Глава 3
Глава 3
Несколько дней спустя Юрий поездом прибыл в Уфу. На вокзале его встретил в шинели и валенках старший лейтенант госбезопасности Валентин Павлович Покровский[26] – начальник спецшколы и повёл его к обычным сельским саням. Накинул на него овчинный тулуп и на себя такой же.
Ездовой старичок-башкир, плохо говоривший по-русски, но понимавший главное, повёз их в город. Миновав его, проехали ещё километра полтора-два.
Первое, что бросилось в глаза, – высоченное железное сооружение, оказавшееся трансляционной вышкой радиостанции имени Коминтерна. За обнесённой колючей проволокой территорией виднелось несколько привлекательных небольших деревянных строений. Издали они походили на ведомственные дачи, выкрашенные в голубой и белый цвета. Таинственность мини-городку придавал вооружённый часовой в тулупе и валенках при въезде.
Судьба распорядилась так, что Юрий оказался в своеобразном учебном заведении, возможно, не имевшем себе подобных в стране.
Прибывшему предстояло осваивать здесь будущую специальность.
Тех, кого по приезде он увидел в столовой, разговаривали между собой на своем языке, общались они мимоходом, тихо и сдержанно. Учащиеся держали себя свободно и в то же время замкнуто. За исключением кого знали и с кем вместе осваивали некую «науку». Среди них были люди разных возрастов и национальностей, выходцы из разных стран, в том числе немцы – участники испанской кампании, имевшие опыт борьбы в боевых и нелегальных условиях среди нацистов Гитлера, фалангистов генерала Франко…
Среди соучеников был сдержанный и молчаливый Луис – младший брат известного всему миру Рамона Меркадера, который ликвидировал Льва Троцкого. Можно было догадаться, что в школе есть люди Мориса Тореза – генсека французской компартии, Пальмиро Тольятти – главы итальянской компартии, и возможно родственники китайского лидера Мао-Цзедуна, сын генерала Линь-бяо и ещё кое-кто, о ком новичок не имел понятия. Было интересно, но об этом Юрий никому не говорил.
Начальник школы Валентин Павлович Покровский с самого начала знакомства вёл себя как искренний и заботливый старший товарищ, всегда доступный советчик.
Среди учащихся был симпатичный, доброжелательный молодой человек, которого все называли Володькой. Но за исключением, пожалуй, начальника школы вряд ли кто-либо знал, что это сын известной разведчицы, полковника НКГБ Зои Ивановны Воскресенской (Рыбкиной).
Это она ещё недавно на званном обеде в посольстве Германии в Москве танцевала с послом фон Шуленбургом. Вальсируя с ним, Зоя Ивановна заметила на стенах апартаментов посольства едва выделявшиеся на фоне выцветших стен большие квадратные и продолговатые пятна. Она тут же сделала вывод: «На этом месте совсем недавно висели картины! Наверняка их увезли в фатерланд». Стало быть, отсутствие картин свидетельствовало о скором начале военных действий.
Обо всём замеченном тотчас же было доложено на самый верх. Но там не придали большого значения выводам Зои Ивановны. На рассвете двадцать второго июня тысяча девятьсот сорок первого года эти выводы подтвердились.
Луис Меркадер был неразлучен со своим приятелем Владимиром, сыном комиссара госбезопасности Эйтингона, руководившего операцией в Мексике. Но об этом никто не догадывался. Володя и Луис всегда были вместе и редко замечали остальных. Иногда, правда, у них на лицах мелькала снисходительная улыбка.
Общение с этими людьми обогатило Юрия новыми знаниями и навыками, такими качествами, как чёткость и исполнительность, умение предвидеть возможные сложности и неудачи. Научили не впадать в уныние при тяжелых и сложных ситуациях. В обязательном порядке предусматривать заранее как минимум два запасных варианта выхода из критического положения.
Особые, взаимно уважительные отношения с первого дня установились у Юрия с лейтенантом ГБ (в армии капитан) Борисом, который по поручению начальника школы Покровского взял над ним шефство. Благодаря ему подопечный получил азы необходимых знаний, впоследствии выручавшие его на протяжении всего сложного периода войны. Ему повезло: Борис был интеллигентен, умён, всесторонне образован и глубоко человечен. Внешне очень приятный, тактичный, исключительно вежливый, отзывчивый. Общаться с ним новичку доставляло огромное удовольствие. К тому же он помогал практически во всём. Они подружились. Обращались друг к другу в школе только по имени.
