Глава шестая Бунтарство и охранка

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава шестая

Бунтарство и охранка

Побег каторжанок

Через несколько дней после того, как рытьё подкопа под Таганскую тюрьму было прекращено, к Исидору Морчадзе пришёл незнакомый ему человек, назвавшийся Василием Калашниковым, и принёс письмо от Елизаветы Матье, сидевшей в Новинской тюрьме.

Новинская женская каторжная тюрьма находилась на Новинском бульваре Москвы. Тринадцать революционерок-подпольщиц, приговорённых за терроризм к каторжным работам, дожидались в ней высылки по этапу. Елизавета Андреевна Матье, осуждённая на четырёхлетнюю каторгу, была одной из них. От имени всех сидевших с нею каторжанок она просила организовать им побег.

Исидор Морчадзе, уже привыкший откликаться на своё новое имя – Сергей Коридзе, впоследствии писал:

«Здесь положение было более серьёзное и сложное. Разгул реакции был настолько громадный, что всё это отражалось первым делом на тюрьмах, на политических узниках.

Дело дошло до того, что каторжанки женской Новинской тюрьмы решили в знак протеста против издевательств над ними применить массовое самоубийство. Получив такое письмо от них, мы все, их друзья на воле, заволновались, конечно, и, чтобы не случилось этого, решили ободрить их всех обещанием побега, не имея для этого ничего на руках».

Сначала заключённые (девять эсерок, четверо социал-демократок, двое анархисток и двое беспартийных) сидели в камере, где вместе с ними находились две уголовницы с дочерьми 3 и 4 лет. Через какое-то время в камере осталось тринадцать каторжанок.

Руководство партии социалистов-революционеров больше всего беспокоила судьба 24-летней Натальи Сергеевны Климовой, члена исполнительного комитета Боевой организации эсеров-максималистов. За участие в подготовке и проведении взрыва на даче Петра Аркадьевича Столыпина 12 августа 1906 года она была приговорена к смертной казни через повешенье, которую ей заменили бессрочной каторгой. Для руководства делом освобождения каторжанок (и Климовой – в первую очередь) в Москву из заграницы прибыл представитель Центрального комитета партии эсеров. Морчадзе и Калашников, которым было поручено организовать побег, звали его «генералом».

Морчадзе писал:

«После долгих усилий и проектов наконец был выработан план побега… Он заключался в следующем. При помощи Тарасовой (надзирательница тюрьмы, помогавшая бежать заключённым), запасаемся своими ключами от тюремной камеры № 8, в которой сидели каторжанки, а также ключом от конторы, через которую нужно было пройти бежавшим. Посредством неё же переправляем в тюрьму платье, деньги и всё прочее, необходимое для побега».

Других надзирательниц предполагалось усыпить, угостив их специально принесённым тортом со снотворным. Ивана Фёдорова, единственного мужчину надзирателя, было решено напоить пивом (со снотворным же).

Исидор Морчадзе:

«В то время я не жил у Маяковских из конспиративных соображений, но все они, Маяковские, были посвящены в мои планы, вся семья Маяковских, включая и Володю, помогала мне».

Ситуация вновь на удивление парадоксальная. Ещё совсем недавно Александра Алексеевна Маяковская писала в прошении московскому градоначальнику: «… мы люди исключительно труда, не принимающие никакого участия в каком-либо преступном деянии». И вот теперь вся её семья помогала готовить побег уголовных преступниц, виновных в смерти многих людей, в том числе совершенно невинных. Среди собравшихся бежать террористок двое были приговорены к смертной казни через повешенье, заменённой бессрочной каторгой.

Участие в этой опаснейшей затее подпольщиков вполне могло стать для Володи Маяковского той булавкой, о которую совершенно случайно укололся его отец. Безумно боясь заразиться смертельно опасным микробом, Маяковский практически перестал обмениваться рукопожатиями, двери открывал рукой, засунутой в карман пиджака, и стал очень тщательно мыть руки. Однако антиправительственная деятельность так сильно манила своей романтичностью, что отказаться от участия в ней он не мог. К тому же ему казалось, что он научился искусно заметать следы. Но коварная «булавка» караулила его чуть ли не на каждом шагу.

Подготовка к побегу была в самом разгаре, когда Морчадзе принесли записку от каторжанок, которые…

«… требовали назначить побег в ночь на 1 июля 1909 г. и сообщали, что у них есть сведения, что после 1 июля 1909 г. внутренний распорядок тюрьмы меняется, и этим надолго, если не навсегда, отодвигается побег.

До первого числа оставалось всего два дня, и вот за эти два дня нужно было успеть всё сделать: заготовить собственные тюремные ключи, платье, деньги и технически выполнить план».

