Глава 11 Возвращение на восток

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 11

Возвращение на восток

Прибытие в Китай. Новое покушение в Тяньцзине. Враждебное отношение ко мне китайских властей. Переезд в Цинанфу. Убежище в Ляошане. Переезд в Циндао. Разрешение въезда в Японию. Условия въезда. Нагасаки. Первые годы жизни в Японии. Смена министерства и облегчение условий моей жизни. Характерные особенности страны и нации Ямато. Попытки революционизации Японии. Разрушительная деятельность Коминтерна в Китае. Возобновление моих политических связей. История взаимоотношений с Чжан Цзо-линем и его преемниками. Обращение к Сук Чуан-фану и Чжан Кай-ши. Мировая обстановка и успехи Коминтерна. Пути советской политики. Ценность советских обязательств и истинных намерений Коминтерна.

Моим японским друзьям так и не удалось исхлопотать мне право жительства в Японии, и я вынужден был вернуться в Китай, не имея и там права на легальное существование. Господин Сео Эй-таро повсюду сопровождал меня, и ему пришлось пережить массу беспокойных дней в течение долгого времени, что было особенно хлопотливо, ввиду постоянного преследования меня агентами большевиков.

В Тяньцзин я вернулся в конце июля 1922 года и нелегально остановился в «Токио-отеле», где в первых числах августа мне пришлось снова пережить покушение на мою жизнь. На этот раз было совершено открытое нападение на отель. Благодаря своевременно принятым мною и г. Сео мерам нам удалось удачно вызвать наряд консульской полиции и задержать пять человек, вооруженных гранатами и револьверами. В числе задержанных оказались трое русских, из них один некто Силинский, явный большевик, один кореец из числа прислуги отеля, взятый нападавшими насильно, чтобы указать мой номер, и один американский гражданин из того сорта русских революционеров, которые эмигрировали в свое время в САСШ, спасаясь от воинской повинности. Целью нападения на гостиницу было убийство меня, как это выяснилось из показаний корейца, данных им при допросе в полиции. Тем не менее все арестованные, кроме корейца — японского подданного, были вскоре освобождены консулами и открыто высказывали намерение повторить покушение в ближайшем будущем.

В силу создавшейся обстановки, по настойчивым напоминаниям консулов, мне пришлось снова готовиться к выезду из Тяньцзина. У меня не было определенного пункта, куда бы я мог поехать, так как китайские власти связывали мое имя с вновь возникшим в Монголии движением за независимость и, считая меня ответственным за него, ожидали только подходящего случая для моего ареста.

Разрабатывая в свое время план объединенной борьбы с коммунизмом, я указывал маршалу Чжан Цзо-лину на необходимость использования стремления монголов к независимости в наших интересах, чтобы не толкнуть их в объятия агентов красной Москвы. Мой план в китайском правительстве, за исключением некоторых монархических кругов, был встречен холодно, так как Пекин рассматривал этот вопрос исключительно с точки зрения сохранения своего суверенитета, и за этим просмотрел интригу Коминтерна, который, уничтожив сопротивление белых армий в Сибири и на Дальнем Востоке, немедленно наложил свою руку на Внешнюю Монголию, захватив Халху и вовлекши ее в орбиту своего исключительного влияния. Монголия оказалась для Китая все равно потерянной, и ответственность за это ныне возлагалась на меня, ибо ближайшим поводом к вводу красных войск в Халху послужила борьба с Унгерном и ликвидация его движения на Байкале.

Так или иначе, но я не мог появиться на китайской территории, так же как не мог оставаться и на концессиях. Выхода как будто не было, но его надо было найти во что бы то ни стало. В конце августа я, в сопровождении неизменного господина Сео, покинул Тяньцзин, направляясь пока в Цинанфу. Там предстояло решить вопрос о дальнейшем направлении. На следующий же день после нашего прибытия в Цинанфу в японский отель, в котором мы остановились, явились двое подозрительных лиц, в одном из которых мы тотчас узнали того Силинского, который принимал участие в нападении на «Токио-отель» в Тяньцзине. Таким образом, обстановка осложнилась еще тем, что наше местопребывание было быстро обнаружено и теперь предстояло не только найти убежище, но и обмануть бдительность наблюдателей и скрыться от них так, чтобы они не могли найти нас снова.

