Глава 22

Глава 22

Бывший командир партизанской дивизии генерал-майор, Герой Советского Союза Вершигора, к тому времени лауреат Сталинской премии за книгу «Люди с чистой совестью», вернувшись из Карловых Вар, возмущался, что дивизионный врач Циммер – старый ковпаковец – за рейды по тылам врага на территории Польши и Восточной Пруссии получил почему-то орден Трудового Красного Знамени.

Вершигора ещё рассказал, что доктор изменил свою фамилию на Зима. Он доволен своим положением, но в то же время очень подавлен.

– Сказал мне прямо, – поделился Вершигора, – «Получается, я не воевал! Не я разве десятки, если не сотни раз отправлялся с подразделениями в дальнюю разведку? Находился вместе со всеми в засадах! А когда нас стали окружать, пригодилась и моя граната. И угодила в цель! Не косой я, не хромой и, по-моему, ничем не выделяюсь среди остальных. Никто на меня никогда не обижался. Напротив, со всеми всегда был в самых лучших отношениях! Разве не мой автомат в бою заменял скальпель? Получается, если я еврей, значит, я трус! Потому Зима должен получать не боевой орден, а трудовой!»

Возмущённый Вершигора спросил, не помнит ли Котельников, на самом ли деле Циммер был представлен к «Трудовому»?

Котельников ответил, что точно не припомнит, к какому именно ордену был представлен доктор, но не допускает, чтобы кто-либо из боевых товарищей мог быть представлен к явно не боевой награде.

Впоследствии и Котельников побывал в Карловых Варах в санатории «Империал». Естественно, встретился с бывшим дивизионным врачом Циммером, теперь Зимой, который был очень сдержан, хотя чувствовалось, что переживает из-за награды. Его сын Мирек, тогда лейтенант медслужбы Чехословацкой армии, в отличие от отца очень кратко, но в крайне возбуждённой форме высказался по этому поводу. При этом он отметил, что если «прежде гордился Советским Союзом, считал его самой близкой и почитаемой страной, то теперь, узнав от отца о награждении, не желает слышать ничего ни о ком из нас, советских»!

– На войне наградить трудовым орденом? Стало быть, отец у вас там считался трусом! – возмущался Мирек. – Иначе не истолковать. Поэтому мы с мамой велели ему никому не говорить об этом и награду не показывать. Я бы на месте отца отправил бы её обратно в Кремль! Но отец этого не сделает. Для него Советский Союз значит чуть ли не больше, чем Чехия.

Доводы Котельникова о возможно произошедшей ошибке лейтенант Мирек Зима слышать не хотел. Более того, он сказал, что если бы от отца не узнал, что за человек Котельников, то отказался бы от встречи с ним. Просил не обижаться! Признался, что перестал уважать и руководителей Чехословакии, которые проводят в стране позорную политику Советского Союза.

Попытки Котельникова успокоить его, доказать ошибочность его скоропалительных выводов ни к чему не привели.

Некоторое время спустя, в очередной приезд в Карловы Вары во время обеда у доктора Зимы его жена Мила призналась Котельникову, что у них остаётся обида. А их Мирек решился на отчаянный шаг: получив очередной отпуск в военном госпитале, он вместе со своей девушкой уехал отдыхать в Югославию. Но вместо возвращения домой они перебрались в ФРГ… Там Мирек довольно успешно работает в какой-то клинике. Сам доктор Зима при этом не произнёс ни единого слова.

В те годы доктор Мирослав Зима в Карловых Варах был членом бюро городского комитета компартии Чехословакии, пользовался авторитетом в городе как крупнейший специалист. До этого там же, в Карловых Варах, он был главным врачом санаториев «Империал», затем «Ричмонд». Правительство наградило его третьим орденом Чехословацкой Республики.

Зима отвёл Котельникова в сторону и приглушённо поделился:

– На меня, не пойму за какие проступки, свалилась на голову ужасная неприятность. Из Москвы кто-то написал в городской комитет компартии Чехословакии о том, что якобы я, Мирослав Зима, ещё во время войны в партизанской дивизии поддерживал тесную связь с некоторыми бойцами и командирами еврейской национальности, которые занимались сионистской пропагандой.

