Вступление

Вступление

Операция по освобождению Мозыря и узловой станции Калинковичи.

Белоруссия, декабрь 1943 - январь 1944.

Скоро исполнится 60 лет после окончания Великой Отечественной войны. В памяти ее участников сохраняются не только отдельные трагические эпизоды, но и непрерывная цепь событий, проходящая через все 1418 дней. И поневоле вызывают их недоумение, а часто и возмущение, то, что живущие рядом с ними члены уже третьего послевоенного поколения часто не знают о многих событиях, существенно повлиявших на ход военных действий.

Например, в одной из телевизионных передач, посвященных уже исполнившемуся 60-летию битвы под Москвой, было заявлено, что здесь гитлеровцы впервые потерпели серьезное поражение. Но, ведь на месяц раньше под Ростовом оккупантам был нанесен сокрушительный разгром , хотя и в несколько меньших масштабах, и действительно впервые они были вынуждены оставить захваченный ими крупный город! Почти забыты действия Красной Армии под Владикавказом, где была разбита превосходящая по численности и вооружению группировка противника, рвавшаяся к Баку, еще до завершения Сталинградского сражения!

Операция по освобождению Мозыря и узловой станции Калинковичи, о которой речь пойдет ниже, возможно не имела большого стратегического значения(?), но, по непонятным причинам, о ней не упоминается даже в официальном издании Истории Великой Отечественной войны (трехтомник «для служебного пользования»).

1.

Много ли известно рядовому бойцу о положении на участке фронта, где ему пришлось участвовать в боях? Выглянув за бруствер окопа, он видит рощицу или высотку, которую прикажут штурмовать, или откуда следует ожидать атаки противника, и не более. Лишь приблизительно, по надписям на дорожных указателях, мимо которых вели его фронтовые дороги, может он представить себе, куда занесла его военная судьба. Мне – радисту без рации и поэтому несшему службу телефониста в 11 гвардейском кавалерийском полку, была доступна более широкая информация, чем солдатам и сержантам «сабельных» эскадронов: поддерживая связь между подразделениями полка, из разговоров между штабом и командирами эскадронов я знал, что происходит, по крайней мере, перед фронтом полка. Но это – полоса, длиной не более километра, может ли это дать представление о происходящем на всем участке фронта?

События, о которых рассказано далее, завершились для меня трагически. Правда, я все же остался живым, попав в плен, хотя, вспоминая пережитое, уверенно утверждаю: если бы мне тогда предоставлялся выбор между пленом и гибелью, предпочел бы последнее. Лишь перспектива остаться беспомощным калекой может казаться более страшной.

Впрочем, об этом расскажу отдельно.

Через много лет после окончания войны, подстегиваемый безжалостной памятью, я задался целью разобраться в том, что же в действительности произошло 13-14 января 1944 года на берегу Припяти западнее Мозыря.

2.

Ноябрь 1943 года. Поспе тяжелых кровопролитных боев, завершившихся освобождением небольшого городка Хойники, 2-й гвардейский кавалерийский корпус сменили стрелковые дивизии. Как говорили офицеры, нас отводили на отдых и пополнение.

Несколько дней мы шли большими мучительными переходами вдоль линии фронта. На каждой стоянке копали ячейки-укрытия, с трудом пробивая лопатками верхний смерзшийся слой грунта. В них же и спали, подстелив еловый лапник, завернувшись в шинель и прикрывшись сверху плащ-палаткой. Сначала дрожишь от холода, затем, понемногу согреваешься. Укладываясь спать, я снимал сапоги, в шапку засовывал ноги, портянки поддевал под гимнастерку на голое тело, сапоги подкладывал под бок. Зато утром ноги были в тепле и в сухих портянках. В этих переходах не оставалось времени разжигать большой костер для устройства общей лежанки.

Иногда ночью шел снег, к утру заносивший окопы, и, вылезая, услышав команду "Подъем!", приходилось пробивать головой снежный занос.