Обсудив положение, мы решили ввести в заблуждение наших противников тем, что, сев в поезд, идущий в Циндао и взяв билеты до этого пункта, вылезти из поезда, не доезжая Циндао, и пешком отправиться в Ляошань. Предварительно мы заручились содействием одного голландца, г. П.Р., который оказал мне большую услугу, устроив разрешение владельца одной из вилл на Ляошане, германского подданного, поместиться в его даче, которая в это время года обычно пустовала. Господин Сео должен был отправиться в Циндао, там явиться к генерал-губернатору генералу Юхи и сообщить ему мое местопребывание.

Рано утром я и г. П.Р., не доезжая двух станций до Циндао, покинули поезд. Нам удалось исполнить это совершенно незаметно для наших преследователей, ибо они наблюдали за Сео, который гулял по поезду и часто посещал вагон-ресторан, в то время как я не покидал своего купе. На той станции, где нам предстояло вылезти, Сео снова увел наших преследователей, а мы тем временем незаметно отстали от поезда и пешком направились в горы. Пройдя около тридцати километров, мы к вечеру прибыли на место назначения, где меня ожидал китаец-повар и где я оставался в течение недели под видом друга хозяина. Г-н П.Р. на другое утро уехал в Циндао.

За неделю, что я прожил на этой даче, меня чуть не каждый вечер посещали главари шайки хунхузов, сконцентрировавшиеся в районе Ляошаня. В это время в их рядах уже находились специальные агенты-пропагандисты, подготовленные в Москве и командированные в Китай для выполнения заданий и поручений Коминтерна. Я с интересом беседовал с ними и узнал много нового в смысле планов и размаха работы Коминтерна в Китае.

Генерал Юхи, осведомленный г. Сео о моем пребывании в Ляошане, направил ко мне офицера жандармерии, майора Ф. с несколькими солдатами, чтобы передать мне, что генерал-губернатор, не имея возможности дать официальное разрешение на мое местопребывание в Циндао, приглашает меня приехать в город неофициально, ставя при этом условием днем не выходить из квартиры. Это условие я пунктуально выполнял в течение приблизительно месяца своей жизни в Циндао.

Но обстоятельства продолжали преследовать меня: как раз в этот период времени Япония приступила к передаче Циндао Китаю, вследствие чего мне снова пришлось думать об убежище для себя. После больших усилий моих друзей в Японии я получил наконец разрешение на проживание там и должен был законспирированно выехать на «Киу-Сиу».

Условия, на которых мне разрешалось жить в Японии, заключались в том, что я должен был совершенно отказаться от политической деятельности и не имел права выезда из Японии. Если бы я выехал оттуда, то выданное мне разрешение было бы аннулировано и я лишался права убежища в Стране восходящего солнца. Мне было также предложено избрать себе какой-нибудь псевдоним, чтобы не привлекать к себе внимания своим слишком известным на Востоке именем.

Прибыв в Японию под фамилией Эрдени — это часть моего монгольского титула, — я быстро был разоблачен журналистами, многие из которых знали меня лично. Уже в Моджи от всей конспирации не осталось ничего, и я прескверно себя чувствовал. Только сознание отсутствия какой-либо вины с моей стороны в нарушении одного из поставленных мне условий несколько успокаивало меня. Пробыв несколько часов в управлении морской полиции в Моджи, я с первым отходившим экспрессом выехал в Нагасаки, где остановился в отеле «Дю Джапан», по древности, пожалуй, равном самому городу.

Город производил впечатление овеянного вековым спокойствием и тишиной. Часто на улицах его не было даже признаков наличия живых людей, те же, которые встречались, были особенно любезны и добродушны. Эта новая обстановка настолько мне понравилась, что я с первых же дней своей жизни в городе сильно привязался к нему, тем более что в городе повсюду еще были заметны следы пребывания там нашего флота, который проводил зимние месяцы в гавани Нагасаки, уходя из замерзающих портов нашего Дальнего Востока.

Здесь я впервые испытал землетрясение, и довольно ощутительное, во время которого было разрушено до двух тысяч домов.

Подобное землетрясение случилось в Японии при первом его посещении русскими моряками и подробно описано Гончаровым в его «Фрегате «Паллада»». Мне не пришлось пережить величайшее землетрясение 1923 года; когда были разрушены Токио и Йокогама, что, однако, не помешало советской дальневосточной прессе широко оповестить свою публику о моей гибели в Йокогаме.

