Глава 18

Глава 18

Незадолго до расставания с дивизией бывшего Особого отдела, превращённого в отдельную боевую группу, его начальник увидел Котельникова. Окликнул и тотчас же поспешил навстречу. Как ни в чем не бывало, словно увидел лучшего друга, стал доказывать важность возвращения его в группу родного ведомства. Наобещал кучу всевозможных благ.

Желая скорее отделаться от него, Котельников сделал вид, будто колеблется. Наконец ответил:

– Надо подумать. Может быть, есть смысл?

Жмуркин же решил, что старший лейтенант согласился с его предложением. Велел ему прибыть непременно на полковой подводе, заранее обеспечив её хорошими лошадьми.

Котельников слушал и про себя думал, что Жмуркин, несомненно, рехнулся. После всего, что он клепал на него – одни только ложки чего стоят! – он в порядке приказа или просто совета предложил Котельникову:

– Заодно положите в повозку парочку ручников. В полку их более чем достаточно! Вы там хозяин, мне говорили. Конечно, лучше бы тройку и, если удастся, хотя бы одну бронебойку. Они нам пригодятся в отряде. Людей мы будем набирать вместе. Мы ещё покажем, как надо воевать! Идёт?

Последнее слово вызвало у Котельникова ассоциацию со словом «идиот». Мелькнула мысль, что перед ним, несомненно, законченный идиот! Решиться на столь гнусное предложение!? Он рассмеялся. Что называется, от души и во весь голос! «И этот тип был начальником Особого? М-да. Злобный авантюрист и к тому же дурак».

Жмуркин же, напротив, оставался верен себе:

– Вот это правильное решение, старший лейтенант! Если сейчас, скажем, вы пребываете в гуще разного сброда, выдающего себя за окруженцев или бежавших из фашистского плена, а на деле изменников, предателей и зачастую наёмных убийц, то с нами будете среди своих, проверенных, честных и преданных людей, по сути золотого фонда Родины! Это до вашего сознания доходит, старший лейтенант!?

– Что касается золота – доходит! – кивнув, чётко ответил старший лейтенант. – Тем паче, если это золото бывает с изображением Наполеона… Тогда уже наверняка окажется пригодным и для зубов. Или я ошибаюсь?

Жмуркин замер от неожиданности, слегка прищурил глаза, но быстро и ловко – будто не от напоминания о данном им задании расстрелянному старшему сержанту Репко – вывернулся:

– Когда я говорю о золоте, я имею в виду его как высший символ преданности Родине, старший лейтенант! Оно важнее даже нашей с вами головы. Запомните это!

Ответа не последовало. Тошнило.

И всё же Жмуркин настоял, чтобы они встретились через пару дней. Уходя, напомнил:

– Только не забудьте насчёт Дегтярёвых!

Котельников притворился, что не понял:

– Насчёт кого?

– Ну, как же? – серьёзно повторил Жмуркин. – Ручников!

Котельников впервые пристально посмотрел в лицо Жмуркина. Призадумался: смолчать и не ввязываться? Но всё же его задело. Не сдержался:

– Чтобы потом вы же говорили, что я своровал их в своём полку?

– А для кого вы берёте оружие? Для своих же боевых товарищей, чтобы бить ненавистного врага нашей с вами Родины! Дело благородное, старший лейтенант! Так что не путайте божий дар с яичницей.

Последнее изречение основательно задело Котельникова.

– Ну, если полагаете, что говоря о Родине, я способен спутать её «с яичницей», тогда скажу вам прямо, что никакого оружия из своей части я воровать не буду. Это во-первых. Во-вторых, неизвестно, не будет ли это оружие использовано вами, товарищ майор, против своих же боевых товарищей, как против несчастного Репко!

– Что вы мелете, старший лейтенант? – огрызнулся Жмуркин.

– Я не мелю, а честно говорю вам, бывшему начальнику Особого отдела, что имею в виду расстрелянного, согласно вашему преступному «постановлению», безвинного героя Сталинграда, который своей кровью защищал Родину от гитлеровских захватчиков! И если говорить по закону, именно вы, Иван Яковлевич, должны ответить за этот чудовищный поступок! Скажите спасибо, что командиру дивизии Вершигоре удалось спасти Горбенко и Алещенко, которые, согласно подписанному вами «постановлению», также подлежали расстрелу! За ними ведь уже направился старший лейтенант Пономаренко, которого, к счастью, я случайно встретил в то страшное утро. А кто этих несчастных бойцов отправил на задание, не разведав обстановку? Вы лично! К тому же, помимо сбора там некой надуманной антисоветской литературы, вы поручили им отыскать у местных жителей «золотишко» с профилем Бонапарта. Монеты Наполеона, дескать, необходимые вам на зубы. Это не придумано, товарищ майор! Это факты. К счастью, Алещенко и Горбенко могут это подтвердить. Им рассказал об этом Репко, когда они ещё не дошли до злополучного села.

Прервав Котельникова, Жмуркин с перекошенным от злобы лицом отпарировал:

– Между прочим, они согласились вернуться в свою группу!

– Вы говорите, что осужденные лично вами к расстрелу бойцы вернутся к вам обратно? Это же сущее враньё!

– Как я понимаю, вы не намерены возвращаться в состав группы, в которой обязаны находиться по долгу службы?

– Вернуться могу только с одной целью: чтобы расквитаться за гибель старшего сержанта Репко. И пусть меня судят! Обойму не пожалею. Она у меня заряжена через одну бронебойной с разрывной… И то будет мало!

– Это уже угроза!

– Уходите! Или прямо сейчас… и уже не в потолок! Не то ещё придумаете какие-нибудь «ложки».

Майор молча, грозно прищурив глаза, как бы тем самым обещая не остаться в долгу, стал медленно и бочком отходить. Заметил руку собеседника, прижавшую торчавшую из деревянной кобуры рукоятку маузера.

Котельников не спускал глаз с удалявшегося Жмуркина, его трясло. Справедливая поговорка «горбатого могила исправит» подчас вызывает некую жалость к несчастному. Но не по отношению же к Жмуркину… Таких надо истреблять наравне с фашистами!

Впоследствии, на протяжении десятилетий, он исподтишка продолжал свои мерзкие действия. Вредил чем и как только мог. На его совести масса всякого рода гадостей по отношению ко многим бывшим сослуживцам. Редчайший экземпляр. При этом изображал из себя образованного, культурного человека, разбирающегося в самых различных житейских и особенно партийно-политических делах с непременным акцентом на высочайший патриотизм. Даже внешне, когда он говорил, жеманничал и гримасничал, тончайшие полоски его губ изгибались, резко искривляя рот. В эти мгновения у него мелькала самодовольная, ехидная и обещающая что-то гнусное ухмылка. Дьявольское создание!

Выдворенный из органов после смерти Верховного главнокомандующего, Жмуркин сумел стать «лектором отдела пропаганды» одного из райкомов партии столицы. Но и здесь надолго не прижился. Сочли его большим католиком, чем сам папа римский! Одно время работал в должности директора одного из московских кинотеатров. Здесь от него и вовсе быстро отделались. Однако продолжал пакостить людям, в том числе бывшим заслуженным партизанам. Умер, к сожалению, не скоро.