Представление «Человека»
Представление «Человека»
В начале февраля 1918 года в Москве появились афиши:
«Всем… Всем… Всем…
Каждый культурный человек 2-го февраля должен быть в Политехническом музее на великом празднике футуризма.
Маяковский. «Человек». Вещь.
Пришедшие увидят: Рождество Маяковского. Страсти Маяковского. Вознесение Маяковского. Маяковский в небе. Возврат Маяковского. Маяковский – векам.
Вступительное слово скажет отец российского футуризма
Давид Бурлюк.
Председатель праздника Василий Каменский».
Сергей Спасский к этому добавил:
«Город оклеен цветными тоненькими афишами.
– Хожу по улицам, как по собственной квартире, – отметил Маяковский, поднявшись по Тверской, всеми фасадами повторявшей его имя.
В Политехническом он был внешне спокоен… Умело распределяет голосовые силы… толпа слушает, почти не дыша…».
Журнал «Наш путь» об этом «празднике футуризма»:
«Владимир Маяковский выступил с речью „Наше искусство – искусство демократии“. То, что он говорил, убедительно не было. Когда же стал читать свою новую вещь – поэму „Человек“, пришлось поверить теоретически не доказанному положению».
Алексей Николаевич Чичерин, ставший в скором будущем одним из основателей советского поэтического конструктивизма, тоже был на том вечере и написал о нём так:
«После чтения был объявлен диспут…
Маяковский сказал:
– Слово предоставляется знаменитому символисту, самому талантливому из всех символистов России – Андрею Белому.
Сидевший в первом ряду Андрей Белый начал отнекиваться, но Маяковский – человек темпераментный – вытащил его на эстраду, и, встреченный аплодисментами, Белый произнёс горячую речь о силе поэтического дарования и литературного стиля Маяковского».
Сергей Спасский:
«Белый и сам превосходный оратор, но держится, на первый взгляд, застенчиво. Он говорит, словно думает вслух, и передвигается вдоль эстрады лёгкими, танцующими шагами. Маяковский смотрит на него сверху вниз и слушает очень внимательно».
Алексей Чичерин:
«… он, между прочим, сказал, что после них, символистов, Маяковский является самым крупным поэтом России, потому что – он говорит своё, неожиданно новое слово».
Сергей Спасский:
«– Уже то, что Маяковский читает наизусть целый вечер, и так превосходно читает, вызывает в нас удивление.
Белый отмечает значительность темы:
– Человек – сейчас тема самая важная. Поиски Маяковского – поиски новой человеческой правды».
Алексей Чичерин:
«Белый с большим одобрением отозвался о „Человеке“ – „с точки зрения заложенных в этой поэме изобразительных средств“. Однако Белый отмежевался от выраженного в ней мировоззрения, сказав, что оно ему, Белому, чуждо».
Принять то, о чём говорил в своей поэме Маяковский, Андрей Белый, конечно же, не мог. Ведь у него уже была написана своя собственная поэма «Христос воскрес», в которой были и такие слова:
«Обнимает
Странными туманами
Тела, —
Злая, лающая тьма.
Нападает
Из вне-времени —
Пулемётами…
Из раздробленного
Темени
С переломленной
Руки —
Хлещут красными
Фонтанами
Ручьи…»
О том, какие страшные беды угрожали тогда его родине, Андрей Белый предчувствовал верно. Маяковский об этом не обмолвился ни словечком.
О том, как выглядел поэт-футурист после того, как вечера-диспуты заканчивались, Сергей Спасский написал:
«Когда мы шли после выступлений по Москве, Маяковский, только что оживлённо беседовавший с публикой, становился непроницаемо молчалив. Он шагал, обтянув горло шерстяным кашне, концы которого свисали на спину и грудь… Невозможно было нарушить его молчание. Слова словно отскакивали от него. И казалось, не бывает на свете более замкнутых, более суровых людей».
Во второй половине февраля 1918 года издательство «АСИС» («Ассоциация социалистического искусства») выпустило две поэмы Маяковского: «Человек» и «Облако в штанах» без цензурных изъятий. Поэма была сопровождена таким пояснением автора:
««Облако в штанах» (первое имя «Тринадцатый апостол» зачёркнуто цензурой. Не восстанавливаю. Свыкся.) считаю катехизисом сегодняшнего искусства.
"Долой вашу любовь", "долой ваше искусство", "долой ваш строй", "долой вашу религию" – четыре крика четырёх частей.
Долг мой восстановить и обнародовать эту искажённую и обезжаленную дореволюционной цензурой книгу».
Катехизисом, как известно, принято называть книгу, которая содержит основные положения какого-либо вероучения. Назвав себя «тринадцатым апостолом», Маяковский предлагал читателям свою веру, своё учение.
