Глава 15
Глава 15
На следующий день, 2 мая, около двенадцати часов нарком госбезопасности СССР Всеволод Николаевич Меркулов и начальник Первого управления НКГБ СССР старший майор госбезопасности Павел Михайлович Фитин были вызваны в Кремль.
В кабинете находился наркомвнутдел СССР Берия. Сталин встретил чекистов холодно. С ходу обратился к Меркулову:
– Вы считаете, товарищ Меркулов, что сообщению из Берлина необходимо придать самое серьёзное значение, со всеми вытекающими отсюда последствиями?
– Прежде всего, товарищ Сталин, как вы знаете, это не первое сообщение подобного рода нашей агентуры в Германии. Указанные в радиограмме фамилии немецких высших чиновников – реальные и точные. Что касается самой информации, насколько могу удостоверить, она соответствует действительности…
Сталин прервал Меркулова:
– Кто составлял докладную?
– Начальник Первого управления НКГБ товарищ Фитин, – ответил Меркулов. – Изложенное в докладной полностью соответствует поступившей информации.
– Что скажет начальник управления товарищ Фитин? – спросил Сталин.
– Я могу дополнить, что автор донесения – наш давний серьёзный агент. За его сообщения могу поручиться, товарищ Сталин, – внешне спокойно произнёс Павел Михайлович Фитин, хотя его нервы были напряжены. – Докладная составлена на основании радиограммы, которая поступила от берлинской агентуры…
– Что собой представляет источник информации?
– Полковник авиации, товарищ Сталин. Его сообщения всегда взвешены и отражают истинное положение. В результате многократно проведённых проверок нами установлено, что человек он серьёзный, честный и разделяет политику Советского Союза.
Сталин не то задумался, не то замялся. Очевидно, что-то его не устраивало. Он встал из-за стола и, нахмурившись, сделал несколько шагов в сторону обитой под орех панели стены. Затем повернулся к стоявшим Меркулову и Фитину, искоса бросил на них свирепый взгляд:
– Вы сейчас сказали, что этот ваш немецкий полковник – честный и что вами это неоднократно проверено. Для вашего сведения – ни одного честного немца нет! – сказал, как отрезал. И смолк.
Остальные тоже молчали. Всем видом, естественно, подтверждая правильность высказанного вождём замечания. Не согласиться? Попытаться доказать обратное? Никому такое не приходило в голову, хотя заявление выглядело более чем странно.
Сталин, видимо, почувствовал, что хватил через край. После короткого раздумья добавил:
– За исключением, пожалуй, Вильгельма Пика.
Повисла напряжённая тишина. Что это? Очередной приступ неуверенности? Ещё одно подозрение? Как в таком случае быть с реальными фактами? Ожидается вооружённое вторжение, а тут сплошные сомнения! Может быть, это недальновидность? Заблуждение? Или игра?
Так или иначе, но начальник внешней разведки НКГБ был чрезвычайно озадачен. Управление работало с немцами не один год. Никто из них пока ни разу не подвёл. Напротив, немцев всегда ставили в пример. Знали, что, если немец антифашист, то на него можно положиться. Серьёзные люди во всех отношениях. А сейчас как быть? Предать анафеме тех, на которых есть реальная надежда? На каком основании? Потому только, что Хозяин сказал? Выходит, сообщению проверенных немецких агентов нельзя доверять? Однако они правы. Стало быть, ошибается Хозяин? Тогда не миновать катастрофы. А как быть в дальнейшем с агентурой? С донесениями!? За ними стоят люди. Они рискуют жизнями, добывают для нас бесценные сведения, а мы говорим, что «нет ни одного честного немца, кроме единственного…»
Нарком ГБ по-своему воспринял вывод генсека, соотнося его со всем ходом происходящих и надвигающихся событий. Согласиться с такой постановкой вопроса означало бы поставить под сомнение всю работу немецкой агентуры. Сказать, что нарком Меркулов при всей его чрезвычайной осторожности не разбирается в таких вопросах – было бы полным абсурдом…
Что сказать о начальнике внешней разведки Фитине? В отличие от Лаврентия Берии, благодаря которому Меркулов занял столь высокий и ответственный пост в Советском государстве, он был более образован, интеллигентен, воспитан и, как поговаривали злые языки, будто бы принадлежал к знатному княжескому роду. Полагали даже, что его закадычный ещё по Закавказью дружок, которого в былые времена за бокалом доброго крестьянского вина он позволял себе называть «Лавруша мой вруша», знал о его происхождении. Но помалкивал. В свою очередь, и Всеволод Николаевич знал немало о Лавруше и тоже набрал в рот воды.