Разные группы учащихся встречались в столовой в спешке. Поэтому встречи с учениками других групп носили мимолётный характер. В основном перебрасывались парой фраз по поводу крепчавшего мороза или непрекращавшейся пурги. Зима в том году была очень суровая. Об этом однажды одна из женщин, стоявшая рядом, очевидно, с мужем, заговорила на французском языке. Муж молчал. Он был не то китаец, не то японец, по слухам писатель. Жена, по всей вероятности, француженка. Оба интеллигентные. Немолодые. Где-то под сорок или немного больше. Никому из учащихся, естественно, не приходило в голову заговорить с ними.
Пара выделялась изысканной одеждой. Особенно мадам. Её супруг тоже всегда был в безукоризненно сидевшем на нём костюме. Но кто он? В столовой его прозвали его «Го Можо»… Общение с ними у Юрия проходило, как и с остальными, на ходу. Раскланивались. И только. Юрий приветствовал их «бонжур» или «бон суар». Если мадам спрашивала: «Коман са-ва?», он отвечал: «Мерси, мадам, требьен…»
Тут, к большому сожалению Юрия, Борис отбыл в Москву. Года через два стала известна его фамилия: Ушаков[27].
Во время ужина, проходившего обычно неторопливо, в отличие от завтрака или обеда, начальник школы Покровский объявил, что на следующий день в городе состоится концерт известных музыкантов, пианиста Эмиля Гилельса и виолончелиста Даниила Шафрана. И что желающие могут поехать на концерт. Юрий не проявил интереса. Отвлекали задания, которые предстояло выполнить в ограниченный отрезок времени.
На следующий день, значительно раньше времени, назначенного для отъезда на концерт, начальник школы велел Юрию приготовиться к поездке в город. Пришлось согласиться. Поехали на санях. В городе вошли в какое-то здание с военной охраной.
Покровский прошёл по удостоверению, а его спутник остался дожидаться в фойе. Вскоре Валентин Павлович вернулся в сопровождении начальника охраны, и они вместе прошли внутрь здания.
Оставили верхнюю одежду в гардеробе. Только тогда Валентин Павлович сообщил, что им предстоит встреча с Генеральным секретарём Коминтерна товарищем Георгием Димитровым. В те времена это была легендарная личность, разоблачившая состряпанный фашистами процесс по поводу поджога рейхстага. Всем запомнилось выступление на процессе болгарина Георгия Димитрова, его незабываемая, потрясшая мир речь, в результате которой он получил возможность покинуть нацистскую цитадель и прямо из зала суда вылететь в Москву.
И вот в сопровождении начальника школы Юрий предстал перед Георгием Димитровым.
Широкоплечий, среднего роста и с большой шевелюрой, весело улыбающийся Георгий Димитров, выйдя из-за стола, спросил Юрия с явным акцентом:
– Слыхал, ви гуворите по-былгырски?
Котельников ответил на родном языке главы Коминтерна:
– Для меня этот язык родной! С детства его знаю.
Димитров искренне обрадовался, прижал к себе гостя, как близкого человека.
Вошедший с Юрием и представивший его Валентин Павлович незаметно удалился.
Говорили довольно подробно, в основном о положении в Румынии, приходе к власти легионеров-железногвардейцев, в частности, о генерале Антонеску и Хории Симе, о бедах, обрушившихся на страну.
Желая сделать приятное товарищу Димитрову, Юрий рассказал, что во время путча в конце декабря сорокового года, очевидцем которого он был, и после начала военных действий на всей главной румынской железнодорожной артерии от города Джурджиу на границе с Болгарией и вплоть до Галаца – границы с СССР, не было замечено ни одного болгарского военного! Несмотря на сильный нажим Гитлера и его Генштаба, добивавшихся участия болгар в операции «Дранг нах Остен!»
Гость умышленно умолчал о сопротивлении, оказываемом царём Борисом намерениям нацистов любым путём вовлечь и Болгарию в военную антисоветскую авантюру, и восторженно отметил:
– Честь и слава болгарскому народу, упорно ведущему борьбу за нейтралитет! В подполье болгары стоят на стороне российских братьев.