Началась лихорадочная и даже (по словам Морчадзе) «прямо головокружительная» работа.

Людмила Маяковская:

«К нам принесли коричневые гимназические платья для образца и переделки и тонкий материал для пошивки платьев и передников будущим беглянкам. Мама, сестра и я вечерами и по ночам торопливо шили и переделывали, из предосторожности предварительно закрыв двери комнаты. В комнате Володи смолили канат. По квартире распространялся запах смолы, что могло возбудить подозрение, и сильно нас беспокоило».

Готовые платья через надзирательницу Тарасову направлялись («частями – на теле») в тюрьму. Вместе с платьями доставлялись деньги, адреса квартир, где предстояло прятаться беглянкам, и всё прочее, необходимое для побега.

Исидор Морчадзе:

«Володя рвался мне на помощь, умоляя использовать его для этого дела. Я, конечно, использовал его и давал ему разные поручения, которые он добросовестно исполнял. Но в ночь побега я его не мог использовать в качестве проводника бежавших каторжанок, ибо его слишком большой рост мог привлечь внимание, и было рискованно и неконспиративно».

Наступила ночь с 30 июня на 1 июля 1909 года.

Согласно плану, Василий Калашников и Сергей Усов напоили в пивной надзирателя Фёдорова, да так, что тот (по словам Исидора Морчадзе):

«… едва ушёл к себе в тюрьму».

Но и Калашников с Усовым тоже были пьяны, так что пришлось…

«… откачивать их нашатырным спиртом и холодным компрессом».

Когда организаторы побега подошли к тюрьме, возле неё они увидели городового, который никуда уходить не собирался. Тогда к нему, покачиваясь, с бутылкой в руках, отправился Василий Калашников. Подойдя к городовому, он принялся доставать что-то из кармана брюк, и на землю посыпались золотые и серебряные монеты. Расстроившийся Калашников попросил стража порядка помочь ему поднять рассыпанное, пообещав дать в награду половину собранных денег. Городовой бросился собирать.

А каторжанки были уже полностью готовы к побегу. Усыплённые надзирательницы крепко спали. Одна из беглянок, Екатерина Дмитриевна Никитина-Акинфеева (6 лет каторги), потом вспоминала:

«Когда выходили, зазвонил телефон у стола дежурной надзирательницы. Климова сняла трубку и голосом дежурной откликнулась. Говорил обер-полицеймейстер:

– У нас есть сведения, что в Новинской тюрьме готовится побег. Примите меры!

– Ваше приказание будет выполнено, ваше превосходительство!»

Когда подошли к выходной двери, возникло новое препятствие, которое Никитина описала так:

«У железной двери – смертная черта: ключ к ней не примеряли и не знали – подойдёт ли, отворит? Тарасова вкладывает ключ в скважину… раз, другой – не цепляет! В третий раздается отчаянный скрежет и одновременно её возглас:

– Боже мой, всё пропало!

– Что вы, опомнитесь, замолчите! – Гельма вырвала у неё ключ, энергичный поворот – и дверь открыта!»

Гельма – это Вильгельмина Гергардовна Ольденбург (15 лет каторги).

Беглянки покинули тюрьму.

А городовой всё ещё продолжал собирать рассыпанные деньги.

Исидор Морчадзе:

«Побег прошёл блестяще…

Для поимки беглянок была поставлена на ноги не только Москва, но вся полицейско-жандармская Россия; за поимку каждой беглянки была обещана награда в 5 000 рублей. Охранка и полиция совсем потеряли голову».

Ещё бы! Побега такой большой группы революционеров, осуждённых на долгосрочную каторгу, да ещё исключительно женщин, в России не было ни до, ни после. Из бежавших задержать удалось только троих и то случайно. Как писал Владимир Джунковский:

«… постовому городовому показались подозрительными мужчины с женскими голосами, и он задержал их и препроводил в участок. Остальные очутились за границей, откуда год спустя, ко дню св. Пасхи, они прислали депешу в тюремную инспекцию с приветом: «Христос воскресе»».

Исидор Морчадзе:

«… на другой день после побега, прочтя в газетах о совершённом побеге и о том, что полиция объявила пять тысяч рублей награды за поимку каждой беглянки или указание квартиры с беглянкой, Володя, поняв серьёзность положения, бросился ко мне на помощь».

Маяковский отправился на квартиру, где жила жена Морчадзе, художница Елена Алексеевна Тихомирова. На всякий случай (для конспирации) он взял с собой рисовальные принадлежности (краски, кисти, бумагу).

Знал бы Маяковский, что в эту квартиру идти ему было нельзя ни в коем случае!

Данный текст является ознакомительным фрагментом.