Глава IV

Глава IV

Более всех страдали солдаты центральной походной колонны. Они шли по дороге, разоренной русскими. Французский авангард расхищал всё, что оставалось.

Колонны, шедшие по боковым дорогам, находили необходимые припасы, но недостаток организации мешал им должным образом собрать и использовать ресурсы.

На Наполеона нельзя возлагать всю ответственность за несчастья этого марша; в армии Даву поддерживались порядок и дисциплина, этот корпус меньше страдал от голода; примерно то же можно сказать о принце Евгении. Когда в этих двух корпусах всё же допускалось мародерство, то даже в этом придерживались определенной системы и причиняли лишь необходимое зло: солдаты должны были добывать провизии на несколько дней и не допускать ее потерь. Столь же предусмотрительными могли бы быть и начальники других воинских частей, но то ли из-за привычки воевать в богатых странах, то ли по складу характера многие из них думали больше о войне, чем об администрировании.

Наполеон часто вынужден был закрывать глаза на грабежи, которые он безуспешно пытался запретить; такой способ существования был привлекательным для солдата, он любил положение вещей, которое его обогащало, оно ставило его над классами общества, которые на самом деле были выше его, и имело всю привлекательность войны бедных против богатых; он наслаждался этим положением и чувствовал себя сильнейшим. Наполеон, однако, негодовал, получая донесения об эксцессах. Он выпустил гневную прокламацию и направил подвижные колонны французов и литовцев, чтобы покарать виновных. Мы были рассержены при виде грабителей и хотели, чтобы они понесли наказание, но когда у них отнимали хлеб и скот и они медленно уходили, порой глядя на нас голодным и отчаянным взором, а иногда и плача, когда они роптали и говорили, что им не дают средств пропитания и к тому же отнимают их с очевидным намерением уморить голодом, мы, в свою очередь, обвиняли себя в варварстве по отношению к своим людям; несчастных возвращали и добычу отдавали назад. Действительно, жестокая необходимость заставляла их становиться мародерами. Офицеры не имели иных средств пропитания, кроме тех, что выделяли им солдаты. Эксцессы следовали один за другим. Грубые люди с оружием в руках, движимые насущными потребностями, не могли оставаться умеренными. Голодные, они входили в селения и поначалу просто спрашивали; затем, из желания быть понятыми и вследствие отказа или неспособности жителей удовлетворить их потребности и потеряв терпение, они затевали ссоры; раздраженные от голода, они приходили в бешенство и, обыскав дом или усадьбу и ничего не найдя, они со всей силой отчаяния обвиняли хозяев в том, что те являются их врагами, и мстили, нанося урон собственности.

Встречались и такие, которые предпочитали умереть сами, чтобы не впадать в крайности, среди них были совсем юные. Они приставляли дуло мушкета к своему лбу и стреляли. Многие просто загрубели и вымещали свое горе на других: находясь на громадном расстоянии от дома, они возомнили, что им всё позволено и их страдания дают им право причинять людям зло.

Вполне естественно, что в многочисленной армии, состоявшей из представителей многих наций, находилось больше нарушителей, чем в меньших по размеру армиях, и зло порождало новое зло. Армия, ослабленная голодом, должна была двигаться вперед форсированными маршами и настичь врага. Солдаты останавливались на ночлег и заполняли жилища; усталые, они зачастую валились на грязную солому. Наиболее выносливые из них находили силы для того, чтобы приготовить что-либо из муки, и разжигали печи, имевшиеся в каждом из этих деревянных домов; их столь же усталые офицеры давали приказы о соблюдении мер осторожности, но не проверяли, как эти приказы выполняются. Кусок горящего дерева из печи или искра бивуачного костра могли вызвать возгорание в доме, стать причиной пожара во всей деревне и смерти многих солдат. Впрочем, такие беспорядки в Литве случались очень редко.

Наполеон знал об этом, но зашел уже слишком далеко. Беспорядки происходили даже в Вильне. Мортье, в числе других, сообщил императору, что он видел от Немана до Вилии только разрушенные дома, брошенные повозки, перевозившие багаж и провиант; «они были разбросаны на больших дорогах и в полях, перевернуты, вскрыты, а их содержимое валялось повсюду и подвергалось грабежу, как если бы они были захвачены врагом: всё выглядело так, будто здесь прошла разбитая армия. Десять тысяч лошадей погибли в результате холодного ливня и бури, а также от поедания зеленых хлебов, их единственного корма. Их туши загромождают дорогу и распространяют зловонный запах, дышать в этом месте невозможно: это новая беда, которую некоторые сравнивают с голодом, но гораздо более ужасная; несколько солдат Молодой гвардии уже умерли от голода».

До этого момента Наполеон слушал спокойно, но здесь он грубо прервал говорившего и воскликнул: «Невозможно! Где же их двадцатидневная провизия? Солдаты, которыми хорошо командуют, никогда не умирают от голода».

Генерал, представивший этот рапорт, также присутствовал. Наполеон повернулся к нему и забросал вопросами; генерал, от слабости или неуверенности, ответил, что солдаты, о которых только что говорили, умерли не от голода, а от опьянения.

После этого император проникся уверенностью, что донесения преувеличивают солдатские беды. Он воскликнул: «Потерю некоторого числа лошадей можно пережить; то же самое можно сказать об экипажах и даже о селениях; это поток, который быстро несется; это худшее, что есть на войне; хорошее приходит на смену плохому, но нельзя обойтись без страданий; богатства и блага возместят потери, великий результат всё изменит; нам нужна единственная победа».

Мортье заметил, что победы можно достичь более методичным маршем, устраивая склады, но его не слушали. Те, кому этот маршал (который только что вернулся из Испании) пожаловался, ответили ему: «Да, Наполеон сердится, получив донесения о бедах, которые он считает непоправимыми, его политика диктует необходимость быстрой и решительной победы».

Они добавили, что они слишком ясно видят, что здоровье императора ухудшилось; и, будучи, тем не менее, вынужденным ставить себя в положение всё более и более критическое, он не сможет обозревать, не впадая в плохое настроение, трудности, через которые прошел и которые только нарастают; к этим трудностям он склонен относиться с презрением и преуменьшать их важность, чтобы сохранить энергию, необходимую для их преодоления. «Это и есть причина того, что, будучи взволнованным и утомленным новой и критической ситуацией, в которой он оказался по своей воле, и желая как можно скорее выбраться из нее, он продолжает идти вперед, чтобы как можно раньше положить этому конец!»

Наполеон был вынужден закрывать глаза на факты. Хорошо известно, что наибольшая часть его министров не были льстецами. Факты и люди достаточно ему говорили, но чему они могли его научить? О чем он не знал? Разве все его приготовления не были основаны на самом ясном предвидении? Что можно было ему сказать такого, чего он сам не говорил и не писал сотню раз? Как могло случиться, что после того, как он предвидел мельчайшие детали, подготовился ко всем неудобствам, обеспечил всё необходимое для медленной и методичной войны, он вдруг отказался от всех предосторожностей, всех приготовлений и позволил себе по привычке заспешить, думая лишь о коротких войнах, быстрой победе и скором мире?