– Всё это так, – ответил Димитров. – Но главное, захочет ли болгарский царь выполнить до конца волю народа, который самоотверженно сопротивляется гитлеровским планам?
Открылась дверь, показался Валентин Павлович, извинился и дал понять, что гость, очевидно, утомил товарища Димитрова, забыв о концерте, на который тот может опоздать.
На прощание Юрий извинился за отнятое время, поблагодарил за встречу, высказал пожелания скорейшего освобождения Болгарии Красной армией.
– И ещё пару слов, если разрешите? – обратился он к Димитрову. – Поскольку мы с товарищем Покровским идём на концерт, хочется спеть короткий отрывок старой болгарской песни.
Димитров расплылся в улыбке:
– Будет приятно услышать.
Гость запел:
Чувашь ли, чувашь ли, Дане?
Купи-ми сандале!
Ми-сми весела кумпания:
Пием, пеям, пушим,
Дамиджани сушим,
Да жувеят нашти былгаря сыс русските братучета!..[28]
Димитров выразил уверенность о встрече в народной Болгарии.
…Когда Юрий вслед за начальником школы вошёл в зал, там уже гремели аплодисменты. Юрий тоже хлопал, находясь под впечатлением от разговора с председателем Коминтерна.
В тот же вечер вернувшиеся в школу, смеясь, рассказывали, как некоторые курсанты ехали в город на санях, укутанные в шубы. Но супруг француженки, так называемый «Го Мо-жо», отправился пешком. В ботинках! От валенок и шубы наотрез отказался, несмотря на сорокаградусный мороз.
По пути остановились на почти пустом рынке. Там «Го Мо-жо» подошёл к саням с мёрзлой рыбой, долго вертелся подле неё, что-то хотел сказать, но, видимо, не смог. Под конец, кивая на покрытую льдом и припорошенную снегом самую крупную рыбину, пересилив себя, спросил продавца-башкира:
– Э-э-э… как фамилия?
– Моя фамилия? – не понял башкир.
Очевидно, подошедший намеревался спросить название рыбы.
Те, кто мало-мальски понимал по-русски, рассмеялись. Потом между собой обсуждали задавшего продавцу странный вопрос и присвоили ему прозвище «товарищ рыба, как твоя фамилия?» В напряжённый учебный процесс вторгся мимолётный забавный эпизод.
В один из ближайших вечеров к концу ужина француженка с супругом подошли к собиравшемуся уходить Юрию. Женщина сказала, что завтра они уезжают и хотят оставить ему кое-что на память. Супруг передал ему объёмный свёрток и, широко улыбаясь, глубоко поклонился.
От неожиданности Юрий не знал, как быть. Отказаться или принять? Растроганный, он искренне и растерянно поблагодарил, нежно поцеловал руку даме, не зная отчего к нему такое внимание. Одарил супруга ответным низким поклоном и осмелился пожать ему руку.
Это оказалось одеяло ярко-апельсинового цвета с длинным ворсом. Юрий рассказал о подарке начальнику школы, вместе стали его рассматривать. Покровский пришёл в восторг, объяснял, что одеяло, должно быть, из верблюжьей шерсти. Юрий понятия не имел, для чего оно ему и вообще, что с ним делать?
– Хранить! – ответил начальник школы. – Вещь стоящая.
К этому времени Юрия перевели в немецкую группу, в отдельный коттедж. День начинался с вещания радиостанции имени Коминтерна в шесть утра и завершался ровно в полночь с исполнением «Интернационала», большинство учащихся всё ещё бодрствовало.
С двадцати двух часов, в течение часа, можно было выпить стакан чая с булочкой, съесть кашу или вермишель с маслом. Но никому из немцев не хотелось по сильному морозу бежать полсотни метров до столовой. Там при входе, на веранде, висела огромная замороженная свиная туша, а на подоконнике лежали длинный кухонный нож и пачка с солью. Уходя с ужина, немцы срезали полоски сала, подсаливали и в тот же вечер закусывали. Не в сухомятку… На полу в одной из комнат стоял ящик с водкой. Иногда она бывала лучшего качества, так называемая «белая головка», но чаще сырец.
Немцы любили «шпек со шнапсом». Начальник школы завёл для них такой порядок. Разумеется, с разрешения московского наркомата.