Наверное, следует пояснить, что это такое "общая лежанка". Часа за три-четыре до отбоя (если позволяет время) размечают площадку и углубляют ее на штык лопаты. Размер площадки должен быть таким, чтобы в вырытом углублении разместились все, кому спать положено. Разжигают по всей площади большой костер. Дают ему прогореть а перед сном выкидывают несгоревшие угли и золу, утаптывают, накладывают лапник или солому и укладываются "вповалку" спать, тесно прижавшись друг к другу, завернувшись в шинели и накрывшись плащ-палатками.

В такой лежанке, если позволит фронтовая обстановка, до подъема сохраняется тепло даже в морозную погоду.

Итак,коней нечем было кормить, так как шли по местности почти безлюдной, в малообитаемых Полесских болотах. Наконец, остановились, как казалось, на продолжительное время: было приказано вырыть и основательно обустроить землянки, установить стационарную телефонную связь между штабами и эскадронами (на шестах). Пришло очередное пополнение, в основном, бывалые солдаты, выпущенные из госпиталей. Основательно чистили и опробовали оружие, меняли карабины и автоматы, нуждавшиеся в ремонте. Проводились полевые учения, стрельбы.

Во взводе связи, казалось, уже забыли, что я - радист. На передовой телефонная связь в то время была надежнее.Фронт был где-то рядом, судя по отчетливо доносившимся звукам орудийной стрельбы и пулеметных очередей. Немецкая авиация бездействовала (как всегда зимой ее активность резко уменьшалась), иногда высоко в воздухе проплывала неуязвимая «Рама» (двухфюзеляжный самолет-разведчик Фокке-Вульф). Обычно, ее появление было прелюдией к авиационным или артиллерийским налетам, но тогда она ограничивалась, очевидно, только фотографированием наших позиций.

Взамен сапог выдали валенки, что было очень кстати в связи с усиливавшимися холодами. Отощавших от бескормицы коней было приказано отправить куда-то в тыл с коноводами, остались только обозные лошади и упряжки полковых батарей.

Наконец, раздалась команда к сбору и построению в походном порядке, и полк в пешем строю двинулся куда-то по еле заметным тропам в заболоченном лесу.

 3.

Было понятно, что направление нашего движения - куда-то в немецкие тылы: звуки канонады оставались где-то сзади. Продвигались с осторожностью: в середине колонны штабные тачанки, обоз с полковым имуществом, впереди двух спешенных эскадронов - передовое боевое охранение, сзади остальные два эскадрона, позади и с боков на расстоянии 50-100 м от колонны – также боевое охранение. Днем на привалах запрещено разжигать костры, дым от них демаскирует расположение полка. Движение то и дело прерывается: конные повозки застревают в болоте.   Настилаем гать - лопатками за неимением топоров рубим тонкий лес, жердями укладываем прямо по снегу настил поперек движения, сверху, чтобы не разъезжались жерди под колесами тачанок, на настил укладываются вдоль движения бревна потолще, скрепляемые вицами (плетями из молодых елочек).

    Сопровождавшая полк артиллерийская батарея 76-миллиметровых длинноствольных пушек отстала, безнадежно застряв в болоте. Остались только несколько полковых короткоствольных пушек на конной тяге, которые вытаскивали почти все время на руках. Ночью, останавливаясь на отдых, жгли костры, тщательно маскируя их тесно составленными вокруг срубленными елками. Усевшись вокруг костров, дремали, переругиваясь, когда костер прогорал, и наставала чья-то очередь идти за дровами. Собирать их в темноте по колено в снегу, проваливаясь в заполненные талой водой ямы, было дьявольски тяжело.

    С рассветом раздавалась команда «Строиться!», невыспавшиеся, усталые и голодные солдаты занимали свои места в строю, и движение продолжалось дальше по направлению, указываемому проводниками из партизан. Через некоторое время - привал, раздача каши, на ходу сваренной в походной полевой кухне, и - дальше, грызя по дороге окаменевшие от мороза ржаные сухари.

