Будни погранзаставы

Будни погранзаставы

Два года прослужил я на польской и румынской границе, а затем был направлен в Казахстан.

Шел 1924 год. Обстановка в пограничных районах Казахстана была трудной. В Китае, в Синьцзяне, находились остатки разгромленных белых войск. Их главари не собирались складывать оружие. С помощью капиталистических государств и их разведок они сколачивали новую армию, засылали к нам шпионов и провокаторов, поддерживали баев и кулаков и всячески подстрекали их на подрывную работу против Советской власти.

Ехал я к месту назначения долго и сложно. Правда, мне повезло: от станции Арысь на Фрунзе только что пустили поезд. Всю дорогу этот поезд сопровождали сотни верховых, специально прискакавшие из степей и пустынь посмотреть на чудо.

— Шайтан-арба! — кричали они с ужасом и восхищением.

К слову сказать, поезд в то время шел немногим быстрее лошади.

От Фрунзе я ехал уже подводой в течение нескольких дней. На ночь останавливались в караван-сараях — частных постоялых дворах.

Проезжали мы по такому узкому ущелью, что в одном месте, где был особенно крут поворот, нам с возчиком пришлось слезть и самим развернуть подводу. Когда же наконец выехали из ущелья, перед нами открылась громадная долина, поросшая высокой, чуть не в рост человека, бурой травой.

Пока возчик занимался лошадьми, я отошел в сторону и закурил. Бросил спичку на землю — и как все вокруг меня вспыхнет! Хорошо еще, что недалеко отошел от подводы. Выскочив из пламени на дорогу, я увидел бегущих к нам казахов.

— Шайтан! Ахмак! — кричали они, грозя кулаками. Было их человек сорок. Мой возчик тоже что-то кричал им по-казахски. «Ну, — подумал я, — наверное, бить бросятся». Но обошлось.

Немного отъехав, я спросил возчика:

— Что кричали казахи?

— Что, что! «Дьявол», кричали, «дурак», кричали. А я им: «Чего ругаетесь, он все одно по-казахски не понимает, новый человек в этих краях»… А ты тоже хорош, нашел где курить.

— Я же не знал, что здесь трава такая.

— Это же чий. Не трава, а порох. Мог бы и сам сгореть.

С тех пор я был уже осторожен в казахских степях.

Поселок, где я должен был нести службу, оказался небольшим — около сорока глинобитных домов у речки, узкой, как шомпол.

Вокруг невысокие горы. По ночам совсем близко выли волки. А днем тропки и скалы кишели змеями.

Сама застава размещалась в палатках. И канцелярия — с картой, макетом местности и документами — тоже была в палатке. Здесь я объяснял задание, отсюда направлял пограничников в наряд.

Было у нас на заставе и свое маленькое подсобное хозяйство и, конечно же, лошади и собаки. Впрочем, собаки, кроме сеттера Марса, были непородистые.

Как-то, проезжая зарослями у подножия горы, я увидел волчицу, метнувшуюся из кустов в сторону. Я уже хотел выстрелить в нее, как вдруг заметил под одним из кустов, в слежавшемся сене, крохотного волчонка. Он был еще слепой, но, когда я его взял, тот угрожающе заворчал. «Вот, кстати, — подумал я, — теперь можно будет вывести на заставе хорошую породу собак».

Марс встретил волчонка неприветливо: подобрался весь, даже куснул. Волчонок, скуля, отполз, а я прикрикнул:

— Нельзя, Марс! Не трогай.

Однако отношения у них оставались натянутыми. Нет-нет да и поцапаются друг с другом. Невзлюбили Сарты (так назвал я волчонка) и другие собаки.

Стоило ему появиться на заставе, как они бросались на него. Тогда Сарты садился на задние ноги и, оскалив пасть, грозно щелкал зубами. Чем больше вырастал волчонок, тем ожесточенней становились драки. И странное дело, хотя Сарты был крепким и сильным, верх одерживала собака: волк может повернуться только всем туловищем, собака гораздо гибче и быстрее в движениях.

Зато с людьми у него были наилучшие отношения. Особенно привязался он ко мне. Стоило мне его приласкать, как он заваливался на спину в полном блаженстве. Едва я уходил из дому, поднимался вой, и только с моим приходом прекращался. Я его сам кормил, и спал он под моей кроватью. Как-то ночью я услышал, что с потолка на пол шмякнулось что-то увесистое. В ту же секунду Сарты метнулся из-под кровати. Когда я включил фонарик, на полу лежала змея, уже задушенная волчонком.

Многие месяцы я кормил Сарты только молоком и хлебом, стараясь заглушить его природные наклонности. Но стоило выпустить волчонка, как ко мне уже шли с задушенной курицей. Удивительно, он никогда их не ел — задушит, растреплет и бросит. Тщетно я наказывал приемыша. Сарты чувствовал себя виноватым, однако в следующий раз повторялось все сначала. Приходилось либо запирать его, либо повсюду таскать за собой.

А хорошей породы собак мне так и не удалось вывести. Однажды моего волчонка подстрелил какой-то заезжий охотник, приняв его за дикого волка.

