IX НОВАЯ СТРАСТЬ (1622–1626)
IX
НОВАЯ СТРАСТЬ (1622–1626)
Если у Рубенса и случаются порой неприятности, то многочисленные удачи вознаграждают его за все. В феврале 1622 года его вызывает в Париж посол эрцгерцогини, барон Вик, который знакомит художника с казначеем Марии Медичи, аббатом де Сент-Амбруаз[159]. Королева-мать только что помирилась со своим сыном. Она снова водворилась в Люксембургском дворце, который за несколько лет до этого для нее построил Саломон де Бросс[160] и который ей пришлось покинуть два года тому назад. Она хочет украсить галерею дворца картинами, иллюстрирующими различные эпизоды ее жизни. Позднее она намерена украсить вторую галерею картинами, прославляющими жизнь ее знаменитого супруга Генриха IV. Рубенсу выпала великая честь — ему заказаны обе эти работы.
И вот его представляют королеве Марии Медичи, которую он видел издали двадцать два года назад, когда вскоре после приезда в Италию присутствовал в толпе придворных на бракосочетании дочери великого герцога Тосканского с Генрихом IV. Кстати, она свояченица Винченцо I, прежнего хозяина Рубенса. Сейчас королеве-матери сорок девять лет. Это толстая матрона с довольно грубыми чертами лица и туповатым взглядом. Как непохожа она на своего мужа, у которого на всех портретах глаза светятся умом и в горделивом облике проглядывает хитрость — этакая помесь рыцаря с лисой!
Само собой, Рубенс согласился принять возложенное на него поручение. Замысел грандиозен, а тема неблагодарна. Что ж, тем лучше! «Признаюсь, по натуре своей я больше склонен создавать произведения крупные, нежели мелкие вещицы. Каждому свое: мой талант таков, что еще никогда ни один замысел, пусть даже самый необычайный по количеству и разнообразию сюжетов, не оказался мне не по плечу»[161]. Рубенс писал эти строки за несколько месяцев до предложения королевы и, конечно, не подозревал, что его желания исполнятся так быстро…
По возвращении в Антверпен Рубенс тотчас взялся за дело. Что можно рассказать о жизни флорентийки, которая стала французской королевой только потому, что Генрих IV по уши увяз в долгах, а Медичи были одними из главных его кредиторов? Под давлением своего министра Сюлли король заочно согласился взять ее в жены, чтобы восстановить позолоту на своем гербе и укрепить свою власть. До женитьбы Генрих видел только портрет Марии Медичи. Она не нравилась ему, хотя и не внушала отвращения. Но едва они поженились, все пошло вкривь и вкось — супружеская жизнь превратилась в ад. После смерти короля Генриха IV Мария Медичи стала регентшей.
Слабохарактерная, надменная, злая и суеверная интриганка, она окружила себя иностранцами и подорвала мудрую политику беарнца. Что до ее ума, то достаточно вспомнить слова ее наперсницы, жены маршала д?Анкра, которую допрашивали на процессе по обвинению в колдовстве. На вопрос о том, какими чарами она околдовала королеву, итальянка не без дерзости ответила: «Ничем другим, кроме власти, какую умная женщина имеет над дурой». Королева-мать долго враждовала с сыном, Людовиком XIII[162]. Чего тут только не было — и арест, и изгнание, и побег, и даже самая настоящая битва. Наконец Мария Медичи подчинилась воле короля. Говорили, что к этому примирению приложил руку Ришелье [163].
Из истории этой жизни вполне можно было извлечь драматический материал для нескольких картин. Но Рубенс прекрасно знал, как надо обходиться с правдой. Так пусть же ему на помощь придут аллегория и мифология! Он начинает с Парок, прядущих нить жизни будущей королевы. Тут не обходится без Юпитера с Юноной. Для «Воспитания Марии Медичи» Рубенс пускает в ход Минерву, Аполлона, Меркурия и трех Граций… Когда же Генрих IV получает портрет своей суженой, сама Франция советует ему… следовать влечению своего сердца! В Лионе, где король впервые встречает свою жену, он уже сам выступает в образе Юпитера. В «Рождении Людовика XIII» торжествуют Плодородие и Здоровье. В «Смерти Генриха IV» короля оплакивает Франция. «Правление королевы» славят чуть ли не все боги Олимпа. В «Совершеннолетии Людовика XIII» явлены все добродетели. Отталкивая разъяренную Распрю и испепеляя чудовищ, «Меркурий примиряет молодого короля с его матерью». Наконец, в «Торжестве Истины» Людовик XIII под эгидой этой богини отдает свое сердце матери!
