Глава 3

Глава 3

Парашютистку Таню Сиротину командование бригады определило в группу связистов. Поскольку она радистка, у неё рация, стало быть, находиться должна в своей среде. По этому поводу начальник штаба бригады Белов вызвал старшую радистку-шифровальщицу Соловьёву, исполнявшую обязанности командира связи на время отсутствия старшего лейтенанта Котельникова и его заместителя лейтенанта Панкратова. Когда она предстала перед Беловым и услышала, о чём идет речь, то смущённо пожала плечами, извинилась и попросила повременить с этим вопросом до возвращения старшего лейтенанта Котельникова либо лейтенанта Панкратова, отправленного на задание с группой разведчиков.

– Пусть кто-нибудь из них решит, когда вернётся, – заявила Соловьёва. – Я не могу взять на себя такую ответственность.

Начштаба был удивлён ответом, но сказал, что снимает с неё данный вопрос и издаст письменный приказ.

Вернувшись в группу, Соловьёва рассказала о разговоре с начальником штаба, но её не дослушали до конца – парни восприняли новость с огромным восторгом. Таня привлекла их не только миловидностью, но и наивной мягкостью, подкупающим обаянием. Худенькая, маленького росточка, обтрёпанная, несчастная, она не могла не вызывать сочувствия.

Почти все радисты с рыбьими и птичьими фамилиями, присвоенными им в целях конспирации перед отправкой на задание во вражеский тыл, бросились приводить себя в порядок – мылись, брились, начищались. Одновременно подтрунивали друг над другом, посмеивались, ехидничали. Это обстоятельство вызывало очередной поток насмешек, шуток, острот.

Ещё в самом начале появления в бригаде парашютистки Тани кто-то из бойцов прозвал её «с дирицкой». Прозвище родилось, когда Танька шла из кухни с горячим котелком, держа его на палке наклонённым вбок, поскольку протекал. На замечание кого-то из партизан, что содержимое котелка может пролиться, она ответила, что «он с дирицкой». С тех пор за ней закрепилось это прозвище, подчас вызывавшее двусмысленную усмешку.

В подготовке к встрече Тани не участвовала лишь Галя Соловьёва. Единственная девушка – старшая радистка-шифровальщица в группе связи, она была прозвана коллегами «командармшей». Держала себя обособленно, не встревала в разговоры, не реагировала на подготовку парней к приходу Тани. Сидела, уткнувшись в шифровку депеши, и делала вид, будто ничем другим не интересуется.

Вдруг в землянку вошёл связной из штаба бригады Толик – словоохотливый деревенский паренёк лет пятнадцати. Он передал официальный приказ начальника штаба о немедленном поселении армейской парашютистки в землянку радистов.

Галя Соловьёва оторвалась от шифровки и, к удивлению радистов, с ходу доказала, что не зря прозвана «командармшей»: коротко и чётко высказала отказ принять приказ начальника штаба о немедленном поселении разысканной радистки штаба фронта.

Толик вытянул тощую шею и недоумённо захлопал густыми белесыми ресницами:

– Пошто табе связываться с начальником? То ж яму приказал командир бригады. Сам майор Шмаков! Ты што?!

– Не твое дело, Толик! – звонким, металлическим голосом произнесла Галя. – Понял? Давай, милый, топай в штаб. И доложи то, что я сказала. Всё!

Лица радистов вытянулись. Они поняли: назревает что-то серьёзное.

Вскоре после ухода связного в землянку влетел капитан Белов. Все радисты разом встали. Весь в делах, быстрый, сосредоточенный и не теряющий зря секунды, он заявил:

– Есть приказ комбрига поместить сюда пополнение: радистку штаба Западного фронта! Надо принять девушку ласково и оказать ей должное внимание. Она наскиталась, намаялась, настрадалась. Вы поняли? Вопросы будут?

– У меня, – приглушённо произнесла Галя.