Граница проходила равниной, потом поднималась к перевалу. Как бы мы ни усиливали охрану, держать под постоянным контролем весь этот большой и трудный участок было трудно. Часто нарушали границу опиеробы — резчики мака. Опиеробы — из Китая и местные, — подряжаясь к хозяевам участков, добывали млечный сок из незрелых головок мака, а потом сбывали готовый опий за границу. Задерживая опиеробов, мы отбирали у них наркотик и взимали штраф. Часто сталкивались мы и с барымтой — воровским угоном скота от нас в Китай или из Китая на нашу территорию. Много возни было и со всякого другого рода контрабандистами, которые зачастую оказывались и шпионами, и диверсантами.

Очень скоро я убедился, как прав был Владимир Ильич, когда говорил нам, будущим пограничникам, что без связи с местным населением, с жителями, которые знают каждую тропку, каждую кочку, каждого человека, без помощи этого населения пограничнику не обойтись.

Все больше времени стал проводить я в поселках и аулах. Рассказывал местным жителям о Советской власти, о задачах пограничников, расспрашивал, как люди живут, как работают, что их волнует.

Несмотря на то, что в Казахстане, как и повсюду, установилась Советская власть, старые устои жизни были еще очень крепки. Баи, владельцы крупных отар и табунов, продолжали эксплуатировать батраков: сородич-бай выделял бедняку для пользования немного скота, и за это батрак работал на бая всю жизнь. Это называлось родовой помощью. Бай, его жены, дети и батраки со стадами коров, овец и лошадей постоянно кочевали с пастбища на пастбище.

Трудовой народ начинал уже объединяться в союз «Кошчи», союз бедняков, но в условиях послевоенной разрухи и родовых пережитков процесс этот шел медленно. Пока скот был у баев, пока быт оставался кочевым, батрак зависел от богача и боялся его ослушаться.

Сам бай работой себя не утруждал. Бывало, пока батраки и жены работают с утра до ночи, он сидит, развалившись, в юрте. Иногда выйдет наружу, потянет ноздрями воздух: не пахнет ли откуда дармовым угощением. Целый день рядом с юртой стоит готовая, оседланная лошадь на случай спешных новостей, которые мгновенно распространяются от кочевья к кочевью.

Вот появился всадник — бай уже выскочил из юрты.

— Эй-эй, куда едешь? — кричит он всаднику.

— Бешбармак есть! У бая Беримсака гости!

Баю собраться — одна минута. И вот уже и он скачет вслед за первым всадником. У бая Беримсака к этому времени благословили и зарезали барана. Гости чинно сидят, скрестив ноги, беседуют о том и о сем, ждут, пока сварится бешбармак. А там уже пошло угощение…

Меня, русского человека, большевика, особенно удивляло и возмущало полное бесправие и приниженность казахской женщины. Ни сидеть рядом с мужчиной, ни вымолвить слово, если к ней не обращаются, женщина не имела права. Баи имели по пять-шесть жен, которые были по сути дела рабынями. В то же время батрак часто вообще не мог жениться, потому что не мог заплатить калым.

Как-то у меня завязался разговор с казахами в одном из окрестных аулов.

В то время я еще плохо владел казахским языком, и переводчик мне попался неудачный: путался, мямлил. Тогда вызвался переводить мой рассказ молодой казах по имени Мушурбек.

Казахи внимательно слушали Мушурбека, было видно, что его уважают. Разговор сразу оживился. А начался он с того, что казахи мою лошадь похвалили. Я сказал, что у них тоже есть прекрасные лошади. Потом еще много о чем говорили: о преимуществах различных пород, о сбережении скота, о переходе на оседлый образ жизни и о том, почему богачи не хотят новых порядков, почему их поддерживают за границей. Мало-помалу речь зашла о том, как используют заграничные государства контрабандистов и что пограничникам нужна помощь местного населения.

— Вы теперь хозяева земли, помогайте же нам, пограничникам, — закончил я свою беседу.

Мушурбек перевел и прибавил от себя (это я понял, хотя и плохо еще, знал казахский язык):

— Мы должны выполнять указание Ленина и помогать пограничной охране.

— Рахмет Ленин-ата (спасибо Ленину-отцу), — сказал с чувством один казах, и остальные поддержали его:

— Рахмет! Рахмет!

Месяца два спустя в другом ауле я снова встретил Мушурбека. Он охотно вызвался снова помочь мне беседовать с казахами. На этот раз разговор шел о несправедливом семейном устройстве у казахов.

Люди расспрашивали меня, какая в Советской России семья.

— У нас, в России, — говорил я, — женщину не покупают и не продают, она выходит замуж по любви и уважению, пользуется теми же правами, что и мужчина.

После беседы Мушурбек подошел ко мне, но стеснялся заговорить. Я сам обратился к нему:

— Есть у тебя жена?

— Нет. Я не могу заплатить калым.

— А нравится тебе какая-нибудь девушка?

— Мне нравится одна девушка, но ее взял в жены бай.

— Сколько же лет этому баю?

— Может быть, пятьдесят, а может быть, шестьдесят.

— А девушке, которую он взял в жены?

— Ей двадцати еще нет. Она младшая жена.

— Вот ты, красивый, молодой, много счастья мог бы принести своей жене, но ты не можешь жениться. А у старого бая несколько жен. Разве это справедливо?

— Ты правду говоришь.

Через неделю Мушурбек пришел ко мне на заставу:

— Я хочу помогать тебе и Советской власти. Баи хитрые и коварные. Их нужно брать хитростью. Они много плохого замышляют против Советской власти.

— Приходи ко мне, когда узнаешь что-нибудь о проделках баев.