И сейчас он тоже помалкивал, таращил хитрые, глаза. Не позволял себе скользить ими по сторонам. Здесь такое небезопасно для жизни. Генсека раздражало, когда у человека бегали глаза. Моментально терял в него веру, начинал подозревать бог весть в чём, и всё кончалось пухлыми томами следственного дела… Исключения не представлял даже нарком госбезопасности.
Знал об этом Фитин? Вне всякого сомнения. Оттого смотрел прямо, старался не мигать. И тоже молчал. Но внутренне не соглашался с мнением генсека. Обдумывал, как бы поаккуратнее высказать, что невольно ставится под сомнение работа всей немецкой агентуры.
Паузу нарушил Берия:
– Я думаю, что нам всем надо раз и навсегда усвоить, что всё исходящее от немцев необходимо рассматривать под углом зрения высказанного суждения товарища Сталина. В противном случае можем попасть впросак. Наши противники всеми силами пытаются сбить нас с пути, толкнуть на просчёты, которые обернулись бы против нас. Сегодня достаточно малейшего опрометчивого шага, как моментально всему миру будет преподнесено, что СССР готовит нападение на Германию.
Сталин слегка взмахнул рукой, перебив тем самым своего соратника:
– Заинтересованы не только немцы! Не прочь на этом погреть руки англичане. Они большие мастера наводить слепого на столб. Но мы, по-моему, не такие слепцы, как бы им хотелось.
– Полностью поняли всё сказанное вами, товарищ Сталин. Искренняя и сердечная вам благодарность. И вам, Лаврентий Павлович, наша признательность, – заверил Меркулов в надежде, что на этом уточнение деталей завершилось. – Сегодня же повторим самую тщательную проверку изложенного в берлинском сообщении и, конечно, личность источника информации. О результатах незамедлительно доложим вам, товарищ Сталин!
Только Меркулов собрался испросить разрешения идти, как Сталин, видимо, уловивший его настрой, спросил:
– А вот вы, – он указал пальцем на Фитина, – как руководитель закордонной разведки, считаете возможным нападение немцев на СССР? Могут они решиться повести войну на два фронта? Против Англии и против Советского Союза?
Фитин стушевался. Перехватило дух, машинально передёрнулось левое плечо. Он сказал:
– До сих пор, товарищ Сталин, на протяжении длительного времени источник информации, которая сейчас поставлена под сомнение, являлся нашим агентом и никогда не вызывал у нас сомнений своей работой. Кроме того, поступившие за последние месяцы донесения другого звена агентуры подтверждают сведения, изложенные в радиограмме и пересказанные мною в представленной сегодня докладной. На этом основании совершенно очевиден факт готовящегося нападения Германии на нашу страну. Другим подтверждающим фактом является недавняя поездка в Берлин с аналогичной целью главы румынского государства генерала Антонеску. Под различными предлогами и прикрытиями в Румынию продолжают прибывать немецкие воинские части, которые в своём большинстве дислоцируются вблизи границы с Советским…
– Это мы знаем, – раздражённо перебил Сталин. – Знаем и насчёт финнов, и венгров, и болгар. Знаем, чем вызвано заигрывание Гитлера с генералом Хорти, маршалом Маннергеймом, царём Борисом. Знаем и другое… – Сталин сделал многозначительную паузу, давая понять, что информация поступает к нему не только от НКГБ.
Заминкой воспользовался наркомвнутдел Берия:
– Всё же, Павел Михайлович, – обратился он с металлом в голосе к Фитину, – вы не дали чёткого ответа на вопросы товарища Сталина: считаете возможным нападение Германии на нашу Родину или нет? Решатся немцы воевать на два фронта: с Англией и Советским Союзом одновременно? На этот вопрос вы можете ответить?
– Разумеется, могу, Лаврентий Павлович. Прошу меня извинить. Не успел ответить на вопрос товарища Сталина. Если будет позволено, я…
– Мы вас слушаем, товарищ Фитин, – сказал Сталин и потянулся за трубкой. По привычке.
– На ваш вопрос, товарищ Сталин, по поводу моего мнения о возможности нападения Германии на Советский Союз и решится ли нацистская верхушка вести войну на два фронта, я постараюсь ответить, основываясь на реально создавшемся положении. Прежде всего, должен отметить, что не без основания доверяю немецкой агентуре.
– Полностью? – бросил Берия.