В полночь раздавались весёлые голоса:
– Отличный шпек!
– А шнапс?
– Люкс!
Остальные посмеивались и морщились. Ложились во втором часу, некоторые позже. Что-то вспоминали, спорили, доказывали. Но в пять утра, ещё до подъёма, койки уже были заправлены, помещение проветрено, наведён порядок, пол подметен. Брились с вечера, поэтому на завтрак в столовую приходили первыми. Вообще редко кто опаздывал.
Только не немцы и не китайцы. Последние не употребляли ни грамма спиртного.
Старшим в немецкой группе был Рихард Краммер, в прошлом оберстлейтенант (подполковник) вермахта. Фамилия то ли настоящая, то ли присвоенная в целях конспирации. Родом из Гамбурга. Ему было за пятьдесят. В отличие от остальных он не знал ни одного русского слова, за исключением «шорт» (чёрт) и ещё одного нецензурного, освоенного в Испании.
Его указания были для всех обязательными. Повторять не приходилось. В своё время он общался с председателем ЦК германской компартии Эрнстом Тельманом, впоследствии заключённым в тюрьму.
К Рихарду все относились с подчёркнутым уважением, однако без намёка на преклонение или тем более заискивание. Он всегда оставался сосредоточенным, озабоченным, молчаливым – крайне редко разговаривал с кем-либо. Морщил высокий лоб с глубокой вмятиной – последствие тяжелейшего ранения в Испании. Изредка вспоминал эпизоды того времени. Так Рихард неожиданно рассказал о произошедшем в Испании инциденте. Две его бронемашины застряли в болотистой местности. Проезжавший мимо Броз Тито на тягаче отказал ему в помощи. Торопился. Возмущённый Рихард обозвал его крепким русским словом с немецким произношением – но понять вполне было можно.
Бронемашины удалось вытащить с большим трудом лишь на утро следующего дня. С тех пор Броз Тито оставался для Рихарда «персоной нон грата», он по-прежнему нарочито называл его тем же крепким словом.
Однажды приехал член исполкома компартии Вальтер Ульбрихт. Немецкая группа в полном составе вышла его встречать. Рихард не шевельнулся: лежа на койке, продолжал читать Энгельса и делать пометки.
Когда Ульбрихт с сияющей улыбкой вошёл к нему, Рихард, не торопясь, поднялся и протянул руку. Потом они долго разговаривали. Тем временем водитель первоклассного «ЗиС 101» сетовал, что кончается бензин, так как из-за мороза он должен без перерыва прогревать мотор, который «ненасытно жрёт горючее». Немцы предложили залить в бак десяток бутылок водки, поскольку в этот раз она оказалась с коричневой головкой. Тем не менее попивали её и морщились: она имела привкус купороса.
Юрий подружился с Альвином Майером, высоченным, широкоплечим, румяным австрийцем, также участником испанской кампании, гауптманом. Служил в бригаде имени Тельмана. Рихард придирался к нему, говорил, что австрийцы лентяи.
Майер редко возражал. Если и делал это, то доказывал, что позиция Рихарда неинтернациональна и безнравственна. Лишь однажды не выдержал и сказал, что у «оберстлойтнанта» имеются склонности к шовинизму.
Рихард насупился и почернел. В ответ заметил, что австрийцы не сумели отстоять свою национальную честь перед Гитлером. Это имя он всегда писал с маленькой буквы. Был резок, не терпел возражений и оставался немногословным. Говорил, что подчиненные должны понимать старшего «партайгеноссе» с полуслова.
Ближайшим его другом был в прошлом капитан вермахта Отто Хеслер – приземистый, лысый, круглолицый, сдержанный. Мог иногда усмехнуться. Как и Рихард, ходил в милицейской кубанке без «ушей» – опускалась только задняя меховая узкая часть шапки.
С Отто Хеслером – единственным из всех немецких сокурсников, Юрий встретился в глубоком вражеском тылу. После окончания войны Отто Хеслер стал генералом в ГДР.
Запомнился в группе Карл Кляйнюнг – небольшого роста, очень тихий, вежливый, аккуратный. В Испании потерял часть кисти руки. В ГДР дослужился до звания генерал-лейтенанта танковой части. Юрий случайно встретил его в Москве в «Детском мире». Он был с женой, очень милой и обаятельной. Прислал в Москву новогоднюю поздравительную открытку.
