиной бедствия явилось пьянство и неповиновение солдат, а теперь буря заканчивала начатое. Мы глядели друг на друга с отвращением и с ужасом думали о том крике всеобщего возмущения, который поднимется в Европе. Мы заговаривали друг с другом, потупив глаза, подавленные этой страшной катастрофой, которая оскверняла нашу славу, отнимала у нас плоды победы и угрожала нашему существованию в настоящем и будущем! Мы были теперь армией преступников, и небо и весь цивилизованный мир должны были осудить нас! Из этой мрачной бездны мыслей и взрывов ненависти против поджигателей мы могли выбраться, только отыскав всё, что указывало на русских как на единственных виновников этого страшного несчастья.

В самом деле, офицеры, прибывавшие из разных мест, давали одинаковые показания. В первую же ночь, с 14-ш на 15-е, огненный шар опустился на дворец князя Трубецкого и уничтожил его. Это был сигнал. Тотчас же после этого загорелась биржа. Были отмечены русские полицейские, которые разводили огонь посредством пик, вымазанных смолой. В других местах коварно подложенные гранаты разрывались в печах некоторых домов и ранили солдат, толпившихся возле печки. Тогда, удалившись в уцелевшие кварталы города, солдаты искали там убежище, но в домах, запертых и необитаемых, они слышали слабый звук взрыва, сопровождаемый легким дымком. Дым этот быстро становился гуще и чернее, потом принимал красноватый оттенок, наконец, делался огненным, и вслед за тем пламя охватывало всё здание.

Все заметили мужчин с отвратительными лицами, покрытых лохмотьями, и разъяренных женщин, которые бродили вокруг горевших домов, дополняя собой страшную картину. Эти негодяи, опьяненные водкой и безнаказанностью своих преступлений, даже не скрывались. Они пробегали по улицам, объятым огнем, с факелами в руках и старались распространить пожар. Приходилось саблей рубить им руки, чтобы заставить выпустить факелы. Мы говорили друг другу, что эти разбойники нарочно были выпущены русскими начальниками, чтобы сжечь Москву, и, конечно, такое великое и крайнее решение могло быть принято только из патриотизма, а приведено в исполнение только преступниками.

Тотчас же был отдан приказ судить и расстреливать тут же на месте всех поджигателей. Армия была на ногах. Гвардия, занявшая Кремль, взялась за оружие. Багаж, навьюченные лошади заполнили все пути. Мы были в большом унынии от усталости и огорчения, что лишились хорошей стоянки. Мы были хозяевами Москвы, а между тем нам приходилось уходить из нее без всяких припасов и располагаться лагерем у ее ворот!

В то время как наши солдаты боролись с пожаром и армия старалась вырвать у огня его добычу, Наполеон, которого не решались будить ночью, проснулся при двойном свете — начинающегося дня и пламени. В первый момент он рассердился и хотел приказывать этой стихии, но вскоре смирился, покорившись невозможности. Изумленный тем, что, поразив в самое сердце империю, он наткнулся на другие чувства, нежели покорность и страх, Наполеон почувствовал себя побежденным. На этот раз его превзошли в решительности!

Победа, которой он всё принес в жертву, гоняясь за ней, как за призраком, и уже почти настигнутая, исчезала на его глазах в вихрях дыма и пламени! Им овладело такое сильное волнение, словно его пожирал тот самый огонь, который окружал нас со всех сторон. Он не находил себе места, каждую минуту вскакивал и опять садился. Он быстрым шагом ходил по комнатам, и во всех его жестах, в беспорядке его одежды выражалось сильное беспокойство. Из его стесненной груди временами вырывались короткие, резкие восклицания: «Какое ужасающее зрелище! Это они сами! Столько дворцов! Какое необыкновенное решение! Что за люди?! Это скифы!..»

Между ним и пожаром пролегало большое пустое пространство, дальше была Москва-река и две ее набережные. А между тем оконные рамы, на которые он опирался, были горячими, и, несмотря на постоянную работу солдат, разместившихся на железной крыше дворца, им не удавалось сметать все искры, попадавшие туда. В эту минуту распространился слух, что Кремль минирован. Это передали русские, и это же подтверждалось их листовками.

Несколько слуг потеряли головы от страха, но солдаты невозмутимо ждали приказаний императора и решения своей судьбы. Император, однако, отнесся к этому слуху с улыбкой недоверия.

Но он продолжал взволнованно ходить по комнате, останавливаясь у каждого окна и устремляя взоры на страшную бушующую стихию, вырывавшую у него из рук его лучшую победу, завладевавшую всеми мостами и проходами в его крепость и державшую его самого, точно в осаде, грозя ежеминутно захватить все окружающие дома и оставить ему только стены Кремля!

Воздух был наполнен дымом и пеплом. Ночь приближалась, и к опасностям, окружавшим нас, прибавлялась еще темнота. Ветер всё усиливался. Прибежали Мюрат и принц Евгений, и они вместе с принцем Невшательским проникли к императору, на коленях и со слезами умоляя его, чтобы он покинул это место бедствия. Но всё было тщетно!

Наполеон, завладевший, наконец, дворцом царей, упрямился, не желая уступить этой победы даже пожару, как вдруг раздался крик: «Кремль горит!» Он заставил нас выйти из состояния оцепенения. Император пошел посмотреть, насколько велика опасность. Два раза огонь появлялся и был потушен в том самом здании, в котором находился Наполеон. Но башня Арсенала еще продолжала гореть. Там нашли русского полицейского. Император велел допросить его в своем присутствии. Этот русский был поджигателем. Он исполнил приказание по сигналу, данному его начальником. Значит, всё было обречено на гибель, даже священный и древний Кремль!

Наполеон сделал жест презрения и досады, и несчастного поволокли на двор, где взбешенные гренадеры закололи его штыками.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.