Глава VII

Глава VII

Он находился на высотах Бородина, в последний раз обозревая всё поле битвы и уточняя свои планы, когда явился Даву. Этот маршал только что окончил изучать левый фланг русских, который являлся местом, в котором он должен был действовать.

Даву умолял императора предоставить в его распоряжение пять дивизий общей численностью 35 тысяч солдат, чтобы объединить их с Понятовским, не имевшим достаточных сил для обходного маневра. На следующий день он приведет эти силы в движение, будет наступать под покровом тьмы и леса, расположенного на левом фланге русской позиции; он будет следовать вдоль старой дороги из Смоленска в Москву, затем предпримет стремительный маневр и направит все 40 тысяч французов и поляков на фланг и в тыл левого крыла неприятеля. В то время как император атакует московитов с фронта, он поддержит общую атаку быстрым наступлением от редута к редуту, от одного резерва к другому, тесня противника слева направо, в направлении Можайской дороги, где они должны покончить с русской армией и тем самым завершить битву и войну.

Император внимательно слушал маршала; после молчаливого размышления, продолжавшегося несколько минут, он ответил: «Нет! Это слишком большое движение, оно уведет меня слишком далеко от цели и заставит потерять слишком много времени».

Даву упорно продолжал настаивать на своем; он брал обязательство завершить свой маневр до шести часов утра. Раздраженный Наполеон нетерпеливо воскликнул: «А, вечно вы со своими обходными маневрами, но это слишком опасно!» После столь резкого отказа маршал больше ничего не сказал. Он вернулся на свое место, ворча по поводу этого благоразумия, которое он считал несвоевременным и к которому не привык; он не понимал, в чем его причина, — в ненадежности многочисленных союзников, уменьшении численности армии, удаленности от Франции или в возрасте, сделавшем Наполеона менее предприимчивым, чем раньше?

Приняв решение, Наполеон вернулся в свой лагерь; здесь Мюрат, которого русские часто обманывали, стал убеждать его, что они снова собираются уйти без боя. Напрасно Рапп, посланный для наблюдения за позициями неприятеля, по возвращении говорил, что русские продолжают их укреплять; что их армия многочисленна, хорошо расположена и скорее намерена атаковать, чем отступать. Мюрат настаивал на своем мнении, и император в беспокойстве вернулся на высоты Бородина.

Он увидел длинные черные колонны войск на дороге: они постепенно растекались по равнине; там же было множество повозок с провизией и амуницией; всё указывало на то, что русские заняли позиции и готовятся к битве. В этот момент, хотя он взял с собой лишь нескольких сопровождающих, чтобы не привлекать внимание неприятеля, его всё же узнали и открыли огонь из орудий.

Никогда еще не было так спокойно, как в день, предшествовавший этой великой битве! Всё было определено, зачем же было тревожить себя понапрасну? Разве завтрашний день не должен всё решить? Притом каждому надо было приготовиться.

Император больше не мог сомневаться в предстоящей битве и поэтому ушел в палатку, чтобы продиктовать распорядок. Там он задумался над серьезностью своего положения. Он видел две одинаковые армии, приблизительно по 120 тысяч человек и 600 пушек с каждой стороны; на стороне русских было преимущество: знание местности, общий язык, общая форма и то, что они представляли единую нацию, сражающуюся за общее дело. Но зато у них было много иррегулярных войск и рекрутов. Численность французов была такая же, но солдат было больше. Ему сообщили положение каждого корпуса. У него перед глазами находился подсчет сил всех дивизий, и так как дело шло не о наградах и не о смотре, а о битве, то на этот раз штаты не были искусственно увеличены. Его армия сократилась, это правда, но она была здоровая, крепкая, гибкая, как возмужалый организм, потерявший округлость молодости, но приобретший формы более мужественные и более резкие.

Он заметил, что его армия как будто притаилась и особенно тиха. Это была тишина великого ожидания или великого изумления, какая наблюдается в природе перед сильной грозой или в толпе в моменты великой опасности.

Наполеон чувствовал, что армии нужен отдых, какой бы он ни был, и что она может найти его только в смерти или победе. Он поставил свою армию в такие условия, что ей необходимо было восторжествовать во что бы то ни стало. Он заставил ее занять позицию, дерзость которой была всем очевидна. Но эта ошибка была именно из тех, которые французы прощают всего охотнее, тем более что они не сомневались ни в себе, ни в нем, ни в общем результате, каковы бы ни были частные неудачи.

Он рассчитывал на их привычку и жажду славы, даже на их любопытство; вне всякого сомнения, они желали увидеть Москву, чтобы потом говорить, что были в ней, они хотели получить там обещанные награды, возможно, заняться грабежом и, наконец, отдохнуть. Он не увидел в них энтузиазма, но разглядел нечто более твердое: общую веру в его звезду, его гений, сознание их превосходства и гордую уверенность завоевателей в присутствии побежденных.

Полный этих чувств, он диктовал прокламацию — простую, серьезную и откровенную, соответствующую обстоятельствам и обращенную к людям, которые не были новичками на войне и которых бесполезно было восхвалять после стольких страданий.

Соответственно он обращался исключительно к тому, что является причиной всего, или, что то же самое, к настоящему интересу каждого; он закончил словами о славе, единственной страсти, к которой он мог взывать в этих пустынях, последнему благородному стимулу, действенному для солдат, — победоносных, просвещенных передовой цивилизацией и обогащенных опытом; короче говоря, последней иллюзии из всех, которые они имели. Этим обращением когда-нибудь будут восхищаться, оно достойно главнокомандующего армией и делает честь им обоим:

«Солдаты, — сказал он, — вот битва, которой вы страстно желали. Победа зависит от вас; она нам необходима; она принесет нам изобилие, хорошие зимние квартиры и скорое возвращение домой! Действуйте как при Аустерлице, Фридланде, Витебске и Смоленске, и пусть отдаленное потомство скажет о вашем поведении в этот день: он был в великой битве под стенами Москвы».