Поэт Вадим Шершеневич (он примкнул в тот момент к акмеистам) откликнулся на эти издания статьей в нижегородском альманахе «Без муз», коснувшись, в частности, содержания обеих поэм:
««Облако», вышедшее без цензуры, в глазах публики должно выиграть, но нам, признаться, больше нравилось первое. За невольной недоговорённостью многоточий угадывалась мощь богохульства. Ныне оказалось, что там было больше богоругательства. Но это не меняет нашего мнения об этой поэме как о лучшей книге Маяковского и как об одной из лучших книг этих лет, особенно если сопоставить с «Человеком», звучавшим слабо, перепевчато, надуманно».
Одну из вышедших книг поэт подарил Якову Блюмкину, написав на ней:
«Дорогому товарищу Блюмочке. Вл. Маяковский».
А теперь обратим внимание на четверостишье из поэмы «Человек»:
«Теперь
на земле,
должно быть, ново.
Пахучие вёсны развесили в сёлах.
Город каждый, должно быть, иллюминован.
Поёт семья краснощёких и весёлых».
«Семья краснощёких».
«Краснощёких»!
Сочиняя эти строки, Маяковский, конечно же, знать не знал, что советскую власть на Дальнем Востоке возглавил американец Тобинсон, ставший Александром Михайловичем Краснощёковым. И что ждать их встречи осталось всего несколько лет.
Но вернёмся в конец зимы 1918-ого.
В Брест-Литовске мирные переговоры с немцами продолжались. В состав советской делегации по-прежнему входил Григорий Сокольников. 20 января Троцкий отверг все германские предложения, заявив, что большевики войну вести не будут, а армию распускают. И покинул Брест-Литовск.
В ответ 18 февраля немцы развернули наступление по всему фронту.
А Москва продолжала жить всё той же неторопливой, размеренной жизнью.
Бурлюк, Каменский и Маяковский неожиданно узнали, что хозяином их поэтического кафе является уже не Филиппов, а совсем другой человек. Об этом – Сергей Спасский:
«… за спиной всех поэтов кафе откупил примазавшийся к футуризму, величавший себя «футуристом жизни» некий Владимир Гольцшмидт. Это была одна из ловких операций проповедника «солнечной жизни». Он поставил всех перед свершившимся фактом, одним ударом заняв главные позиции. Помимо старшей сестры его, оперной певицы, ещё раньше подрабатывавшей в кафе, за буфетной стойкой появилась его мамаша, за кассу села младшая сестра.
В тот вечер Маяковский был мрачен. Обрушился на спекулянтов в искусстве. Гольцшмидт пробовал защищаться, жаловался, что его никто не понимает. Публика недоумевала, не зная, из-за чего заварился спор. Бурлюк умиротворял Маяковского, убеждая не срывать сезон».
После того, как кафе поменяло хозяина, в нём, по словам Николая Захарова-Мэнского, стало…
«… два директора: В.Гольцшмидт и В.Каменский…
На прилавках буфета продавались карточки Владимира Голцшмидта, в костюме и без оного, «матери русского футуризма» Василия Каменского и книги футуристов".
30 января произошло событие, о котором газета «Мысль» через три дня написала:
«Открылось расписанное Якуловым давножданное кафе „Питтореск“, оказавшееся, по-видимому, филиальным отделением „Кафе поэтов“. На открытии выступали знакомые всё лица: Маяковский, Бурлюк, В.Каменский».
Кафе «Питтореск» организовал всё тот же московский булочник Николай Дмитриевич Филиппов.
Кроме Георгия Богдановича Якулова кафе «Питтореск» оформляли Аристарх Владимирович Лентулов, Александр Михайлович Родченко, Владимир Евграфович Татлин, Валентина Михайловна Ходасевич и другие художники. Название кафе происходило от французского слова «pittoresque» – «живописный», «красивый», «разрисованный».
Третий номер журнала «Русская мысль» за 1918 год сообщал:
«В «Кафе поэтов» раскол среди «дредноутов» футуризма. В кафе остаются только Вл. Маяковский и Вл. Гольцшмидт, два других «дредноута» – Давид Бурлюк и Василий Каменский покидают кафе и переходят в открывающееся большое кафе «Питтореск» (на Кузнецком мосту), которое обещает стать вторым оплотом московского футуризма».
В тот момент ещё два события породили оживлённые толки. Первое – закрытие декретом Совнаркома «буржуазных» газет. Второе – переход страны (согласно другому декрету – от 24 января) с юлианского календаря на грегорианский. После 31 января должно было сразу наступить 14 февраля.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.