В этих композициях, брызжущих неуемной фантазией, Рубенс преображает в феерию весьма малопочтенную биографию своей героини. Он окружает ее такой роскошью аксессуаров, что они едва ли не оттесняют ее на второй план. Посмотрите хотя бы на это «Прибытие в Марсель». Взоры зрителя привлекают роскошные нереиды, а отнюдь не королева, которую Франция принимает в свои объятия. Даже в «Короновании Марии Медичи» — одном из немногих эпизодов, где художник обошелся без аллегории, — на первом плане мы видим двух великолепных собак. И это в церкви Сен-Дени! Но Рубенс так галантно обошелся с королевой, он наделил ее столькими несуществующими прелестями, что Мария Медичи не помнила себя от восторга. Такая трактовка истории поистине во вкусе великих мира сего…
Через несколько месяцев Рубенс приехал в Париж показать королеве-матери свои эскизы. Она их одобрила, сделав лишь незначительные замечания, и Рубенс возвратился в Антверпен, чтобы мастерская могла приняться за работу.
На помощь ван Дейка рассчитывать больше не приходилось. Этот блистательный помощник Рубенса уже почти два года как уехал из Антверпена. Томас Говард, граф Арундел, самый известный любитель искусства среди своих соотечественников, уговорил его перебраться в Англию. Король Карл I [164] назначил художнику содержание и отпустил в Италию. С той поры «иль питторе кавалереско» одерживал одну победу за другой. Злые языки, правда, утверждали, что он «лучше умеет целовать руки дамам, чем держать кисть», однако это не помешало ван Дейку впоследствии создать в Англии совершенно новый жанр портрета, блестящего, изящного, исполненного непринужденной грации, не исключающей, однако, психологической глубины. Но у Рубенса остались преданные помощники — Снейдерс и Вилденс. Появились и новички: Юст ван Эгмонт, Теодор ван Тюлден, Якоб Мурманс[165]. И однако работа над галереей — длительная и трудоемкая — отнюдь не поглощала художника целиком. Рубенс публикует свои «Палаццо Генуи»[166] — плод его пребывания в Италии. Удобный случай высказать некоторые мысли об архитектуре в надежде, что «старый, так называемый варварский или готический стиль мало-помалу выйдет из моды и исчезнет во Фландрии, уступив место симметричным постройкам, соответствующим правилам греческой и римской древности, которые восстановили в правах к вящей славе своей страны люди, наделенные самым изысканным вкусом».
В 1623 году семью Рубенса постигает жестокий удар. Умирает его старшая дочь Клара Серена, которой едва исполнилось двенадцать лет. Это один из тех жестоких ударов судьбы, которые напоминают человеку, чье победоносное шествие, кажется, ничто не может остановить, о бренности всего земного. Но надо одолеть горе, еще теснее сплотить вокруг себя своих осиротевших родных и мужественно продолжать борьбу.
Три месяца спустя Рубенс отправляется в Париж проверить, как будут смотреться в галерее его композиции. Рубенса ждет в Париже большая радость — встреча с Клодом-Фабри де Пейреском[167]. Уже довольно давно он переписывается с этим блестящим гуманистом и по возвращении в Антверпен продолжает писать ему с еще большим усердием. Он обсуждает с ним латинские эпиграммы, новые книги, драгоценные камни и даже поверяет ему свои идеи насчет «перпетуум мобиле».
Нет темы, какую нельзя было бы обсудить с Клодом-Фабри де Пейреском. Это всесторонне образованный человек. Он много путешествовал, а теперь уединенно живет в Эксе, где исполняет обязанность советника парламента. Его «кабинет» состоит из музея, собрания медалей, библиотеки и зверинца.