    Иногда вдруг натыкались на немецкий заслон - засаду. Подпустив строй поближе, из хорошо замаскированного ДЗОТ’а, сидящие в нем дозорные поливали нас плотным пулеметным огнем. Раздавалась команда, полк рассыпался, охватывая огневую точку с флангов. Валился вместе со всеми на снег и я, стрелял из карабина по отблескам вспышек выстрелов туда, откуда струились визжащие трассы пулеметных очередей. Внезапно все затихало, раздавались только крики и стоны раненых. Зашедшие засаде в тыл обнаруживали, что она уже пуста, немцы успевали невредимыми ретироваться, оставив после себя лишь гору стреляных гильз.

    Собирали раненых, хоронили убитых и продолжали движение дальше.

    К концу декабря наступила оттепель. Под ногами уже не снег, а лужи ледяной воды, перемешанной с болотной грязью. Валенки напитались водой, отяжелевшие ноги еле тащишь за собой. Физическое изнурение достигло предела. Понурые, сгорбившиеся солдаты тянутся друг за другом, с трудом таща свою походную амуницию. Лошади, запряженные в тачанки, обессилевшие от непосильной нагрузки и бескормицы, падают в лужи, их с трудом поднимают и, подпирая плечами повозки, движутся дальше. На кратковременных привалах у наспех разожженных костров не удается просушить валенки.

    По дороге невольно вспоминалось, как в детстве в Болшево, случайно промоченные ноги сразу же вызывали ангину с высокой температурой. Здесь же, в этой немыслимой обстановке со мной ничего не происходило, не было даже кашля.

    Подошли к относительно крупному населенному пункту, кажется Буйновичи, где, по данным партизанской разведки, стоял немецкий гарнизон, усиленный несколькими танками.

    Полк развернулся в боевой порядок, занял позиции, окружив стрелковые ячейки снежными холмиками (рыть окопы было невозможно, под слоем мокрого снега - топкое болото). Протянули телефонную связь от штаба полка к эскадронам. Начали готовиться к атаке. Немцы молчали: либо они тоже готовились к отпору, либо не догадывались о подходе наших войск.

    На рассвете, два эскадрона, в одном из которых рядом с комэском я сидел с телефонным аппаратом, получили приказ совершить обход населенного пункта справа. Двинулись медленно, выслав вперед разведку, стараясь остаться незамеченными. Разматывая кабель, тащился со своей катушкой и я.

    Впереди - небольшой, свободный от леса пригорок. Как передали разведчики, там - немцы, что-то делают, суетятся, как будто не подозревают о нашем приближении. Рассыпавшись в цепь, стали перебежками, маскируясь за кустами, приближаться. Уже видны были строения поселка, передвигавшиеся между ними фигуры людей, и, к явному неудовольствию командира эскадрона, два танка с заведенными моторами.

    Он запросил по телефону штаб:

-       Что будем делать? У меня только одно противотанковое ружье и несколько противотанковых гранат. Если они атакуют, укрыться негде и отбиваться нечем.

    Ответ из штаба (помнится, что отвечал заместитель командира полка подполковник Гербут):

    - Они вас еще не заметили. Неожиданная атака может заставить их растеряться. С другого фланга вас поддержат.

     Однако, не вышло. Думаю, что мы были замечены ими раньше, они лишь подпускали нас поближе, рассчитывая на свое явное огневое превосходство.

    С обоих флангов у немцев были выдвинутые вперед укрепленные пулеметные гнезда, так что мы оказались под перекрестным пулеметным огнем, Заговорили танковые пушки и минометы. Лежать под таким шквалом смертоносного огня, прикрываясь только кустиками и редкими кочками, было бессмысленно, но и отойти назад под беспрерывным кинжальным огнем невозможно. И ответить на убийственный огонь было нечем. Кроме карабинов, автоматов, гранат «Ф-1 (лимонок)», которыми воспользоваться было невозможно (брошенные не из-за укрытия они поражают бросавшего).

    Подгоняемые командами офицеров и сержантов, стали перебежками продвигаться вперед. Убит, сидевший рядом со мной командир эскадрона, его место занял младший лейтенант командир одного из взводов. Вскоре и его зацепила пуля, попавшая ему в щеку и вышедшая с другой стороны лица, вырвав клок щеки. Я достал пакет и перевязал ему голову, говорить он не мог, только жестикулировал руками.

