Глава VI

Глава VI

Примерно в это время появились Рапп и Лористон. Последний прибыл из Петербурга. Наполеон не задал ни одного вопроса офицеру, прибывшему из вражеской столицы. Зная искренность своего бывшего адъютанта и его мнение об этой войне, он не хотел слышать неприятных вещей.

Но Рапп, который прошел по нашим следам, не мог молчать: «Армия наступала, пройдя лишь сотню лье от Немана, но ее облик совершенно переменился. Офицеры, которые ехали на почтовых из Франции, чтобы присоединиться к армии, прибыли обеспокоенными. Он не могли понять, как могло случиться, что победоносная армия оставила позади себя больше брошенных вещей, чем побежденная, хотя сражений не было.

Они встречались с теми, кто был на марше и готов присоединиться к общей массе, и с теми, кто отделился от нее.

В Германии и до Одера, где тысячи предметов постоянно напоминают им Францию, эти рекруты не чувствуют себя полностью от нее отрезанными; они сохраняют пыл и веселость; но за Одером, в Польше, где почва, произведенные продукты, жители, костюмы, манеры, короче говоря, всё, вплоть до самих селений, выглядит чужим, где ничто не напоминает страну, по которой они тоскуют, они начинают приходить в смятение, сознавая, сколь большое расстояние прошли, и на их лицах лежит печать усталости и апатии.

Они уже находятся в незнакомых землях, где всё для них ново и печально, но сколько им предстоит еще пройти и на какое расстояние удалиться от Франции? Сама мысль о возвращении приводит их в уныние, а они должны постоянно идти вперед! Они жалуются, что, с тех пор как они покинули Францию, их тяготы только увеличиваются, а средства их поддержания уменьшаются».

Правда такова, говорил Рапп, что вначале они остаются без вина, затем без пива, закачиваются все спиртные напитки, и наконец они вынуждены пить одну воду, да и ее не хватает. То же самое происходит с провизией и всеми жизненно необходимыми вещами, и эта постоянная нужда вызывает упадок духа и телесную слабость. Охваченные смутным беспокойством, они продолжат путь среди тупого однообразия больших пространств, безмолвных и темных сосновых лесов. Испытав тайный ужас, они не хотят дальше идти по этим пустыням.

Физические и моральные страдания, лишения, постоянные бивуаки, опасные вблизи полюса, как и в районе экватора, воздух, зараженный гниющими трупами людей и лошадей, которыми усыпана дорога, способствовали распространению двух смертельных заболеваний — дизентерии и тифозной лихорадки. Немцы первыми почувствовали их разрушительное действие; они не такие нервные, как французы, и более склонны к употреблению спиртных напитков; к тому же они мало заинтересованы в успехе чужого дела. Из 22 тысяч баварцев, которые пересекли Одер, только 11 тысяч дошли до Двины, хотя они не участвовали в боях. Этот военный поход стоил французам одной четверти, а союзникам — половины их армии.

Каждое утро полки в порядке выступали в путь, но едва они проходили несколько шагов, как их ряды распадались; слабейшие отставали; эти несчастные пытались настичь своих товарищей и свои знамена, но в конце концов теряли их из виду и падали духом. Дороги и окраины лесов были усеяны ими; некоторые из них дергали колосья ржи и жадно ели зерна, затем пытались, часто без успеха, добраться до госпиталя или ближайшей деревни. Многие умирали.

Но не только больные покидали ряды армии: многие солдаты были деморализованы, другие хотели стать независимыми и получить возможность грабить, и все они добровольно покидали свои знамена; число их росло, поскольку зло порождает зло. Они собирались в банды и селились в домах и деревнях, расположенных вблизи дорог. Они ни в чем не знали нужды; среди них было меньше французов, чем немцев, но было отмечено, что командирами этих маленьких независимых отрядов, состоявших их солдат разных наций, неизменно были французы.

Рапп видел все эти беспорядки — и ничего не скрыл от своего повелителя; император просто ответил: «Я собираюсь нанести большой удар, и все отставшие присоединятся к нам».

Генералу Себастиани он дал более подробный ответ. Последний напомнил Наполеону, что тот сказал ему в Вильне: «Я не пересеку Двину: если в этом году пойти дальше, это быстро приведет к краху».

Себастиани обратил особое внимание на состояние армии. «Оно ужасно, я знаю, — ответил император, — после Вильны армия наполовину состояла из отставших, теперь их две трети; однако нельзя терять времени, мы должны добиться мира, а это произойдет в Москве. Кроме того, армия теперь не может остановиться; ее состав и дезорганизация таковы, что только движение удерживает ее воедино. Такую армию можно вести вперед, но нельзя останавливаться или поворачивать назад. Это армия для атаки, но не для обороны, армия для действий, но не для позиционной войны».

Так он говорил с людьми из близкого окружения, но с командирами дивизий общался по-другому. Первым он объяснял причины, которые заставляют его идти вперед, от последних он тщательно их скрывал и будто соглашался с необходимостью остановки.

В тот самый день, когда Наполеон стоял на смоленской улице в окружении Даву и генералов, чьи дивизии более всех пострадали во время штурма города, он сказал, что обязан им этим важным успехом и рассматривает Смоленск как отличное место для размещения по квартирам.

«Теперь, — продолжал он, — моя линия хорошо прикрыта; здесь мы остановимся: за этим крепостным валом я могу собрать свои войска, дать им отдых, получить подкрепления и ресурсы, накопленные в Данциге. Таким образом, вся Польша покорена и защищена, этого достаточно; за два месяца мы собрали плоды, которых можно было ожидать только после двух лет войны, значит, этого более чем достаточно. До весны мы должны дать устройство Литве и реорганизовать нашу непобедимую армию; затем, если во время нашего пребывания на зимних квартирах мир не будет заключен, мы пойдем и добьемся его в Москве».

Затем император доверительно сказал маршалу, что причина, по которой он приказал ему выйти из Смоленска, заключалась лишь в том, чтобы отбросить русских на расстояние в несколько маршей; но он строго запрещает ему ввязываться в какое-либо серьезное дело. Правда, в это же время он передал авангард под командование Мюрата и Нея, двух наиболее энергичных военачальников; он назначил рассудительного и методичного маршала Даву в подчинение импульсивному королю Неаполитанскому, не сообщив первому об этом. Он колебался в выборе решения, и противоречия в его словах проявились в его действиях.