У него живут кошки, козы, черепахи и птицы. В библиотеке Пейреска пять тысяч томов и двести рукописей. Он всегда охотно одалживает свои книги, приходит в отчаяние, когда ему забывают их вернуть, но не может устоять перед искушением поделиться с другими своими сокровищами. Он очень горд своей портретной галереей. «У меня есть работы Вуэ[168], покойного Поурбюса, Фр. Аполлодоро[169] и некоторых других. Надеюсь, что у меня будет даже работа господина Рубенса», — написал он одному из друзей. Надежда Пейреска осуществилась. У него есть античная мраморная скульптура, гравюры, разные редкости. Ум Пейреска — сокровищница самых разнообразных знаний.
Во время пребывания в Париже Рубенс познакомился также с братом Пейреска, Паламедом-Фабри де Валаве[170]. Этот парижанин и придворный тоже вступил в переписку с Рубенсом. Они обсуждают научные проблемы и последние события. Узнав об осуждении Теофиля де Вио [171], Рубенс просит прислать ему нашумевший «Сатирический Парнас», ибо гуманист, даже самый благочестивый, не может не интересоваться творениями выдающегося ума, пусть они даже считаются непристойными.
В работе у Рубенса новый успех. Для алтарного образа аббатства св. Михаила Рубенс повторил одну из своих любимых том — «Поклонение волхвов». Эта картина, написанная им самим, — один из самых блистательных его шедевров. Когда Рубенс обходится без услуг своих помощников по мастерской, он становится более эмоциональным и более светлым. Исчезают последние остатки караваджизма. Свет в картине возобладал над тенью. Рисунок стал более гибким, мазок более воздушным.
В этом новом «Поклонении волхвов» с его фигурами больше натуральной величины все служит одному — очаровывать глаз. Не знаешь, на чем остановить восхищенный и удивленный взгляд: то ли на мавританском короле Балтазаре в зеленой шелковой одежде, то ли на громадном старце Мельхиоре с лицом старого философа, красный шитый золотом плащ которого — сам по себе удивительно написанный кусок? Есть тут коленопреклоненный волхв в свободном белом одеянии. Дева Мария представляет собой здоровую фламандку с белоснежной кожей. Среди всей этой феерии почти забываешь о младенце Иисусе. И в самом деле — чего тут только нет. Люди в шлемах, красавец всадник, оседланные верблюды и бык. На пороге огромного хлева самым естественным образом высится коринфская колонна. Можно написать длинное исследование об искусном подборе красок, о мастерстве композиции, но свести это произведение только к технике — не значит ли его умалить? Подлинное искусство выше техники, и Рубенс доказал это своим блистательным произведением. Он, как всегда, сначала сделал эскиз, потом написал картину — и все, что было вначале неясным или беспорядочным, вдруг чудом нашло свое место и стало казаться естественным в этом произведении, проникнутом духом, неподвластным земным случайностям.
К концу 1624 года аббат де Сент-Амбруаз начинает торопить Рубенса: сестра французского короля выходит замуж за принца Уэльского. Галерея должна быть закончена без промедления. Ришелье, который в результате примирения короля с королевой-матерью получил кардинальскую мантию и пост первого министра, тоже хочет приобрести произведение, написанное Петером Паулем. Рубенс не упускает случая пожаловаться, что он «самый занятый и загнанный в мире человек», что не мешает ему обсуждать в письмах к своим корреспондентам разнообразнейшие темы. Мимоходом он объявляет своему другу Валаве, что он «самый равнодушный к публичным делам человек — были бы в целости и сохранности мои геммы и моя собственная персона»[172], хотя незадолго до этого он в величайшей тайне писал Пекиусу о голландских делах. Что ж, тот, кто выступает в качестве дипломата, пусть даже от случая к случаю, должен уметь скрывать свои мысли. Кстати сказать, этот «самый равнодушный» к публичным делам человек за несколько месяцев до этого хлопотал о дворянском звании и получил его благодаря лестному для него отзыву епископа Сеговии, который возглавляет в Мадриде Высший совет по делам Фландрии.
В феврале 1625 года Рубенс приезжает в Париж. Его картины уже в галерее. Некоторые закончены прямо на месте. Высокопоставленные лица приходят посмотреть, как они выглядят. Впрочем, по сути дела, важно только одно мнение — первого министра.