    Заревели моторами танки, я уже мысленно прощался с жизнью, но ... они повернули в другую сторону от нас.

    Как выяснилось позже, немцы легко разгадали маневр нашего командования. Направив по два эскадрона в обход, штаб полка оставил себя, практически неприкрытым. На него и направились немецкие танки с пехотным прикрытием, предоставив нам атаковать уже оставленные ими позиции.

    Разогнав наши полковые обозы, принудив штабные службы спешно отступить в непроходимые для танков болота, немцы легко выбрались из кольца и отступили куда-то южнее, где в нескольких десятках километров была железнодорожная станция, еще не занятая нашими войсками.

   Мы стали считать потери: в эскадроне, к которому я был прикомандирован, осталось лишь 50-70 человек, остальные, включая всех офицеров, были ранены или убиты.

    Ночь пришлось провести около штаба полка, лежа на голой земле, расчищенной от снега и прикрытой еловым лапником. Снял (с трудом стащил) промокшие валенки, засунул в шапку ноги, завернулся с головой в шинель, продрожал всю ночь, изредка впадая в дрему.

4.

    Изнурительный рейд по безлюдным Полесским болотам, часто прерываемый стычками с немецкими засадами, продолжался до 12 января 1944 года, когда мы вышли к берегу реки Припять у остатков сожженной карателями деревни, если не ошибаюсь, Костюковичи. В нечеловеческом напряжении и беспрерывном ощущении близости смерти, замерзая холодными ночами, проводимыми в постоянно мокрой одежде, когда нельзя зажечь костер, чтобы согреться, недоедании (связи с тыловыми службами разорваны), пережил декабрь и половину января. Остался незамеченным Новый год.

    И вот, перед нами - широкая, занесенная снегом долина реки, разлившейся здесь на несколько русел. Далеко на горизонте дымят трубы деревни.

    Несколько часов отдыха на морозном воздухе. Оттепель закончилась несколько дней назад, сменившись обильным снегопадом. Приказано проверить и почистить оружие, но не стрелять, чтобы не демаскировать наше расположение. Как будто бы, разведчики, добравшиеся до противоположного берега, убедились, что там нас не ждут.

    Маскируясь за снежными наносами, эскадроны тронулись на противоположный берег. Штаб полка остался на правом берегу, так что нам вместе с напарником пришлось тащить на себе четыре катушки кабеля и два телефонных аппарата. Разматывая катушку, стараясь не отставать, тащились мы вслед за эскадронами. Отдельные русла реки и старицы проползали по тонкому, прогибающемуся льду. Позади нас полковая конно-артиллерийская батарея из двух короткоствольных 76-миллиметровых пушек провалилась под лед. Бьющиеся в упряжках кони, обламывая копытами лед, кажется, так и не смогли выбраться из полыньи.

    Правее деревни Михновичи вышли на берег и, рассыпавшись в цепь, стали приближаться к ней.

    Командир эскадрона обосновался на небольшом холмике позади какого-то сарая. В связи с тем, что штаб полка отделялся от продвигавшихся на другой берег эскадронов широкой, в несколько километров, долиной реки, посреди долины меж двух русел в небольшом овражке оборудовали промежуточный пункт связи, оставив в нем телефониста с аппаратом. Он, должен был, выслушивая сообщения, передавать их дальше, дублируя содержание. Я, перейдя реку с атакующими эскадронами, размотав три катушки кабеля, установил связь со штабом через промежуточный пункт и передал трубку командиру эскадрона.

    И здесь началось

    Оказывается, немцы давно наблюдали за нами с левого высокого берега, откуда долина реки в бинокль просматривалась хорошо. Убедившись в том, что силы наступавших весьма ограничены (только стрелковое оружие), они подпустили нас с тем, чтобы разгромить на берегу, не дав возможности обратно форсировать реку, отступая. А силы у них, как стало понятно позже, были значительно нас превосходящими.

