Новая любовь

Новая любовь

Василий Васильевич Катанян:

«Маяковский ухаживал за Лилей бурно, безоглядно. Ему нравилось и то, что перед ним была дама, женщина другого круга – элегантная, умная, воспитанная, до конца непознаваемая, с прекрасными манерами, интересными знакомыми и лишённая всяких предрассудков. Когда ей хотелось, то „светскость“ она приглушала ироничной богемностью: и эксцентричными клетчатыми чулками, и расписной шалью с лисьим хвостом и варварскими украшениями – смотря по настроению. Непредсказуемость была у неё в крови. Она была начитана не меньше Бурлюка, который был для него авторитетом, и в дальнейшем таким же авторитетом станет для него и Лиля».

Сама же Лили Юрьевна по этому поводу писала:

«Это было нападение. Володя не просто влюбился в меня, он напал на меня… И хотя фактически мы с Осипом Максимовичем жили в разводе, я сопротивлялась поэту. Меня пугала его напористость, его рост, его громада, неуёмная, необузданная страсть. Любовь его была безмерна».

И ещё много лет спустя Лили Юрьевна написала:

«Я сразу поняла, что Володя гениальный поэт, но он мне не нравился. Я не любила звонких людей – внешне звонких. Мне не нравилось, что он такого большого роста, что на него оборачиваются на улице, не нравилось, что он слушает свой собственный голос, не нравилось даже, что фамилия его – Маяковский – такая звучная и похожая на псевдоним, причём на пошлый псевдоним».

Впрочем, «сопротивляемость» Лили Юрьевны продолжалась не очень долго. Бенгт Янгфельдт пишет:

«Маяковский и Лили начали встречаться, в его квартире или в каком-нибудь доме свиданий, где, по словам Лили, Маяковскому нравилась необычная обстановка, красный бархат и позолоченные зеркала… Они были неразлучны, ездили на острова, гуляли по Невскому, Маяковский в цилиндре, Лили в большой шляпе с перьями. По ночам они часто бродили по набережной. По сравнению с Лили все женщины казались Маяковскому неинтересными, любовь к ней одной одним махом изменила всю его жизнь».

Василий Васильевич Катанян:

«Они встречались каждый день и стали неразлучны, но его чувства доминировали. Лиля же была спокойнее и умела держать его на расстоянии, от которого он сходил с ума. Она любила его, но не без памяти. Он скоро стал звать ее Лилей и на „ты“, а она долго обращалась к нему на "вы " и звала по имени и отчеству, соблюдая „пафос дистанции“. Она была то нежна с ним, то отчужденно-холодна, и Маяковскому казалось, что Лиля околдовала его, вселила в него безумие».

Но возникает вопрос: а как же Эльза Каган?

Василий Васильевич Катанян написал об этом:

«По письмам Маяковского и Эльзы той поры, когда он уже увлёкся Лилей, видно, что разрыв прошёл нелегко для Эльзы. Письма свидетельствуют о том, что чувства Эльзы ещё не остыли, она ревнует и досадует:

«Жду тебя с нетерпением, люблю тебя очень. А ты меня не разлюбил? Ты был такой тихий на вокзале… Целую тебя, родненький, крепко, крепко».

«Как у тебя там всё? Жду тебя очень, неужели не приедешь? Напиши хоть, что любишь меня по-прежнему крепко. Целую тебя, милый, много раз».

И так из письма в письмо.

Но ЛЮ с детства умела влиять на сестру и подчинять её своей воле. И Эльза не порвала ни с Лилей, ни с Владимиром Владимировичем, а, страдая и досадуя, подчинилась "обстоятельствам " и сохранила с Маяковским прекрасные отношения до конца его дней. А до конца своих – восторг перед его поэзией, который она испытала ещё в ранней юности».

А что Маяковский?

У него и у Осипа Брика появились новые прозвища. Дело в том, что Лили называла мужа «Ося» или «Осик». Маяковского она стала звать не Володей, а на привычный манер – «Волосиком».