Арману дю Плесси де Ришелье сорок лет. Всего год он находится у власти, но уже все называют его не иначе, как кардинал. Под аристократическими манерами кардинал прячет железную волю. У него есть заклятые враги и фанатичные приверженцы. В девятнадцать лет став епископом, он обвел вокруг пальца папу Павла V, который сказал тогда: «Из этого юноши выйдет великий пройдоха». Ришелье стремительно шел в гору. В тридцать лет он уже был членом Совета и духовником молодой королевы Анны Австрийской[173], потом секретарем правительства королевы-матери, государственным секретарем по военным и иностранным делам. Был период, когда ему пришлось считаться с Марией Медичи и ее фавориткой, Элеонорой Галигаи. Тогда говорили о правлении трех юбок. Недаром кардинал утверждал, что надо «приносить жертвоприношения богам, даже тем, которые к нам неблагосклонны». Но теперь дело сделано. Власть в руках Ришелье, и он намерен пользоваться этой властью, а не полагаться на случай. Государственный деятель «должен спать, как спит лев — с открытыми глазами».
Ришелье не преминул явиться в галерею, чтобы бросить беглый взгляд на полотна Рубенса. Ни одно облачко не должно омрачать это произведение, написанное во славу примирения. Гм! Вот картина «Королева покидает столицу»… Какие неприятные воспоминания! Немедленно заменить эту работу другой! Рубенс покорился. Призвав на помощь Олимп, он создал аллегорическое произведение, туманная помпезность которого никого не может задеть. Это прославление Регентства: «Возрождение наук и искусств благодаря королевскому великодушию и щедрости». И Рубенс объявляет: «Этот сюжет не связан ни с какими государственными соображениями и не относится ни к кому в частности; он имеет большой успех, и я уверен, что если бы мне предоставили полную свободу действий, другие сюжеты не вызвали бы ни скандалов ни нареканий». Королева-мать в восторге. Аббат де Сент-Амбруаз тоже.
Наконец, в галерею является король Людовик XIII. Кажется, он вообще впервые наносит визит в Люксембургский дворец. Рубенсу поранил ногу неловкий сапожник. Художник лежит в постели, поэтому пояснения к картинам дает аббат де Сент-Амбруаз, «ловко изменяя их толкование там, где это необходимо». Король вполне доволен. Вот что значит аллегория, оставляющая широкий простор для догадок! Однако другие зрители относятся к картинам куда менее восторженно. По их мнению, художник слишком свободно обошелся с богами. Эти хулители не представляют себе, насколько трудна была его задача. В серии «Жизнь Генриха IV» он докажет им, что ему вовсе не нужна мифологическая оснастка, когда ему предлагают достойный сюжет…
Тем временем Рубенс не забывает и о политике. Справедливо или нет, но он считает, что герцог Нейбургский, которого ожидают в Париже, имеет поручения от испанского короля: «Он уполномочен королем вести мирные переговоры и заключить договор с голландцами». Это не нравится Рубенсу, который в 1623 году сам тщетно пытался вступить в переговоры с Соединенными Провинциями. Появление нового действующего лица не устраивает Петера Пауля. Он не сомневается в том, что все это «дело рук секретаря суда де Би», и настаивает, что это неуместная затея: «Миссия герцога Нейбургского приведет только к разглашению наших тайных намерений, — пишет он из Парижа, — и даст нашим врагам-французам время решительно и энергично воспротивиться нашим планам и приложить все старания, чтобы их сорвать. Они окончательно отобьют у принца Оранского охоту к переговорам, и он прервет переговоры, уже начатые, — а Вашему высочеству известно, что в некоторых отношениях они продвинулись довольно далеко».
Пустив в ход всевозможные аргументы, чтобы сорвать миссию герцога Нейбургского, Рубенс заканчивает письмо: «Но я умоляю Ваше высочество хранить в тайне мое сообщение и предать мое письмо огню. Я верный слуга герцога, пользуюсь его благосклонностью и весьма ему обязан, да и я не хотел бы причинить никаких огорчений (боже меня от этого сохрани!) господину де Би. Я его друг и ни за что на свете не хотел бы нанести ему обиду. Но благо общества и преданность Вашему высочеству важнее для меня всех прочих чувств, посему я полностью полагаюсь на осторожность Вашего высочества и рассчитываю на соблюдение тайны»[174].
