Плаванья и возвращения Тетрадь 10

Плаванья и возвращения

Тетрадь 10

Барашек в моем доме

Один мой родственник стал сенатором. Одержав победу на выборах, он решил погостить у меня в Исла-Негра. Вот отсюда и начинается история с барашком.

Самые ревностные приверженцы сенатора приехали к нам, чтобы отпраздновать его избрание. В первый день, как водится у чилийских крестьян, на костре, разведенном во дворе, зажарили на вертеле барашка. «Асадо на вертеле» – так называется барашек, которого щедро запивают вином под надрывные переборы креольских гитар.

Второго барашка приберегли для следующего дня и привязали под моим окном. Всю ночь, чуя, что скоро пробьет его час, барашек стонал и плакал, блеял и печалился о своем одиночестве и своей судьбе. У меня изболелась душа от жалостных воплей, и на рассвете я решил похитить несчастного барашка, чтобы избавить его от ножа.

Затолкав барашка в машину, я проехал с ним сто пятьдесят километров до своего дома в Сантьяго. Едва барашек попал в сад, как тут же принялся за мои любимые цветы. Ему очень пришлись по душе тюльпаны, и он не пожалел ни одного из них. Барашек с неизъяснимым удовольствием сжевал все ирисы и левкои. Уцелели лишь колючие розовые кусты. Мне ничего не оставалось, как привязать его к забору, но барашек тотчас принялся блеять, явно стараясь разжалобить меня. Я впал в отчаяние.

А теперь в историю барашка должна вплестись история Хуанито. Как раз в это время на чилийском юге бастовали крестьяне. Помещики, платившие за рабочий день жалкие двадцать сентаво, дубинками и арестами покончили с этой забастовкой.

Один из молодых парней со страху вскочил в поезд на полном ходу. Его звали Хуанито, он был ревностным католиком и мало что знал о земных делах. Когда в вагоне контролер попросил Хуанито предъявить билет, он сказал, что у него нет никакого билета, что едет он в Сантьяго и всегда думал, что поезда на то и есть, чтобы люди попадали, куда им надо. Его, конечно, хотели ссадить, но пассажиры третьего класса – народ простой и щедрый – сложились и оплатили стоимость билета.

Хуанито бродил по улицам и площадям столицы, со свертком под мышкой. Он никого не знал, да и не хотел ни с кем говорить. Не зря в деревне рассказывали, что в Сантьяго воров больше, чем самих жителей. Он опасался, как бы и у него не утащили завернутые в газету рубашку и альпаргаты. Днем этот новоявленный Каспар Гаузер,[188] свалившийся с другой планеты, держался самых людных улиц, где все куда-то спешат и толкаются, да и ночью стремился туда, где побольше людей: в кварталы с кабаре и ночными ресторанами. Но там он чувствовал себя еще более неприкаянным. У этого бледноликого пастуха, затерянного среди грешников, не было ни гроша, он ничего не ел и однажды на улице лишился чувств.

Толпа любопытных тотчас окружила молодого человека, упавшего возле дверей маленького ресторанчика. Его перенесли в ресторан и положили на пол. «Это от сердца», – сказали одни. «Это приступ печени», – сказали другие. А хозяин заведения посмотрел и сказал: «Это от голода». Едва несчастному парню дали поесть, он тотчас пришел в себя. Хозяин нанял его мыть посуду и быстро к нему привязался. И не зря: улыбчивый пастух перемывал за день горы посуды. Словом, все шло хорошо. Еды у Хуанито было куда больше, чем в деревне.

Но коварный город подстроил так, что бывший пастух встретился в моем доме со злополучным барашком.

Однажды Хуанито вздумал погулять по городу и, забыв о посуде, побрел куда глаза глядят. Сначала он попал на какую-то улицу, потом на площадь. На все Хуанито смотрел с детской радостью, но когда захотел вернуться назад, то понял, что заблудился. Адреса у него не было – он не знал грамоты. Напрасно искал Хуанито знакомый дом, где его встретили с таким радушием. Найти этот дом ему так и не удалось.

Какой-то прохожий, сжалившийся над растерянным Хуанито, велел ему идти к поэту Пабло Неруде. Почему возникла такая мысль? Должно быть, потому, что в Чили пристрастились навязывать мне все, что кому-то придет в голову, а заодно и валить на меня вину за все, что случается. Странные у нас нравы.

Итак, в один прекрасный день ко мне заявился незадачливый пастух и увидел барашка на привязи. Раз уж я сам взял на себя заботу о никому не нужном барашке, то сделать еще шаг – позаботиться о пастухе – мне было нетрудно. Я поручил Хуанито стеречь кудрявого гурмана, чтобы он ел не только мои любимые цветы, а хотя бы время от времени насыщал свою утробу травой.

Они мгновенно поняли друг друга. Хуанито сделал для виду поводок и водил барашка на этом поводке туда-сюда. Барашек жевал без устали, не отставал и его персональный пастух; оба они расхаживали по всему дому, а порой заглядывали и в мои комнаты. Вот где красноречивый пример полного взаимопонимания, достигнутого благодаря исконной связи с матерью-землей! Все это тянулось многие месяцы. Пастух и его подопечный заметно округлились. Особенно последний: он отяжелел так, что едва поспевал за Хуанито. Порой он с важным видом входил в мою комнату и, подарив мне равнодушный взгляд, удалялся, оставив на полу четки темных бусин.

Но однажды все это кончилось. Хуанито вдруг затосковал по деревне и надумал вернуться домой. Его решение свалилось на меня как снег на голову. Ему, оказывается, надо было исполнить обет, данный святой покровительнице деревни, ну а взять с собой барашка он не мог. Они простились друг с другом очень трогательно, я бы сказал – патетично. На этот раз Хуанито сел в поезд с билетом в руках.

Признаться, он оставил мне не столько барана, сколько весьма серьезную, вернее, весьма крупную проблему. Что же делать с животным? Кто теперь будет приглядывать за ним? У меня и без того хватало всяческих забот и осложнений политического толка. Весь дом был перевернут вверх дном из-за полицейских, из-за их слежки, которую я навлек на себя своей воинствующей поэзией. А баран, как назло, снова принялся выводить свои жалобные рулады. Я закрыл глаза и велел сестре увести его. Увы, на сей раз я знал, что ему не избежать ножа.