Как истинный поэт-футурист Маяковский произвёл «звуковую инструментовку» этих слов. Прежде всего, он прочёл оба прозвища – Осик и Волосик – справа налево. Получилось «Кисо» и «Кисолов».

Сразу возник вопрос: кто же это такой – Кисолов? Найти ответ было проще простого: Кисолов – это тот, кто занимается ловлей Кис. То есть маленькая собачка – щенок!

И появились два прозвища: «Киса» и «Щен» (чуть позднее – «Счен»), а также объединяющее их словечко «зверята».

Когда в одном из петербургских альманахов была напечатана статья антисемитского содержания, возмутившая Бриков, Маяковский тут же разыскал издателя (оказавшегося евреем) и влепил ему оглушительную пощечину («дал по морде», как написала потом Лили Брик). Издатель вызвал обидчика на дуэль. Но Маяковский, по утверждению Лили Юрьевны…

«… но Маяковский отказался, сославшись на дуэльный кодекс, запрещавший дворянину драться с евреем».

Маяковский продолжал навещать Горького. Несколько раз ходил с ним по грибы. Об этом – Александр Тихонов:

«Маяковский мог часами, отвесив по-детски губу, упиваться рассказами Горького; мог, как мальчишка, конфузиться и отпираться, что, дескать, это не он, а кто-то другой спутал и положил в кошёлку Горького вместо белого гриба – поганку. В грибах он плохо разбирался. Он мог без краю вышагивать лес и, натыкаясь от восторга на сосны, орать наизусть всего „Медного всадника“.

– Ишь какой леший! – любовно говорил о нём Горький, прислушиваясь к его завываниям. – Какой он футурист! Те головастики – по прямой линии от Тредьяковского. И стихи такие же – скулы от них ноют, – да и зауми у Василия Кирилловича сколько вам угодно. Пожалуйста! А у этого – темперамент пророка Исайи. И по стилю похож. «Слушайте, небеса! Внимай, земля! Так говорит господь!» Чем не Маяковский!

– Алексей Максимыч! Идите сюда! Отсюда озеро видно-о! – орал откуда-то с горы Маяковский».

19 августа 1915 года генерал Владимир Джунковский попытался конфиденциально сообщить Николаю Второму, как подрывает престиж императора «святой старец» Григорий Распутин, на самом деле являющийся проходимцем и авантюристом. Однако царь на этот счёт придерживался иного мнения. И Джунковского отставили от всех его высоких должностей, отправив служить на фронт.

Хочется упомянуть ещё об одном событии той поры – по настоятельному совету Лили Брик Маяковский пошёл к дантисту (Янгфельдт называет его фамилию – Добрый) и вставил себе зубы. Похорошел ещё больше. По совету Лили он коротко подстригся, купил себе английские пиджак, пальто с кепкой, жёлтые ботинки и модный галстук, стал ходить с тростью.

Софья Шамардина:

«Летом 1915 года встретились в Москве. Жил Маяковский в Б. Гнездниковском, в девятиэтажном доме, где-то очень высоко.

И вот тут – я помню – увидела его ровные зубы, пиджак, галстук и хорошо помню, как подумала – это для Лили. Почему-то меня это задевало очень. Не могла я не помнить его рот с плохими зубами – вот так этот рот был для меня прочно связан с именем поэта».

Об этом своем преображении Маяковский написал 21 августа и в письме в Москву:

«Дорогие мамочка, Оличка и Людочка!

Здоров я ужасно. Живу в Петрограде. Стараюсь пока что наладить к зиме какую-нибудь денежную комбинацию. Не сердитесь на меня, я похорошел страшно.

Целую всех.

Ваш Володя».

Однако наступившая осень принесла с собой совсем иную «комбинацию», которую пришлось срочно «налаживать» — Маяковского призвали в армию.