Мнение читателей
Мнение читателей
Только что написанную «Флейту» автор тотчас же прочёл Горькому. Тот высказался как-то очень отвлечённо, не по существу:
«Собственно говоря, никакого футуризма нет, а есть только Владимир Маяковский. Поэт, большой поэт».
Но самого главного ответа на вопрос – какой он поэт? – Маяковский ждал от Лили Брик, которая воспевалась в поэме, которой поэма эта была посвящена и отрывки из которой ей регулярно представлялись на отзыв.
Как раз в этот момент Маяковский познакомил Бриков с поэтом Спасским, который вспоминал:
«… мы попали на Жуковскую к Брикам.
– Вот, Спасского привёл, – втолкнул меня Маяковский.
Две маленькие нарядные комнатки… Здесь единственное место в Питере, показавшееся мне тогда уютным. Может, оттого, что и сам Маяковский становился тут домашним и мягким. Здесь он выглядел словно в отпуску от военных и поэтических обязательств. Он пошучивал свойственным ему образом – громоздко, но неожиданно и смешно. Здесь он обычно обедал. Здесь было его первое издательство».
Заметил Спасский и лист плотной бумаги, приколотый к стене – как в номере гостиницы, в котором обитал Маяковский. И поэт…
«Подсаживался к широкому бумажному листу, растянутому на стене, испещрённому остротами и рисунками посетителей, и вносил в эту „стенгазету“ очередной каламбур».
В эту-то пору и создавалась «Флейта-позвоночник», о которой Василий Васильевич Катанян писал:
«Каждая вновь написанная глава торжественно читалась Лиле. Она приходила к нему в комнату, уставленную цветами и угощением, купленным на деньги Брика, которые тот ему выплачивал построчно, добавляя и свой выигрыш на биллиарде».
Катанян не очень удачно выразился – не совсем ясно, чей выигрыш на бильярде имеется в виду – Брика или Маяковского? В мемуарах их современников не приходилось встречать рассказов об увлечении Осипа Максимовича игрой в бильярд. Так что «добавлявшиеся» деньги наверняка принадлежали поэту.
Но вернёмся к воспоминаниям Катаняна о чтении «Флейты»:
«У Елисеева покупался кровавый ростбиф, соус тартар и камамбер. У „Де Гурме“ – пьяные вишни и миндальные пирожные в огромном количестве. Цветы от Эйлерса. Фрукты вымыты в двух кипячёных водах. Начищены башмаки. Повязан самый красивый галстук».
Когда поэма была написана, состоялась самая торжественная читка.
Василий Васильевич Катанян:
«ЛЮ впоследствии говорила, что поэма прекрасная, но ей непонятно, почему он продолжал ревновать и мучиться, когда ему уже ответили взаимностью?»
Вероятно, Маяковский ответил ей не очень понятно, поэтому Лили Юрьевне было нечего сказать Катаняну. И он дал своё объяснение:
«Ревность, видимо, нужна была Маяковскому как объект описания, для выражения своих чувств по отношению к героине, в которой он не был уверен никогда, даже в разгар романа. Когда она после любовного свидания с поэтом возвращалась к себе в квартиру, где жил Брик, с которым у ЛЮ „всё было кончено“, его терзали неуверенность и ревность. Впрочем, ревновать он продолжал почти всю жизнь, но не к Брику, а к остальным».
Ещё Лили Брик не могла не обратить внимания на странные строки в посвящённой ей поэме, в которых говорилось о желании автора поставить «точку пули» в конце жизни. Строки эти очень её пугали.
Выяснив отношение Лили Юрьевны к тому, что было сыграно им на «собственном позвоночнике», Маяковский поинтересовался её отношением к нему самому. О том, какой услышал он ответ, поведал Бенгт Янгфельдт:
«Когда после читки Лили сказала, что он ей нравится, Маяковский взорвался: „Нравится? И только? Почему не любишь?“ Лили ответила, что, конечно, любит его – но в глубине души думала: „Люблю Осю“».
К этому у Янгфельдта следует продолжение: провожая Лили Юрьевну домой, Маяковский был таким мрачным и подавленным, что встретивший их Осип удивился и спросил, в чём дело. И Янгфельдт привёл воспоминания Лили, в которых она «говорит о себе в третьем лице»:
«Маяковский всхлипнул, почти вскрикнул и со всего роста бросился на диван. Его огромное тело лежало на полу, а лицом он зарылся в подушки и обхватил руками голову. Он рыдал. Лиля растерянно нагнулась над ним.
– Володя, брось, не плачь. Ты устал от таких стихов. Писал день и ночь.
Ося побежал на кухню за водой. Он присел на диван и попытался силой приподнять Володину голову. Володя поднял лицо, залитое слезами, и прижался к Осиным коленям. Сквозь всхлипывающий вой выкрикнул – «Лиля меня не любит!» – вырвался, вскочил и убежал в кухню. Он стонал и плакал там так громко, что Лиля и Ося забились в спальне в самый дальний угол».
Если бы у Бриков была в тот момент под рукой книга Чезаре Ломброзо «Гениальность и помешательство», они бы могли прочесть:
«… у гениев и помешанных много общего – усиленная чувствительность, экзальтация, сменяющаяся апатией, оригинальность творчества и громадное тщеславие».
Осенью 1915 года Маяковский покинул гостиницу «Пале-Рояль». Этот его переезд явно был результатом того эмоционального всплеска, что случился после читки «Флейты-позвоночника». Смена места жительства стала следующим шагом в его «бешеном ухаживании» за Лили Брик. Василий Васильевич Катанян говорит об этом без обиняков:
«Маяковский переехал на Надеждинскую улицу, чтобы быть поближе к Лиле».
Маяковский сообщил об этом матери в письме от 9 ноября:
«Дорогая мамочка.
Здоров я по-прежнему хорошо. Работаю тоже по-прежнему. Переехал из Пале-Рояля. Так что пишите мне сейчас по такому адресу: ул. Жуковского, д. № 7, кв. № 42, кварт<ира> Брик, для Маяковского. Дорогая мамочка, у меня к Вам большущая просьба. Выкупите и пришлите мне зимнее пальто…».
Александра Алексеевна пальто выкупила и послала в Петроград. И Маяковский во внеслужебное время стал выходить на улицу в присланном ему одеянии. И шляпу надвигал на самые глаза, опасаясь, по словам поэта Сергея Спасского…
«… опасаясь встретить военное начальство».
А Николай Гумилёв 5 декабря 1915 года был, по словам Юрия Анненкова, «за своё бесстрашие» награждён вторым Георгиевским крестом (3-й степени).
Другой поэт-фронтовик Бенедикт Лившиц тоже стал Георгиевским кавалером, был ранен и из армии демобилизован.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.