На одной из дач обучалась некая Мария. Румынка. Средних лет с ярко-чёрной смолистой короткой стрижкой. С пронизывающим взглядом больших чёрных глаз. Необыкновенной красоты! Была неразлучна со светлолицым, рыжеватого оттенка лицом поляком Янеком, отличавшимся от чрезвычайно живой и деятельной спутницы, прозванной Марией Чёрной, абсолютным спокойствием. Судя по его взгляду, он, несомненно, понимал и знал больше, чем кто-либо. Мария ещё до войны выполняла личное задание тогда заместителя начальника Первого управления НКГБ Судоплатова, который высоко оценил её деятельность.
Узнав, что Юрий владеет румынским, Мария Чёрная очень обрадовалась. Они стали иногда перебрасываться воспоминаниями либо текущими новостями о той же Румынии. Тем более что Юрий год назад был свидетелем разыгравшегося в Бухаресте путча. В коротких беседах он касался только отдельных деталей, избегая подробностей. Мария же горела любопытством. Юрий воспринял знакомство с удовольствием, но опасался нарушать установленный порядок. Никто об этом не напоминал, но он видел, что сокурсники соблюдают его. Особенно в немецкой группе.
Тем не менее курьёзы случались. Среди русских, немцев, болгар и поляков встречались несколько сербов и хорватов. Последние держались обособленно были неразговорчивыми, хмурыми и казались озабоченными.
Юрий, знавший, что татуировка на теле запрещена руководством и воспринимается как «метка прокажённого», как-то в бане увидел на груди у одного из них довольно крупный череп с полукруглой надписью: «Zvoboda il smartz».
В немецкой группе правила поведения были строгими и одновременно вполне разумными. От каждого можно было что-то почерпнуть, нечто новое услышать и немало полезного перенять. Все люди в прошлом военные, бывалые, с огромным опытом.
Ещё в общежитии при Борисе Ушакове поговаривали, что если для нацистов основной лозунг: «Германия превыше всего», то в помещении, занимаемом в школе немцами, на первом месте должен быть «орднунг» – порядок!
После поражения республиканцев в Испании немецкие товарищи были интернированы во Францию, затем, некоторое время спустя, перекочевали в Советский Союз. Небольшая часть обучались в Уфе.
Дружба Юрия с Альвином Майером оказалась такой тесной, что оба уже не могли друг без друга. Альвин был приятным и добрым собеседником. С ним случалось немало курьёзного и смешного.
В одной из групп на соседней даче обучалась болгарка Вера Павлова, недавно окончившая московский мединститут. Свободно говорила по-русски, очень интересная, весёлая. Небольшого роста, с тонкими чертами лица. Альвин часто заговаривал с ней. Говорили, что она дочь некой известной в Софии политической личности. У неё были знакомые в Коминтерне.
Как-то она отсутствовала сутки. При встрече Альвин пристал к ней:
– О, Фера, де ти пила?
– Ничего я не пила! – возмутилась Вера Павлова. – С чего ты взял?!
– О, найн… Я гофорю, де ти пила ночь?
– Говорю тебе, ничего я не пила ни днём, ни ночью! Отстань…
Пришлось Юрию объяснить Альвину, в чём тут дело. Однако у того была своя теория по поводу русского языка.
По мнению Альвина, одно и то же слово имеет в русском языке чуть ли ни десяток толкований с разными смыслами.
Когда Альвин понял смысл этого каламбура, он смеялся до слёз, просил повторить, пока не выучил незнакомые слова. На протяжении многих дней повторял: «Махен-зи унд трахэн-зи… Ошень корошо!»
Альвин ходил в австрийских сапогах: высоких, бежевых, мягких, со шнуровкой по самые колена. Они были удобны, но стоило ему появиться в городе, как его тут же задерживали, подозрение вызывали сапоги, а затем уже и речь.
В школе Юрий освоил весь цикл программы: отчасти химию, фото и микрофото; научился уменьшать газетную полосу до минимального размера. Также овладел ключом Морзе, изучил методику борьбы с пеленгаторами противника, тайнопись. Специальностей получил немало, но все узкоспецифические, для разведывательно-боевой деятельности на временно оккупированной немецкими войсками советской территории и поддержания регулярной радиосвязи с Наркоматом ГБ.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.