Первые два года пребывания в Японии, т. е. до падения кабинета Хара, я был лишен права передвижения по стране и должен был безвыездно находиться в Нагасаки, ввиду того, что советские представители усиленно протестовали и против моего пребывания в Японии, и против той деятельности, которую я якобы проводил в нем. Меня эти протесты ставили в весьма неловкое положение, так как я решительно никакой политической работы не вел и, несмотря на это, должен был неоднократно доказывать властям, что я веду жизнь частного обывателя, не больше.

После трагической смерти премьера Хара и последовавшей за ней сменой кабинета я получил возможность свободного передвижения по всей стране и сейчас же воспользовался этим, чтобы посетить моих старых друзей в Токио. Поездки по Японии дали мне возможность ближе ознакомиться со страной и получить правильное представление о народе, его быте и высоких душевных качествах японцев. Нужно хорошо познать нацию, чтобы иметь возможность должным образом оценивать ее. В характере японского народа, независимо от классов и состояния, много прирожденного благородства и порядочности. Дух рыцарства свойствен нации Ямато, и этот дух культивируется в каждом японце с ранних лет.

К сожалению, многие русские и иностранцы, побывав в Японии, мало вникают в сущность этой старейшей по своей цивилизации страны, в то же время такой молодой по времени усвоения ею технической культуры Запада. Мудрыми руководителями периода реформ великого императора Мейдзи предусмотрена была полезность усвоения иностранной техники при бережном сохранении сокровищницы высокой национальной духовной культуры. Я уверен, что классовые потрясения еще долго не коснутся японского народа, если и в дальнейшем руководители государственного корабля страны Ямато не сойдут с пути, предуказанного Великим реформатором. Нельзя, правда, отрицать того, что антигосударственная бацилла коммунизма проникла и в Японию, но это не будет иметь актуального значения до тех пор, пока интеллигенция и армия не окажутся зараженными ею.

И несмотря на то, что Коминтерн уже давно работает по революционизированию Японии, все его надежды на успех в этом направлении — тщетны. Уверенность большевиков, что им удастся разложить японский народ и толкнуть его на путь революции (см. «Коммунистический Интернационал», декабрь 1935 г.; «Большевик», № 2 за 1937 г.; «Тихий океан», № 4 за 1936 г.) — миф, такой же необоснованный, каким оказалась уверенность Москвы в успехе того конфликта между Японией и Китаем, который был вызван Советами, долго и упорно обрабатывавшими Китай и убедившими его в своей помощи, для чего постоянно создавались всевозможные инциденты на границах СССР с Монголией и Кореей, демонстрировавшие якобы советское презрение к мощи Японии и в конце концов вдохновившие Китай на безнадежную и безумную борьбу с Японией.

Эта борьба была нужна Коминтерну, так как еще в 1923–1924 гг., по ходу деятельности агентов коммунистической Москвы на Востоке, было ясно, что очередная ставка на революцию в Азии делается здесь, в Китае, путем соответствующей обработки народных масс его. Сравнительно хорошо зная психологию масс вообще, а китайцев — в частности, я пришел к убеждению, что красные стремятся к вовлечению Китая в Советский Союз для того, чтобы расширить революционное движение за пределами России. После того как Монголия и Южный Китай были вовлечены в орбиту исключительного влияния Советов, я пришел к убеждению, что настало время, когда необходимо было отказаться от своей пассивности и принять то или иное участие в противокоммунистической деятельности в Китае, как в стране, непосредственно соприкасающейся с моей родиной. Праздность, которой я был обречен в продолжение своей жизни в Японии, начала тяготить меня, особенно в отношении невозможности предпринять что-либо против все усиливавшегося на Востоке влияния красных. Русский человек, любящий свою родину и желающий ей добра, в этом вопросе нейтральным быть не может и не должен. Если он не коммунист, он должен быть активным антикоммунистом и не имеет права относиться безразлично к попыткам Коминтерна укрепить свое положение. Всякая неопределенность в этом отношении является недопустимой, и потому, как только нетерпимость японского правительства в отношении меня была смягчена с уходом от власти кабинета Хара, я стал искать восстановления прерванных событиями последних лет своих связей в Китае, с тем чтобы начать работу по созданию единого антикоммунистического фронта в Китае, заложив в основу его формирование международного антикоммунистического легиона для противодействия в первую очередь разлагающему влиянию Коминтерна в Китае.