Фитин на мгновение задумался. Вопрос был явно провокационный и задан с целью угодить генсеку. Но неожиданно, как не раз с ним бывало, генсек возмутился:
– Что значит «полностью»? Либо доверяют, либо не доверяют. Нельзя верить человеку наполовину или на три четверти. Или «немножко» в нём сомневаться. Это уже недоверие. Жизнь давно подтвердила: кто способен утром украсть яйцо, тот может ночью увести вола.
Берия заёрзал. Весь его вид свидетельствовал о согласии с генсеком.
– Мы отвлеклись, – неожиданно миролюбиво заметил генсек и, обращаясь к Фитину, добавил: – Продолжайте.
– Во-вторых, решение нацистской верхушки вести войну одновременно против англо-французских союзников и против СССР считаю возможным. Чем я руководствуюсь, делая такое заключение? Прежде всего, создавшимся положением, о котором нас информирует агентура. Здесь я должен повториться: немецкой агентуре доверяю полностью. Сегодня. Что будет завтра, затрудняюсь сказать. Но, думаю, они не изменятся. Это немцы. Как бы мы к ним ни относились, этот фактор не имеем права не принимать во внимание. Также мы не можем не учитывать, что Германия в состоянии вести войну против СССР и против Великобритании. Прежде всего, потому что Британская империя в настоящее время неспособна оказать немцам существенное сопротивление. Это подтверждается неудачами англичан в военных действиях во Франции, эвакуацией из Дюнкерка, которой по размерам паники не знает история, странной попыткой высадить десанты на севере Норвегии, оказанием помощи греческой армии и новой эвакуацией войск…
Вначале Фитин уловил одобрительный взгляд наркома ГБ Меркулова, но вскоре заметил появившееся у него на лице недовольство. Он не ошибся. Меркулов считал излишней детализацию, которая могла быть воспринята генсеком с раздражением.
Меркулов оказался прав: слегка прищурив левый глаз, Сталин заметил:
– Любопытно… Как будто только что из немецкой Ставки, с такой уверенностью говорите. По-вашему выходит, быть войне?
– Быть войне, товарищ Сталин. Простите, но я так считаю.
– Какие у вас основания?
Фитин уловил в интонации генсека недобрую нотку. Во всяком случае, вопрос Сталина свидетельствовал о серьёзных сомнениях в изложенных им доказательствах и, судя по всему, в информации, приведённой в телеграмме из Берлина.
Он отдавал себе отчёт во взятой на себя ответственности. Предвидел последствия, если окажется, что прав не он, начальник внешней разведки, а руководствующийся собственной интуицией генсек ВКП(б) товарищ Сталин.
– Мои утверждения, – пояснил Фитин, – основаны на разведдонесениях агентуры и на анализе поступивших на сегодняшний день сообщений, подтверждающих создавшееся положение. В этой связи считаю, что нападение Германии на СССР должно произойти в течение этой или будущей недели.
– О таких сроках мы слышим не впервые, – отрезал генсек. – Вначале было назначено якобы на весну. Потом на конец апреля. Затем вы доложили, что нападение произойдёт 15 мая. Если бы мы к этому сроку высунулись с передислокацией войск в приграничных районах, как бы это истолковали те же немцы и японцы? Как бы мы выглядели перед мировым сообществом? А сегодня уже 17 мая! Можно угодить как кур в ощип.
– Всё абсолютно верно, товарищ Сталин. Все сроки устанавливали немцы, а агентура тотчас же ставила нас в известность. Мы докладывали вам о происходивших изменениях. Что касается намеченного на 15 мая нападения, то ещё 4 мая, согласно полученному из Берлина разведдонесению, я доложил о том, что специальным декретом, подписанным 2 мая, Гитлер перенёс дату нападения с 15 мая на июнь.
– Вы считаете этот срок окончательным?
– Изменения, конечно, могут произойти в последний момент. Но предыдущая отсрочка произошла из-за волнений, вспыхнувших в Югославии. Германскому Генштабу пришлось снять крупные воинские соединения, особенно авиации, с мест дислокации, откуда они должны были начать вторжение на территорию СССР. Поэтому Гитлер вынужден был перенести дату нападения. Мне думается, нового изменения не последует.
– Почему вы так полагаете? Есть у вас конкретная дата?
– На одном из совещаний с высшим командным составом вермахта Гитлер заверил, что завершит кампанию в России до наступления зимы. Он так и сказал: «Я не повторю ошибку Наполеона. Я учёл всё для того, чтобы удар по России был молниеносным!» Согласно тщательному анализу, проведённому работниками Первого управления, наиболее вероятная дата нападения Германии – 22 июня…
– Даже так?! На каком основании вы пришли к такому выводу?