    Тем временем стемнело. Сарай, около которого обосновался командир эскадрона, загорелся. Нестерпимый жар от огня и свет пожара, демаскирующий наше положение, вынудили нас отползти ближе к берегу реки в кювет железнодорожного полотна.

    Лежа под шквалом минометного огня и светящихся трасс крупнокалиберных пулеметов, солдаты вяло отстреливались из карабинов и автоматов, единственный в эскадроне станковый пулемет «Максим» замолчал, что-то заело в приемнике ленты. Запасы патронов, принесенные на себе, на исходе (у меня в двух подсумках на ремне было всего 8 обойм патронов, еще 10 обойм лежали в вещмешке, но снять его со спины, лежа в мелкой ячейке, никак не удавалось). Отстреливаясь из карабина, я не заметил, как исчез командир эскадрона. Связь со штабом полка давно уже прервалась.

    Вдруг я почувствовал, как в правой ноге ниже колена, как будто сорвалась и начала вибрировать стальная пружина. Валенок стал медленно наполняться кровью, затем нога потеряла чувствительность. Какой-то отрезок времени выпал из памяти; вероятно, я оказался в забытье. Осмотревшись, обнаружил, что лежу на снегу в одиночестве, если не считать неподвижные тела убитых и стонущих раненых вокруг.

    Затем последовал страшный удар по голове, и я провалился в небытие.

    Что было затем, как прошла ночь, - не знаю. Открыв глаза, я обнаружил себя полусидящим среди каких-то мешков на движущейся повозке. Правая часть головы - сплошная опухоль, глаз совершенно заплыл. Все вокруг воспринимается, как какой-то полусон, так как звуки не проникают сквозь туман, окружающий мою голову. Рядом с повозкой идет здоровенный «амбал», одетый в немецкую форму. Увидев, что я очнулся, он обратился ко мне с каким-то вопросом, но я не услышал и не понял, чего он от меня хочет. На передке повозки спиной ко мне сидит солдат, также одетый в немецкую форму с немецкой винтовкой за спиной.

    Стал вслушиваться в себя и осматриваться кругом. Пытаясь принять более удобную позу, почувствовал, что нога, к которой как бы привязаны вериги, не дает мне пошевелиться. В ней ощущается тупая пульсирующая боль. Голова не болит, но как будто набита ватой, звуки окружающей меня жизни сквозь нее не доходят, нечто вроде немого кино.

    Повозка, везущая меня, движется в колонне какого-то обоза, кругом идут люди в немецкой форме с нашивками на правом рукаве «РОА» (Русская освободительная армия) - власовцы. Параллельно обозу идет колонна вооруженных автоматами людей, одетых в белые меховые комбинезоны. Среди них выделяются голубовато-серой формой офицеры в фуражках с высокими, загнутыми кверху тульями, из-под фуражек выпущены наушники.

    Сообразив, что нахожусь в плену, никак не могу вспомнить, каким образом я мог туда попасть. Последнее, что осталось в памяти - далеко в тылу удаляющиеся силуэты наших отступающих бойцов. Потом, уже на следующий день, когда слегка прорезался слух, мне объяснили, что власовцы, выполнявшие роль трофейной команды, подобрали меня, затащили в деревню и утром, отступая, погрузили в повозку.

    Так начался плен, в котором мне пришлось пребывать почти полтора года, наполненные унижениями, муками голода, побоями и издевательствами. Но это – тема уже для другого повествования.

5.

     Описываемое событие, последствия которого оставили тяжелый след не только на моей военной, но и на послевоенной судьбе, постоянно приходило в память, заставляя вспоминать мельчайшие детали этого "судного" дня, заново переживая их. Как ни странно, желание побывать в этих памятных местах со временем не только не исчезало, но все более увеличивалось.