Одиннадцатого мая произошло заочное бракосочетание Генриетты Французской, третьей дочери Марии Медичи, с Карлом I, который стал английским королем всего за месяц до этого. Рубенс присутствовал на брачной церемонии и едва не переломал себе кости: помост, на котором он стоял, рухнул, и он чудом не упал вместе с ним. Его другу Валаве повезло меньше — он сильно ушиб голову. Хотя празднества и приемы по случаю свадебного торжества, устроенные теми, кого Рубенс в этот период называл «наши враги-французы», позволили ему завязать полезные знакомства, он был недоволен. Он представил Ришелье план росписи второй галереи, но Ришелье был так занят делами правления, что не удостоил посмотреть заметки художника. Рубенс решил уехать, как только ему заплатят за сделанную работу… Он не без раздражения замечает, что о решении Ришелье узнает наверное «через год» уже в Антверпене.
И однако ему грех жаловаться. Он свел знакомство с собратом по искусству, неким Балтазаром Жербье[175], который состоит в свите герцога Бекингема. Этот ловкий человек, наполовину француз, наполовину испанец, прежде чем поступить на службу к англичанам, жил во Франции и в Голландии. Рубенс неоднократно беседовал с ним и дал ему понять, что брюссельский двор сожалеет, что нарушились былые дружественные отношения между Англией и Испанией. Петер Пауль несомненно рассчитывал, что Жербье передаст эти слова своему господину. Бекингем явился во Францию, чтобы отвезти молодую королеву к ее царственному супругу. Жербье представил Рубенса Бекингему.
Нарисовать портрет — лучшее средство изучить лицо человека и узнать его характер. Рубенс добивается разрешения написать портрет герцога Бекингема. И вот перед ним блестящий щеголь, любимец двух королей, всесильный хозяин английского королевства. Бекингем — ровесник своего доверенного Жербье, ему тридцать три года. Это красавец с холодными глазами, тонким носом и капризным ртом. Усы и бородка у него светлые, волосы золотистые. Высокомерный, изысканный аристократ, он способен на любую дерзость. Он так бесцеремонно вел себя при мадридском дворе, что расстроил намечавшийся брак принца Уэльского, своего нынешнего государя, с сестрой Филиппа IV. В Париже ходят упорные слухи, что он страстно влюблен во французскую королеву. Дочь Филиппа III, Анна Австрийская — высокая двадцатичетырехлетняя красавица. Король относится к ней весьма прохладно. Мудрено ли, что смельчак Бекингем решил попытать счастья.
Слишком быстро и легко снискавший почести, герцог ни в чем не знает удержу. Бедняга Иаков I[176], не питавший склонности к женщинам, нежно любил своего фаворита, едва ли не был влюблен в него. По милости этого слабовольного монарха безвестный Джордж Вильерс в течение нескольких лет стал виконтом Вильерсом, виночерпием короля, потом графом, маркизом, потом герцогом Бекингемом, главным конюшим, главным управителем королевскими заповедными водами и лесами, хранителем Пяти Портов, председателем суда королевской скамьи, управляющим Вестминстерским дворцом, коннетаблем Виндзора и первым лордом Адмиралтейства Англии. Его мать и брат были осыпаны деньгами и титулами, вся его семья разбогатела. Опьяненный успехами, он стал совершенно ненасытен. В особенности его снедала жажда славы. Иногда он бывал любезен и весел, но чаще всего несдержан — им овладевали вспышки ярости. В ненависти он бывал беспощаден, зато мог в мгновение ока вознести к власти какого-нибудь бесстыдного льстеца, впрочем, потом столь же быстро ввергнуть его в ничтожество. Бекингем в равной мере презирал людей и деньги. Влияние его на молодого короля Карла I было едва ли не большим, чем на слабодушного Иакова I, хотя и по другим причинам.
Но, несмотря на все свои прекрасные связи, Рубенс недоволен. Его работа до сих пор не оплачена. «Я здесь просто задыхаюсь, — пишет он. — И если мне не заплатят за усердие, с которым я постарался услужить королеве-матери, возможно, я не захочу взяться за дело еще раз!» И подумать только, что он преподнес большую картину казначею королевы, чтобы ускорить расчеты… Так ничего и не получив, Рубенс решает вернуться домой.