Прежде всего, я обратился к маршалам Чжан Цзо-лину в Мукден, Сун Чуан-фану в Шанхай и Чжан Кай-ши — в Нанкин.

Первые мои сношения с Чжан Цзо-лином начались еще в 1919 году, когда я, с согласия Верховного правителя адмирала Колчака, нанес ему визит в Мукдене. Пробыв у Чжан Цзо-лина пять дней, я сделал тогда ему предложение о сформировании конницы из монгол, под опытным руководством инструкторов из казаков, знающих монгольский язык. Старый маршал колебался дать свое согласие, но мне удалось убедить его в пользе сделанного предложения, указав на факты, подтверждавшие рост коммунистических настроений на Востоке и на весь вред этого явления. В конце концов он выразил принципиальное согласие на выполнение моего плана, осуществить который, однако, было не суждено. В это самое время большевики публично отказались от всяких прав на КВЖД и обратились к китайскому правительству с весьма заманчивыми для него предложениями. Несмотря на всю их эфемерность, китайцы понудили себя дать им веру, и потому наше соглашение с Чжан Цзо-лином как-то незаметно было сведено на нет. Как известно, последовавшие события показали полную неискренность большевиков, которые отказались от всех своих обещаний и не остановились перед созданием всем памятного конфликта 1929 года, чтобы иметь основание вынудить от Китая отказ от всяких претензий к Советам, в связи с данными ими и невыполненными обещаниями, что и было достигнуто.

В 1927 году, когда маршал Чжан Цзо-лин занял пост Верховного правителя и находился в Пекине, я снова обратился к нему с прежним предложением, несколько видоизменив его. Участие в моих переговорах с маршалом генерала Хорвата несколько затянули их, а последовавшая вслед за тем катастрофа и гибель старого маршала совсем сняла вопрос с очереди. Преемник Чжан Цзо-лина, молодой, как его принято было называть, маршал Чжан Сюе-лян, оказался не тем человеком, который был бы способен широко смотреть на вещи и сохранить в своих руках влияние и власть, доставшиеся ему в наследие от его мудрого отца. Вследствие этих причин вскоре вся обстановка в период недолгого правления Чжан Сюе-ляна положила конец всякой возможности создать активный противокоммунистический центр в Маньчжурии.

Глава пяти провинций, маршал Сун Чуан-фан, имевший местопребывание в Шанхае, охотно пошел на участие в создании антикоммунистического центра в Китае и даже дал мне разрешение на формирование первых частей международного противобольшевистского легиона на территории, подвластной ему, но его вооруженная борьба с Нанкином, результаты которой складывались в пользу Чжан Кай-ши, не дали возможности реализовать достигнутое соглашение, и последующее затем занятие Шанхая нанкинцами и падение маршала Суна совершенно аннулировали наше соглашение.

В дальнейшем обстановка, с усилением Нанкина, при наличии явной переоценки своих сил маршалом Чжан Кай-ши, настолько изменилась, что вопрос о заинтересованности Китая в общей борьбе с Коминтерном надо было совершенно снять с очереди.

Мир бился в судорогах политических и экономических кризисов, а лица, стоявшие во главе правительств, пытались найти выход в установлении нормальных, с буржуазной точки зрения, взаимоотношений с большевиками, закрывая глаза на то, что именно большевики являются первоисточником всех кризисов, и наивно думая, что соглашение с ними откроет им советские рынки и оживит их торговлю и промышленность. При этом упускали из виду, что голодная и обобранная страна рынком быть не может и покупать что-либо не в состоянии, а заключение всякого рода договоров с Советами усиливает престиж коммунистов и ободряет их в борьбе за конечное торжество мировой революции, оплаченной советскими деньгами и проводимой по советским рецептам.

Приходилось только удивляться той легкости, с какой буржуазные правительства шли на сближение с большевиками, закрывая глаза на советское двуличие и на закулисную работу советских дипломатических и торговых миссий. Кому неизвестно, что внутри страны власти СССР одевают на себя личину ярко националистической политики, призывая народ и армию к защите родной земли от захвата иностранных империалистов, в то время как во внешней политике, в общении с иностранным пролетариатом, официальные и неофициальные представители СССР работают не покладая рук, организуя кадры коммунистов и подготовляя их к свержению существующего режима и захвату власти в свои руки.