     В середине 70-х годов я разыскал в Москве ветеранов 2-го гвардейского кавалерийского корпуса, в числе которых нашлись и однополчане по эскадрону связи 4 гвардейской кавалерийской дивизии и по взводу связи 11 кавалерийского полка. В трех московских школах, оказалось, существуют музеи "боевой славы" корпуса (в школе № 259 - 3-й кавдивизии, штаба корпуса и приданных корпусу частей, в школе № 662 - 17-й кавдивизии и в школе № 618 в Зеленограде - 4 кавдивизии). Трудно передать ощущения, охватившие меня, когда я посетил впервые эти музеи. Особенно, в Зеленограде, где на стендах увидел знакомые и почти уже забытые фамилии командиров полков и эскадронов и их фотографии. Все, что относилось к эскадрону связи 4 кавалерийской дивизии и 11-му полку, "встряхнуло" память, в ней стали возникать забытые эпизоды и лица…..

    Лишь тогда я узнал, что всем трем дивизиям корпуса были присвоены почетные наименования "Мозырские". Очевидно, события эти в истории войны были достаточно значимыми, раз их участники заслужили такую высокую оценку. Тем не менее, воспоминания моих однополчан, так же, как и мои, не раскрывали общей картины фронтовой операции, а касались лишь деталей неравного боя. Не смогли удовлетворить моего любопытства и бывший начальник разведки корпуса Гудым и командир 9 кавалерийского полка Игнатьев, ушедшие из жизни в последнем десятилетии. Возможно, среди командиров дивизий и полков и офицеров штаба корпуса были те, кто имел более полное представление об этой операции в масштабе участка фронта, но к тому времени, как я начал это свое "расследование", никого из них уже не оставалось в числе живых.

    В 1986 году случай свел меня с жителем Мозыря преподавателем Мозырского Политехникума Маратом Моисеевичем Пазовским. Его отец был активным участником партизанского движения Белоруссии членом штаба партизанского движения бывшей Полесской области Белоруссии. Заручившись его обещанием помочь мне в розысках, я отправился в Мозырь.

    Город живописно расположен на холмах по правому берегу Припяти, левый берег - прекрасные песчаные пляжи. В центре города на вершине "Холма славы" - памятник участникам боев за освобождение города: высокая стела, у подножия которой гранитные плиты с наименованиями соединений и частей, которым присвоены наименования "Мозырские", и фамилии их командиров. Среди них 3, 4 и 17 гвардейские кавалерийские дивизии и их командиры Ягодин, Панкратов и Курсаков.

    Вместе с Пазовским, искренне заинтересовавшимся историей освобождения Мозыря, я побывал в городском совете  ветеранов, в Краеведческом музее, а также в городской школе №10, где был музей "боевой славы", содержащий богатую экспозицию. И к моему изумлению, никаких данных об участии 2-го кавалерийского корпуса в освобождении Мозыря в этих организациях не было. Все имеющиеся материалы свидетельствовали о том, что город был освобожден 13 января 1944 года 55-й стрелковой дивизией, также получившей наименование "Мозырская", при участии 7 кавалерийского корпуса генерала Константинова. В Краеведческом музее города существует раздел, освещающий события Великой Отечественной войны, для посетителей организовывались экскурсии по местам боев, но экскурсоводы, специализировавшиеся по этой тематике, не имели представления о роли 2-го кавалерийского корпуса в освобождении города. На мои вопросы "Почему на Холме Славы установлены плиты с наименованиями трех дивизий корпуса и фамилиями их командиров, если они не принимали участия в боях за город, почему эти дивизии стали Мозырскими, почему одна из улиц города названа фамилией командира полка 17 дивизии Тихонова?" никто не мог дать ответа.

    В моей памяти очень живо запечатлелась панорама широкой долины реки Припяти, разлившейся на несколько рукавов. В попытках найти местность, напоминавшую эту панораму, я обошел все побережье реки, как в черте города, так и за его пределами. Но даже с учетом того, что зимний пейзаж 1944 года мог сильно отличаться от летнего 1986-го, ничего, хотя бы отдаленно напоминаюшего знакомые мне места я не обнаружил. Вместе с М.М. Пазовским на его "жигуленке" мы объездили все, даже отдаленные от города, места, связанные с военными событиями. И вот, наконец, в небольшой лесной деревне Малиновка, километрах в 40 от города, в партизанском музее я увидел рукописную схему, показывавшую путь дивизий корпуса в обход города с юга и с выходом к реке в районе деревень Беседки и Михновичи, что в 40-50 километрах западнее.