После долгой осады сдался город Бреда. Это блестящая победа Спинолы. Инфанта собирается посетить побежденный город. Рубенс надеялся ее сопровождать. Но он немного опоздал и, к большой своей досаде, не застал ее ни в Брюсселе, ни в Антверпене. Но ему некогда печалиться об этой неудаче — со времени приезда Петера Пауля его осаждают «визитами и поздравлениями» друзья и родственники…
Кроме сдачи Бреды в жизни северян произошло еще одно, не менее важное событие — умер Мориц Нассауский. Правда, у грозного штатгальтера был нелегкий характер и Генеральные штаты немало от него натерпелись — у него была хватка диктатора. Недаром он, неисправимый женолюб, принял сторону суровых гомаристов в их споре с арминианами[177] только ради того, чтобы подорвать гражданскую власть в лице старого Олдебарнвелде. И не на нем ли лежала вина за страшное преступление — казнь великого пенсионария Голландии, человека, который отдал всю свою жизнь делу свободы? Этого преступления почтенные сограждане так никогда ему и не простили — в частности, национальный поэт Вондел[178] неумолимо преследовал его своими яростными проклятиями. Тем не менее почти сорок лет принц Мориц был щитом и шпагой молодой республики. Кроме сражений, которые он выиграл в открытом поле, он взял осадой тридцать восемь городов и крепостей, захватил неожиданным нападением пять городов и десять фортов и освободил двенадцать крепостей, осажденных врагом. Он был великим полководцем, стратегом и реформатором военных методов. Какой-то жеманнице, пожелавшей услышать от него самого имя первого из современных полководцев, он ответил: «Спинола — второй». Этот сын Молчаливого и Анны Саксонской воспитал талантливых учеников, которые в дальнейшем показали, что они достойны своего наставника, — это его брат Фредерик Хендрик[179] и их двоюродный брат, молодой Тюренн[180]. Однако Испания надеется, что, лишившись Морица, Соединенные Провинции станут более сговорчивыми и скорее согласятся на мировую.
Вскоре Рубенс начинает принимать активное участие в переговорах. «Ради того, чтоб услужить моей государыне, мне приходится часто выезжать без промедления»[181]. Он и в самом деле очень много разъезжает. То он в Дюнкерке вместе с инфантой и Спинолой, снаряжающим военный флот, то в Германии. Полгода он проводит в Брюсселе. «Я очень устал от того, что так долго нахожусь вдали от дома»[182],— пишет он в ноябре. Но все же не возвращается… С тревогой следит Рубенс за действиями Англии, Франции и Голландии, за Тилли и Валленштейном[183], а также за событиями в Ла-Рошели[184]. Он мечет громы и молнии против Бекингема, повинного в нападении на Кадис, и сожалеет о молодом повелителе этого наглеца, «который очертя голову бросается сам и увлекает свой народ в безумную, ничем не оправданную, затею. Ибо войну можно начать по своей воле, но отнюдь не всегда ее удается по своей воле закончить»[185]. Мудрые слова, вполне оправданные смутными временами в Европе. После восстания в Богемии война все шире распространяется по империи, и еще трудно предвидеть, какой размах она приобретет.
Невзирая на все эти неприятности, Рубенс не забывает о своих личных интересах. Что бы он ни говорил, он очень раздосадован, что заглохли разговоры о галерее Генриха IV. Тщетно пишет он аббату де Сент-Амбруаз. Этот достойный человек не утруждает себя ответом. «Из его молчания я заключаю, что ветер переменился, впрочем, это меня нимало не огорчает»[186],— пишет он Валаве и, однако, просит этого придворного «осторожно» осведомиться, чем вызвано молчание аббата. Не без досады Рубенс подводит итог своей работе во Франции: «Если посчитать, сколько раз мне приходилось ездить в Париж и сколько времени я там потерял зря, нельзя не признать, что мой огромный труд в честь королевы-матери был для меня весьма невыгоден. Не относить же в самом деле к выгодам этой работы щедрость герцога Бекингема» [187].