– Слушаю, – отрывисто ответил начштаба, довольный, что заговорила именно Галя, и это послужит предлогом напомнить ей об обязанности выполнять приказы начальства.

– Разместить у нас постороннего человека, – заговорила Галя ровным голосом, – тем более неизвестно откуда прибывшую радистку, считаю неправильным. Кроме того…

Начштаба не дал договорить:

– Прошу раз и навсегда уяснить: здесь не профсоюз, и решать все вопросы будет командование, а не общее собрание – отчеканил он тоном, не терпящим возражений. – Как начальник штаба бригады, я не допущу самодеятельности! Приказано разместить радистку – извольте выполнять беспрекословно. Понятно, Соловьёва?

– Во-первых, не Соловьёва, а товарищ Соловьёва, – по-прежнему спокойно, но уже слегка повысив голос, осадила старшая радистка-шифровальщица начальника штаба, для которого её слова были как холодный душ. – Во-вторых, здесь располагаются радисты наркомата. При этом, смею заметить, отнюдь не «мелкой промышленности». У нас рации, шифры, коды и тому подобное. Отсюда мы проводим сеансы связи, сюда поступают и здесь расшифровываются радиограммы Центра.

– И что? Командование это понимает не хуже вас, товарищ Соловьёва.

– Если кому-то невдомёк, то я могу засвидетельствовать, что все без исключения депеши носят совершенно секретный характер. Даже если на них не стоит соответствующий гриф. Поэтому посторонним сюда вход категорически воспрещён. И в-третьих, есть специальное положение, утверждённое нашим управлением того же наркомата. Если комбриг или вы, товарищ начальник штаба, намерены нарушить его, мне ничего не останется, как немедленно радировать в Москву об этом самоуправстве. У меня всё!

Тон Галины был безапелляционный, а смысл сводился к тому, что дальнейший разговор по этому поводу излишен.

Начальник штаба был похож на петуха, которого окатили ледяной водой, но он всё ещё пытается отряхнуться и принять боевую стойку. Он стоял с перетянутыми через плечо портупеями, как у кавалеристов, опоясанный комсоставским ремнём со сверкавшей звездой в медной пряжке, но несмотря на его намерение сохранить бравый вид, было видно, что начштаба заметно сник.

Обозлённый смелостью зарвавшейся радистки в звании всего-навсего сержанта ГБ (что соответствовало лейтенанту в армии), осмелившейся дискредитировать его, начальника штаба бригады особого назначения, он лихорадочно думал, как поступить дальше.

Застывшие от неожиданности радисты стояли навытяжку. Однако им было приятно слышать, что подразделение и сами они представляют собой важное звено, с которым даже командованию следует считаться. Да и вообще, чего оно стоит без связи?! Кто, как не радисты, поддерживают её с Большой землёй?! И, между прочим, не только с начальником управления или высшим руководством наркомата в лице ближайшего соратника великого вождя того, который в пенсне, но и с самой Ставкой!..

Конечно, радисты не прочь были поселить к себе в землянку парашютистку: девушка приятная, смазливенькая. Её присутствие привнесло бы в их жизнь немалую новизну, и вообще, возможно, будни протекали бы веселее. Но никто не осмелился вмешаться в разговор, полагая, что всё равно начштаба настоит на своём.

Между тем Соловьёва не уступала. Она знала, что её позиция безупречна. В её категорическом отказе, несомненно, присутствовала и доля девичьей ревности. Но опиралась она на весомые аргументы.

Сконфуженный и рассерженный начштаба снизил тон. Он попытался объяснить Соловьёвой, что разысканная разведчиками парашютистка хоть и с неба свалилась, но она человек не неведомо откуда и, по всей вероятности, в самое ближайшее время приступит к выполнению своего задания.