    В оставшееся время пребывания в Мозыре я на поезде из г. Калинковичи съездил в Беседки (у станции Мышанка) и Михновичи (станция Кацуры). Обошел побережье реки, побывал у многих братских могил, беседовал с жителями деревень. В деревне Беседки во дворе сельской школы - стандартный памятник на месте захоронения павших бойцов (фото вверху страницы). Количество фамилий, высеченных на надгробных плитах, таково, что не охватывается объективом фотоаппарата. Несколько братских могил я видел и в деревне Михновичи и на пространстве, разделяющем эти деревни. Все это - мои бывшие однополчане, и лишь по воле случая я не оказался среди них….

    Теперь мне почти все стало ясно. Я узнал и долину Припяти, в отличие от запомнившегося зимнего ее вида обильно заросшую камышом и кустарником, и окраину деревни Михновичи, где 11-й полк предпринимал неудавшуюся попытку перерезать железную дорогу, ту самую, по которой я только что приехал из Калинковичей, и где произошел трагический поворот в моей жизни.

    Но лишь возвратившись в Москву, я прочитал книгу С.Н. Севрюгова, бывшего начальника штаба 17 кавалерийской дивизии, "Как это было. Воспоминания кавалериста" (Москва, Воениздат, 1957 г.). И тогда мне представилась вероятной следующая версия всей этой фронтовой операции. К сожалению, мне не удалось найти ей подтверждения или опровержения в литературе о войне. В трехтомнике истории Отечественной войны, изданном для служебного пользования, отрезок времени между форсированием Днепра в районе Лоева (направление, в официальных сообщениях именовавшееся "Южнее Речицы") и началом операции "Багратион", относящийся к событиям на юге Белоруссии, вообще пропущен.

    На первом Белорусском фронте, которым командовал Рокоссовский, на стыке с четвертым Украинским фронтом образовался выступ, глубоко вдававшийся в расположение наших войск, вокруг города Мозыря и узловой станции Калинковичи. У немецкой группировки, сосредоточенной здесь, имелась единственная оставшаяся транспортная артерия, связывавшая ее со своими тылами - железная дорога, ведущая от Калинковичи на Запад.

    С одной стороны, этот выступ фронта в преддверии готовившейся наступательной операции «Багратион» создавал угрозу Южному флангу наступления, с другой стороны, казалась реальной возможность окружения немецкой группировки, если удастся перерезать железную дорогу.

    Вот, наш корпус и был двинут в далекий рейд по болотам, чтобы, пользуясь отсутствием здесь сплошной линии фронта, западнее Мозыря зайти в тыл немецким войскам, и у деревень Михновичи и Беседки перерезать железнодорожную линию. Непонятно, почему при этом был упущено то обстоятельство, что здесь у прежней границы еще до нападения гитлеровцев на Польшу был построен мощный укрепленный район с подземными сооружениями и железобетонными ДОТ’ами, с железнодорожными путями, подведенными к подземным складам. Остатки этих сооружений и сегодня можно увидеть, хотя почти все они впоследствии были взорваны. Незадолго до начала Отечественной войны по приказу Наркомата Обороны укрепрайон был разоружен. Уже после Победы сооружения укрепрайона были взорваны. Местные жители рассказывали мне, что до взрыва дети путешествовали по подземным ходам, часто находили сохранившиеся мины и гранаты, подрывали их, нередко подрывались сами.

    Зная, что за рекой непроходимые леса и болота, где хозяйничают партизанские отряды, немцы укрепили железную дорогу на всем ее протяжении и держали здесь сильные гарнизоны, включив имеющиеся мощные укрепления в состав оборонительной полосы.