Официальная советская дипломатия всегда ратует за сохранение мира, примыкая к пацифистским течениям во всех случаях и странах. В то же время и внутри страны и в заграничных представительствах СССР ведется лихорадочная подготовка к неизбежному в будущем вмешательству во внутренние дела любой страны, где явится возможность зажечь гражданскую войну. Об этом я писал еще в 1920–1921 гг., доказывая, что разрушительные планы Коминтерна направлены на революционизирование всех стран мира, а посему пресечение этой работы возможно лишь при общей мобилизации против нее всех народов и при изгнании Коминтерна из России, дабы лишить его материальной базы.

Интересно отметить, что ни одно соглашение большевиков с иностранцами и ни один официальный акт, когда-либо подписанный ими, не упоминали в качестве договорившейся стороны Россию, а заключались от имени союза ССР. Из этого следует, что и значение этих актов будет существовать лишь до тех пор, пока существует союз, автоматически включающий в эти договоры все вновь образующиеся советские республики, примыкающие к нему. Это относится, очевидно, и к красной Испании, и к Южному Китаю, и к Внешней Монголии и может быть отнесено и ко всем будущим советским новообразованиям, где бы они ни появились.

Поистине, во всем мире идет революция, которая изменяет не только политические режимы в отдельных странах, но перемещает и самый центр понятия о правде, до сего времени общий и незыблемый для всех стран и народов. Мир попал в полосу общей переоценки ценностей, создавшей такой хаос в казалось бы ясных и незыблемых истинах, который может ввергнуть его в пучину невиданных бедствий, если процесс разложения, идущий из красного Кремля, не будет прекращен решительными мерами против Коминтерна.

Включая в тексты своих договоров с большевиками пункты об отказе советского правительства от пропаганды за границей, представители иностранных правительств сознательно закрывают глаза на то, что они будут обмануты, ибо самая сущность коммунизма заключается в стремлении ввести советский режим во всем мире и в подготовке к этому пролетариата. Достаточно указать на один из пунктов Полевого устава Красной армии, который ясно и четко формулирует цели и стремления СССР. В этом параграфе говорится, что РККА является авангардом мировой революции и защитницей революционного движения в странах, угнетаемых буржуазным или капиталистическим режимом. Может ли быть что-нибудь более ясное и четкое в откровенном исповедовании своего символа веры? И можно ли удивляться после этого, что представители советского правительства за границей уже не один раз скандально разоблачались в ведении коммунистической пропаганды, организации коммунистических партий и подрывании основ государств, при правительствах коих они аккредитованы, несмотря на все обязательства и договоры, как будто бы гарантировавшие эти последние от всякого вмешательства Советов в их внутреннюю жизнь.

Для меня является совершенно несомненным, что Коминтерн старается и будет стараться везде, где только возможно, провоцировать идею мировой пролетарской революции, избегая во что бы то ни стало открытых вооруженных столкновений своей рабоче-крестьянской Красной армии с атакованными им странами, действуя по преимуществу революционной силой местного пролетариата и компартий, усиливая их инструкторскими частями регулярной РККА. События в Китае, в Испании и судьба Внешней Монголии подтверждают правильность этого моего заключения, так как такой способ воздействия на противника дает основание правительству СССР формально отводить обвинения во вмешательстве, ссылаясь на то, что воюют не части армии Советского Союза, а революционный пролетариат, против которого СССР не может принять каких-либо мер и за действия которого не может нести ответственности. Это — приблизительный смысл содержания тех дипломатических нот, кои будут рассылаться красным Кремлем иностранным державам в недалеком будущем и кои заменят собою подобные же по ценности массовые ноты далекого прошлого, в которых правительство Советского Союза усиленно доказывало миру, что оно не имеет ничего общего с Коминтерном и не может контролировать его действий. Формально не будет оснований не принять такой ноты, ибо внешне все будет обстоять вполне благополучно для СССР, приближая катастрофу современной цивилизации, под аккомпанемент красноречия дипломатии капиталистических стран.

Будущий историк, исследуя переживаемую нами эпоху, несомненно, придет к выводу, что виновниками мировых потрясений и кризисов нашего времени в большей степени, чем большевики, являются те, кто поддерживал их, ибо без той широкой материальной и моральной помощи, какую оказали им капиталистические и буржуазные страны, большевики ничего не смогли бы сделать и даже самый захват ими власти в России был возможен лишь при том содействии, которое они получили от германского правительства.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.