– Рация у неё в полной сохранности, нет только питания, – пояснил начштаба. – В остальном всё проверено. Получено и соответствующее подтверждение с Большой земли. И номер рации, и год выпуска – всё сходится. Вы же получили эти данные, вы расшифровывали! Что касается батареек, начальник разведки генерал Сёмин сказал, что за ними дело не станет. Думаю, штаб фронта сбросит на парашюте всё необходимое для начала работы. Куда же её теперь поселить? Как говорится, сам Бог велел в землянку радистов! Не к хозяйственникам же определять её, как того паренька, что с ней пришёл. Надо понимать! Говорим о сознательности и чуткости, а на деле? – капитан обвёл взглядом радистов и остановил его на Соловьёвой:

– Пусть девушка не принадлежит наркомату. А Западный фронт, что? Там менее важные дела?

Объяснения не помогли – Соловьёва стояла на своём.

Разъярённый начштаба Белов покинул землянку радистов. Комбригу доложил:

– Если не настоять на отданном вами приказе, эта Соловьёва окончательно обнаглеет! И остальные радисты тоже. Связь у них там, видите ли, с большим руководством. И что? Какая разница, какое ведомство? Воевать надо, а не спекулировать тем, что наркомат, видите ли, не «мелкой промышленности».

После ухода начштаба радисты принялись обсуждать конфликтную ситуацию. Но тут открылась дверь, и робко, с радостной и немного застенчивой улыбкой вошла парашютистка Таня. По всему было видно, что она понятия не имеет о состоявшемся несколько минут назад разговоре с начальником штаба.

Сияющая добродушием, Таня прошла к столу с вкопанными в землю ножками и с присущим детям любопытством стала рассматривать мощную и довольно громоздкую радиостанцию «Сокол»:

– Какая рация! Вот это да-а!..

Радисты отнеслись к парашютистке сочувственно, но в сложившейся ситуации не знали, как реагировать, что сказать, куда усадить девушку. Старались как-то отвлечь её внимание от стоявшей на столе рации.

Таня восприняла заботливое внимание радистов как признак хорошего к ней отношения и что-то залепетала о предстоящем их совместном сосуществовании, но Галя оборвала её на полуслове:

– Между прочим, если штаб бригады так печётся о твоей личности, то с таким же успехом может оказать приют в своей землянке. Места свободного там много! А тут не общежитие, не постоялый двор и не гостиница. Так и передай тем, кто прислал тебя сюда. Не обижайся, но здесь тебе нечего делать. У меня всё!

По мере того как Галя говорила, Таня всё более растерянно смотрела на радистов, и, казалось, вот-вот заплачет. Едва слышно, виноватым голоском она промолвила:

– Не сердитесь, ладно? Я же не сама это…

Удручённая столь ледяным приёмом, Таня вышла из землянки, остановилась у первой попавшейся ели и принялась нервно теребить колючую ветку. Там её заметили вышедшие вслед за ней двое радистов. Парни утешали девушку, просили не обижаться, говорили, что всё обойдется, под открытым небом она не останется, а Соловьёву, дескать, она должна понять, ибо та вынуждена придерживаться общепринятого порядка, установленного руководством.

Таня не жаловалась на приём, напротив, пыталась выразить согласие, но слёзы стояли в её глазах и выглядела она в этот момент невероятно жалкой, несчастной, лишней.

Вернувшиеся в землянку парни набросились на «командармшу», стали отчитывать её за грубость в разговоре с парашютисткой. В общем, все осуждали Галю. Но она внешне никак не реагировала, словно не о ней шла речь. Лишь иногда на мгновение отрывалась от шифровки, бросала на ребят спокойный взгляд и тут же окуналась в работу.

– Ну, кроха, честное слово! – трепетно произнёс один из радистов. – Я посмотрел, когда она подошла к рации, ну, совсем ещё мамина девочка! Верно кто-то сказал, что её бы в детский садик, а не в тыл врага.

– Нам бы пример брать с той бабуси, что приютила девчонку, рискуя собственной жизнью! Вот это действительно по-человечески! – с горечью в голосе произнёс другой радист. – А мы? Шарахаемся, как чёрт от ладана.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.