Котельников слушал молча и про себя прикидывал, кто бы это мог быть?

– Не обратить внимания на столь серьёзное послание Москвы у нас не могли, – признался доктор. – Меня, конечно, обсудили, очень сочувствовали и, несмотря на нежелание обидеть, всё же были вынуждены вывести из состава бюро горкома партии. Стыд какой! Город небольшой. Вдобавок хватил инфаркт. Вот такая у меня новость… А я лечил маршалов Советского Союза Будённого и Конева, лётчика Героя Советского Союза Маресьева, писателя Михалкова – от всех были благодарности, а от Михалкова книги с тёплой дарственной надписью. От короля Саудовской Аравии получил такой подарок, что если построю особняк, как Мила советует, недалеко от Карловых Вар, то всё равно ещё останется даже внукам, если они появятся… Король ведь мой давний пациент!

Узнав о переживаниях доктора Зимы, Ковпак также расстроился. Но чем и как помочь боевому врачу, с которым вместе совершали тяжелейшие рейды по вражеским тылам? Скольких боевых товарищей он спас от верной гибели!

Как-то в разговоре с Вершигорой по поводу неприятностей доктора Зимы, вспомнив награждение его орденом Трудового Красного Знамени, тот неожиданно попросил Котельникова:

– Ты в хороших отношениях с Ковпаком! Подскажи ему – пусть затребует наградной лист на Циммера. Он теперь в Москве на месячном дежурстве от Украины – считается заместителем Председателя Верховного Совета СССР. Пусть даст такую команду!

Сам он не хотел обращаться к Ковпаку, поскольку между ними пробежала кошка – тоже из-за недоброжелателей. Идея Вершигоры понравилась Котельникову. Однако обратиться с таким предложением лично к Ковпаку он не решался. Подумал: старик занят государственными делами, а я буду морочить ему голову. Чего доброго ещё ответит любимым выражением: «А ты мне не крути гогель-могель!..»

Котельников решил обратиться не к самому Деду, а к его помощнику Владимиру Алексеевичу Неверовичу, который находился с Ковпаком в Москве.

Однако Неверович холодно отнёсся к просьбе. Сказал, что, наверное, не так просто будет такое осуществить.

– Наградных листов миллионы! Да и людей отвлекать? – отговорился Владимир Алексеевич.

Под конец разговора пообещал:

– Ладно, посмотрим…

Он позвонил неделю или две спустя поздно вечером:

– Наградной нашли. Приезжай завтра. Увидишь.

Наградной лист был напечатан на пишущей машинке с загрязнённым шрифтом. Но вполне читабельно. Сразу после слово «Ордена» перед «Красного Знамени» стояла от руки вставка чернилами – «Трудового».

Котельников не удивился, поняв, чей это подчерк и, главное, что человек этот не относится к штабу дивизии, представлявшему к награде. Это был тот же негодяй Жмуркин. Естественно, Котельников крайне возмутился вероломством по отношению к человеку, который, кстати, в тайне от командования дивизии сделал аборт его радистке по просьбе подонка.

Котельников с трудом уговорил Владимира Алексеевича Неверовича всего на часок дать ему наградной лист, чтобы показать его Вершигоре, поскольку на нём стояла его подпись. И, главное, узнает ли он подчерк во вставке!?

Убедил наконец Неверовича тем, что до Лаврушинского переулка, где жил Вершигора, езды на машине всего пять минут.

Как только тот увидел чернильную вставку, вскипел:

– Ну и мерзавец! Надо же дойти до такого подлога!

– По его просьбе Циммер избавил от беременности его радистку. Об этом я знал ещё тогда в дивизии! – заметил Котельников.

– Да чёрт с ней. Обидно за доктора.

– Ничего не поделаешь, Пётр Петрович, – решил подлить масла в огонь Котельников. – Ваш бывший зам по разведке!

– Ладно! – отмахнулся разъярённый генерал. – Тебе он однокашник. Из одной «конторы»…

– О, это уже новость! Его давно поперли из органов.