Рубенс умалчивает о том, что пребывание в Париже дало ему возможность написать портрет короля Людовика XIII в военных доспехах, а также парадный портрет королевы Анны Австрийской. Впрочем, если работать для царствующих особ лестно, то заставить их раскошелиться нелегко. Тот же самый Людовик XIII уже несколько лет назад заказал Рубенсу двенадцать картонов для гобеленов, воспроизводящих эпизоды из жизни Константина, но все еще не заплатил. Рубенс несколько смягчился, узнав, что Ришелье намерен купить у него две картины, но тут же не преминул напомнить о том, что с ним еще не расплатились за старые работы.
Увы, времена отнюдь не благоприятны для тех, кто занят мирным трудом. Англия подписала договор с Голландией. Французский король пытается договориться с гугенотами, чтобы укрепить свое международное положение. Дела Испании плохи, как никогда. Забывая свою обычную сдержанность, Рубенс восклицает: «Уж лучше бы эти юнцы, от которых нынче зависит судьба мира, договорились между собой по-дружески, чем будоражить по своей прихоти весь христианский мир»[188]. Юнцы — это Людовик XIII, Карл I и Филипп IV. Самому старшему из них двадцать четыре года.
В феврале Рубенс возвращается наконец домой. Здесь с грехом пополам начали готовиться к войне с голландцами. На море уже были первые стычки. И, как всегда, стране не хватает денег. Ее высочество инфанта в согласии со своим покойным мужем в свое время поддержала идею создания ломбардов, чтобы облегчить долю несчастного народа, из которого высасывали кровь пиявки-ростовщики, а теперь ей самой приходится прибегнуть к услугам этих заведений. Суперинтендант финансов Венсеслас Кубергер, более сговорчивый, чем банкиры, выдает эрцгерцогине деньги под залог ее драгоценностей.
Рубенс всегда с интересом осведомляется о новых книгах, особенно если речь в них идет об археологии, но подлинная его страсть — политика. Хотя в письмах к Пейреску и Валаве он постоянно комментирует различные ученые труды, большая и самая живая часть этих писем посвящена европейским делам и отчасти придворным сплетням. Уезжая из Парижа, Валаве предложил Рубенсу вместо себя другого корреспондента. Это Пьер Дюпюи, историк и гуманист, который составил опись архивов и опубликовал акты Тридентского собора.
В середине июня Рубенса внезапно постиг тяжелый удар. В возрасте тридцати четырех лет умерла Изабелла Брант. Она жила так незаметно, так скромно держалась в тени, что невольно забывают о том, что в течение шестнадцати лет она была верной подругой художника. В общем о ней мало что известно. В восемнадцать лет она вышла за Рубенса и родила ему рано умершую дочь Клару Серену и двух сыновей — Альберта и Николаса. Она была скромной свидетельницей восходящей славы мужа. Ее портреты, написанные Рубенсом, почти ничего не говорят о ее внутреннем мире. У нее были большие мечтательные глаза, спокойное выражение лица, но, пожалуй, в улыбке, которой художник наделил ее в последнем портрете, чувствуется меланхолия.
Изабеллу Брант похоронили в аббатстве св. Михаила рядом с Марией Пейпелинкс, и Рубенс украсил гробницу жены картиной, изображающей деву Марию с младенцем Иисусом. В письме к своему новому другу Пьеру Дюпюи он произнес надгробную хвалу покойной: «Я потерял добрую подругу, которую любил и не мог не любить по той естественной причине, что она была совершенно лишена недостатков, свойственных ее полу: она не была ни суровой, ни слабой, а доброй, честной и столь добродетельной, что все любили ее при жизни и оплакивают после смерти. Эта утрата поразила меня до глубины души, и поскольку единственный врачеватель всех горестей — это забвение, дитя времени, мне не остается ничего другого, как уповать на него. Но нелегко мне будет отрешиться от горя при воспоминании, которое до конца моих дней я сохраню об этом самом дорогом и чтимом мною существе». И он добавляет, что путешествие несомненно принесет ему пользу. «Новые впечатления, открывающиеся взору при перемене мест, занимают воображение и не дают пробудиться скорби» [189].
Рубенс скорбит. Но уже старается утешиться. Такова жизнь…
Данный текст является ознакомительным фрагментом.