– Прежде всего, военная машина Германии запущена. Об этом свидетельствуют разведданные. Затем, эту дату Гитлер считает наиболее счастливой. Он суеверен. Год тому назад в этот день Франция подписала акт о капитуляции. По заявлению нацистов, «в этот день Германия смыла с себя позорное пятно Версальского договора». Кроме того, 22 июня – самый длинный день в году. Затем его продолжительность начнёт сокращаться. А Гитлер обещал «учесть ошибки Наполеона», и он, естественно, торопится.
– Вы верите, что он сумел их учесть?
– Нет, товарищ Сталин. Этому ни один нормальный человек не поверит.
– Почему?
– Потому что невозможно учесть все обстоятельства, которые неизбежно всегда возникают в военном столкновении. Тем более в такой стране, как Советский Союз, с её гигантскими просторами и спецификой, совершенно чуждой и непонятной иностранцам. Что касается даты нападения, то она скорее всего реальна.
– Вы упомянули «специфику» Советского государства как «совершенно чуждую и непонятную иностранцам». Что вы имеете в виду?
– Прежде всего это относится к советскому строю, социалистической системе и высокому патриотизму наших людей. Всё это чуждо и непонятно немцам. И вообще иностранцам.
– А мощь Красной Армии? Как я понимаю, вы не считаете, что она учтена нашими противниками?
– Буду я её учитывать или нет, товарищ Сталин, это ещё не значит, что наши противники примут её во внимание. Надо полагать, они и эту сторону учитывают. По крайней мере, обязаны.
– Значит, эта сторона вас не беспокоит и ваша агентура о ней не сообщает?
– Сообщает, товарищ Сталин. А как же! Совсем недавно из Берлина поступили сведения о том, что побывавшая в Советском Союзе немецкая военная делегация по возвращении в Германию дала высокую оценку нашим самолётам. Это было в конце апреля или в самых первых числах мая. В направленной вам докладной отмечен данный эпизод. Мы также уделяем этому вопросу большое внимание. Ведём соответствующие «игры», даём необходимую дезинформацию, следим за реакцией.
Пример понравился генсеку, но он не стал на нём останавливаться.
– Иногда кое у кого создаётся впечатление, – отметил генсек – будто подписав пакт с Германией, мы успокоились и полностью забыли о главной задаче, ради которой пошли на такой шаг. Конечно, кто так думает, глубоко ошибается и вводит в заблуждение других. Это преступно. Это на руку врагам. Что касается нас, то мы исподволь используем любую возможность для наращивания военного и экономического потенциала. Я думаю, руководство не только Германии и Японии понимает это лучше некоторых наших обывателей. К сожалению, и немцы, и японцы отдают себе отчёт в том, что через год или два СССР настолько укрепит свою обороноспособность, что их планы в отношении России окажутся нереальными. Между прочим, вон на моем столе папка. Откройте на том месте, где вложена закладка, и прочтите вслух подчёркнутое синим карандашом.
Фитин тотчас же подошёл к столу, открыл заложенную страницу.
– Нашёл, товарищ Сталин. Подчёркнутое синим могу зачитать?
– Читайте!
Фитин начал читать подчёркнутые места.
«Пункт 3. Нет сомнений в том, что немецко-советская политика сегодня подошла к исторически поворотному пункту. Решения, касающиеся политики, которые должны быть приняты в ближайшем будущем в Берлине и Москве, будут иметь решающее значение для характера взаимоотношений между немецким народом и народами СССР на многие поколения вперед…»
Фитин дополнил:
– Рядом с двумя последними строчками, подчёркнутыми синим карандашом, на полях тем же карандашом стоит знак вопроса…
– Понятно… – тихо произнёс Сталин. – По-моему, отмечено ясно… Конечно, верить нельзя. И в то же время не учитывать тоже опасно. Посмотрим, что будет дальше. Больше нет вопросов.
Когда машина с Меркуловым и Фитиным выехала из Спасских ворот Кремля, нарком ГБ шепнул сидящему рядом Фитину:
– Вы правильно ответили. Но если там вдруг перенесут дату? В последнюю минуту!
– Нет, Всеволод Николаевич, я так не думаю. К великому огорчению, война неизбежна. Ну, а если там будут внесены коррективы – что ж… Так тому и быть! К нам поступило, мы доложили.
– Всё правильно. Только в этом случае нам будет не очень весело.
– Не исключено, – сухо ответил Фитин. – Однако переноса не допускаю.
Машина подкатила к главному подъезду наркомата. Они вместе вошли в здание. В лифте расстались.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.