Глава I

Глава I

Император Александр, застигнутый врасплох в Вильне во время оборонительных мероприятий, бежал вместе со своей разъединенной армией. Ее удалось объединить только в сотне лье от Вильны, между Витебском и Смоленском. Этот правитель, спешно отступая вместе с армией Барклая, нашел убежище в Дрисском лагере, который был неразумной и дорогостоящей затеей.

Александр, однако, был удовлетворен видом этого лагеря и Двины и перевел дух за этой рекой. Именно там он впервые согласился принять одного английского агента. Позднее, оказавшись в Париже по праву победы, он поклялся честью и заявил графу Дарю, что, вопреки обвинениям Наполеона, это было его первое нарушение Тильзитского договора.

В то же время он приказал Барклаю выпустить обращения с целью вызвать упадок духа у французов и их союзников, похожие на те, что так возмутили Наполеона в Глубоком; это были действия, к которым французы отнеслись с презрением; немцы посчитали их неуместными.

У противников русского императора сложилось невысокое мнение о его военных талантах. Оно было основано на том, что он не использовал Березину, являвшуюся единственной линией обороны в Литве, созданной самой природой, он устремился к северу, в то время как остатки его армии двигались в южном направлении, и, наконец, он выпустил указ о наборе рекрутов, которые должны были собираться в городах, вскоре занятых французами. Его отъезд из армии в то время, когда она начала воевать, также не остался незамеченным.

Однако его политические мероприятия в новых и старых провинциях, его воззвания, обращенные к армии и народу, в Полоцке и Москве, были удивительно адекватны месту и людям. По-видимому, во всех его политических мерах действительно существовала очень заметная постепенность.

В литовских провинциях, недавно приобретенных, из поспешности или из расчета, всё было оставлено на прежнем месте при уходе войск. А в Литве, присоединенной раньше, где снисходительная администрация, искусно распределенные милости и более долгая привычка рабства заставили население позабыть о независимости, при уходе войска русские увлекли за собой людей и всё, что они могли захватить с собой.

Но в Великороссии, где всё содействовало власти, — религия, суеверие, невежество, патриотизм населения, — все принимали участие в войне. Всё, что не могло быть захвачено с собой, было уничтожено, и всякий, кто не был рекрутом, становился казаком или полицейским.

Внутри империя подверглась опасности, и Москва должна была подать пример. Эта столица, справедливо называемая поэтами «златоглавая Москва», представляла обширное и странное собрание 295 церквей и 150 дворцов. Каменные дворцы и парки, чередовавшиеся с деревянными домиками и даже хижинами, были разбросаны на пространстве нескольких квадратных лье, на неровной почве. Дома группировались вокруг возвышенной треугольной крепости, окруженной широкой двойной оградой, имеющей около полумили в окружности. Внутри одной ограды находились многочисленные дворцы и церкви и пустое вымощенное мелким камнем пространство. Внутри другой заключался обширный базар, это был город купцов, где были собраны богатства четырех частей света.

Эти здания, эти дворцы, вплоть до лавок, все были крыты полированным и выкрашенным железом. Церкви наверху имели террасу и несколько колоколен, увенчанных золотыми куполами, а затем полумесяц и крест напоминали всю историю этого народа. Это была Азия и ее религия, вначале победоносная, затем побежденная, и полумесяц Магомета, покоренный крестом Христа!

Достаточно было одного солнечного луча, чтобы этот великолепный город засверкал самыми разнообразными красками. При виде него путешественник останавливался пораженный и восхищенный. Этот город напоминал ему чудесные описания в рассказах восточных поэтов, которые так нравились ему в детстве. Если он проникал внутрь городской стены, то удивление его еще больше увеличивалось. Он видел у дворян нравы и обычаи современной Европы, слышал среди них речи на разных языках и замечал богатство и изящество их одежды. Он с удивлением смотрел на азиатскую роскошь и порядки у купцов, на греческие одеяния народа и их длинные бороды. В зданиях его поражало такое же разнообразие, и между тем всё носило на себе своеобразный местный отпечаток, подчас довольно грубый, как это и приличествовало Московии.

Когда, наконец, он увидел пышность и великолепие дворцов, их богатое убранство, роскошь экипажей, представил и оценил множество рабов и слуг, блеск ярких стекол, шум дорогостоящих празднеств и развлечений и крики ликования, раздающиеся в этих стенах, он почувствовал, что находится в городе царей, в собрании правителей с их разнообразными манерами, традициями и слугами со всех частей света.

Дворяне, принадлежащие к самым знаменитым семьям, жили там в своем кругу и как бы вне влияния двора. Они были менее царедворцами и поэтому более гражданами. Оттого-то государи так неохотно приезжали туда, в этот обширный город дворян, которые ускользали от их власти благодаря своему происхождению, своей знатности и которым они все-таки вынуждены были благоволить.

Необходимость привела Александра в этот город. Он отправился туда из Полоцка, предшествуемый своими воззваниями и ожидаемый населением.

Прежде всего он появился среди собравшегося дворянства. Там всё носило величественный характер: собрание и обстоятельства, вызвавшие его, оратор и внушенные им резолюции. Говорил он взволнованным голосом. И не успел он кончить своей речи, как у всех вырвался единодушный, общий крик. Со всех сторон раздавались слова: «Государь, спрашивайте что угодно! Мы предлагаем вам всё! Берите всё!»

Один дворянин предложил сделать набор в полицию — по одному крестьянину от каждых двадцати пяти; сотня голосов прервали его: «Страна требует большей жертвы, необходимо отдать одного крепостного из десяти, и все отобранные должны быть полностью вооружены, экипированы и обеспечены провизией на три месяца». Только московское правительство предложило восемьдесят тысяч человек и огромное количество припасов.

Все немедленно проголосовали за эту меру, хотя наиболее видные дворяне после собрания ворчали по поводу ее экстравагантности: «Разве опасность столь велика? Разве для нашей защиты нет русской армии, в рядах которой, как нам говорили, всё еще находятся четыреста тысяч солдат? Почему нас лишают такого количества крестьян? Их служба, как было сказано, станет временной, но кто пожелает их возвращения? Наоборот, следует этого бояться. Разве эти рабы, которые привыкнут на войне к ненормальным вещам, вернуться такими же покорными, как прежде? Конечно нет: они вернутся, полные новых чувств и новых идей, которыми начнут заражать односельчан; они будут распространять дух непокорности, который лишит покоя их хозяев».

Александр говорил потом речь и купцам, но более кратко. Он заставил прочесть им то воззвание, в котором Наполеон назывался коварным Молохом, явившимся с изменой в душе и лояльными словами на устах, чтобы стереть Россию с лица земли!

Говорят, что при этих словах на всех мужественных загорелых лицах, которым длинные бороды придавали древний вид, внушительный и дикий, отразилась сильная ярость. Глаза засверкали, кулаки сжались, а заглушенные восклицания и скрежетание зубов указывали на силу возмущения. Результат не замедлил сказаться. Их избранный старшина оказался на высоте: он первый подписал пятьдесят тысяч рублей, две трети своего состояния, и на другой же день принес деньги.

Купцы разделяются на три класса, и каждому из них было предложено определить размеры своих взносов. Но один из них, причисленный к последнему классу, объявил вдруг, что его патриотизм не подчиняется никаким границам. Он тут же наложил на себя контрибуцию, далеко превышающую предложенную сумму. Другие последовали его примеру, в большей или меньшей степени.

Говорят, что этот патриотический дар Москвы достигал цифры в два миллиона рублей. Другие губернии повторили, точно эхо, этот национальный порыв Москвы.