    Остатки этих укреплений, уже полузасыпанные и поросшие кустарником, также сохранились до сих пор. На прилагаемой карте эта полоса укреплений показана зубчатой линией как раз в том месте, куда была направлена атака 11-го кавалерийского полка.

    В городе Петрикове, неподалеку от этих мест, находилась на переформировании горно-стрелковая (егерская) дивизия СС, имевшая на вооружении бронетранспортеры, танки, артиллерию и минометы.

    Так вот, дождавшись, пока полк переберется на левый берег реки, немцы, засев в заранее подготовленных оборонительных сооружениях, обрушились на него всеми своими во много раз превосходящими силами. Завязался неравный бой с практически предрешенным исходом. Бой, ставший для меня последним.

    Убедившись, что наступательные возможности атакующих исчерпаны, немцы, при мощной огневой поддержке предприняли контратаку и вынудили остатки нашего 11-го полка отступить на правый берег реки.

    Остальные два полка 4 дивизии и вся 17 дивизия атаковали немцев на 3 километра западнее у деревни Беседки. Им удалось захватить деревню, удачно расположенную на высоте, занять там оборону и сделать несколько попыток перерезать железнодорожную магистраль. Атаки силами эскадронов, имевших на вооружении только карабины и автоматы, на полосу заранее подготовленных укреплений, обороняемых превосходящими силами противника, поддержанного артиллерией и минометами, были заведомо обречены на неуспех.

    Что и произошло: немцы ввели в бой дивизию СС и у деревни Беседки завязались упорные бои. Продолжая в течение трех дней удерживать железнодорожную магистраль, немцы начали срочную эвакуацию из Мозыря и Калинковичей. Здесь одновременно с нами (13 января 1944 г.) перешли в наступление 55 стрелковая дивизия и 7 кавалерийский корпус генерала Константинова. Они почти без потерь заняли Мозырь. Зато потери 4 и 17 дивизий нашего корпуса были огромны: в 11 полку осталось в строю около 15 человек, в 15 и 16 полках также не более 20 в каждом.

    В 1989 году в связи с 45-летием освобождения Мозыря по приглашению городских властей в городе собрались ветераны-участники боев. Предварительно мне удалось связаться с командованием крупной войсковой части (дивизии ракетных войск), расположенной в поселке Мышанка, именно там, где мы безуспешно пытались "оседлать" железнодорожную магистраль. Мы были почетными гостями дивизии, выступили с воспоминаниями перед личным составом. Посетили места массовых захоронений наших однополчан, где, с участием военнослужащих и жителей деревень Михновичи и Беседки, провели митинги, был дан традиционный салют.

    В беседах с ветеранами корпуса, приехавшими на эту встречу, многое прояснилось. В числе приехавших был Фленов А. Н. - в январе 1944 года он, в то время лейтенант командир взвода дивизионной разведки 17 дивизии руководил группой, осуществившей предварительное скрытное обследование местности. Благодаря полученным им сведениям, дивизия смогла настолько надежно закрепиться на подступах к деревне Беседки, что противнику, несмотря на огромное численное и огневое превосходство, не удалось в ходе многочисленных контратак выбить кавалеристов с занятых ими рубежей. Хотя и наши попытки перерезать магистраль также не имели успеха.

     К сожалению, А.Н. Фленова уже нет в живых.

     Много лет спустя я прошел вдоль железнодорожного пути между станциями Кацуры и Мышанка: на всем его протяжении сохранились остатки укрепленных позиций, поросшие молодым сосновым лесом, что позволяло представить картину происходивших здесь событий.

     До поезда, которым мне нужно было возвращаться в Мозырь, еще оставалось немного времени. Я подошел к остатку железобетонного ДОТ’а, купол с артиллерийской амбразурой испещрен выбоинами от осколков. Вокруг - молодой сосновый лесок. Я прилег на теплую, подогретую августовским солнцем, покрытую ковром опавшей хвои, землю. Поневоле в памяти возникла фронтовая атмосфера военных лет, вокруг зазвучали незабываемые ноющие звуки пуль, завывание летящих мин и оглушительные хлопки разрывов.