ГЛАВА ПЕРВАЯ Народ или Сталин

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Народ или Сталин

Борьба народов Советского Союза против власти коммунистического режима, олицетворенного Сталиным представляет исключительное явление в истерии всего человечества.

Граждане Советского Союза всех национальностей и народностей в первый же день нападения — 22 июня 1941 г. — на Советский Союз гитлеровской Германии не стали оказывать сопротивления вероломному и жестокому врагу. Пораженчество приняло неслыханные и невиданные прежде в истории России размеры не только в Красной Армии, но и во всей стране. В ней участвуют рядовые, младший, средний и высший начальствующий состав вооруженных сил СССР. В нем участвует буквально все население включая комсомольцев, коммунистов, не исключая и высших партийных и советских работников. Не только полки, но целые армии без всякого сопротивления сдаются немцам.

Беспрепятственно шагающего врага, население СССР встречает цветами и традиционным хлебом — солью. Руками советских граждан разрушаются памятники Сталину и другим вождям коммунизма. Рабочие военных заводов (запомните: рабочие, проверенные НКВД, у которых биография ничем не «запачкана») игнорируют приказ сталинского правительства об эвакуации в глубокий тыл и, прячась от войск НКВД (единственных тыловых защитников и опричников ига Сталина), с нетерпением поджидают прихода немцев. Об остальном населении нечего и говорить.

Каковы причины этого неслыханного в истории человечества явления? Было ли это предательство народами СССР своего Отечества или нечто другое?

Чтобы дать на этот вопрос правильный и неопровержимый ответ необходимо указать на факты имевшие место в то время. Мне, отказавшемуся защищать власть Сталина и ставшему на путь открытой вооруженной борьбы против этой власти, хотелось бы совершенно искренно и правдиво дать ответ перед Родиной и её историей, что побудило меня и миллионы подобных мне советских граждан влиться в ряды Освободительного Движения Народов России, возглавленного генералом Красной Армии А. А. Власовым. Мне, бывшему комсомольцу, воспитанному в советской школе, думается, что я вправе рассказать то, что мне пришлось видеть и испытать живя в СССР.

Я кратко расскажу о своей жизни весьма похожей на жизни миллионов других советские граждан.

Мой отец принадлежал к трудовой интеллигенции. До революции он работал в конторе «Экспорт-хлеб» принадлежавшей богатому помещику Лагофедис — владельцу хлебных ссыпок на Дону. Отец владел семью иностранными языками и работал в конторе в качестве переводчика и специалиста до злаковым культурам.

В революции отец участия не принимал, а после нее начал служить в советском торговом флоте. В 1927 г. в городе Таганроге вновь открылась экспортная контора «Экспорт-хлеб» и отец, как специалист был послан советскими властями на ту же должность, — переводчика и агронома. На Таганрогском рейде стояли десятки иностранных судов, погружая зерно. За свою работу отец получал хорошую плату, т. к. его работа считалась специальной — (соприкасаться приходилось с иностранным миром), и мы жили сравнительно много лучше окружавших нас соседей. Жители города Таганрога в этот период времени, тяжело работая вели полуголодную жизнь. Только «начальство»: директора заводов, заведующие крупных магазинов, большие технические специалисты, жили хорошо. Особенно хорошо были обеспечены ответственные политические работники, не говоря уже о работниках ГПУ (позже НКВД).

В эти годы мне приходилась не раз слышать от людей старшего поколения о жизни при НЭПе (Новая Экономическая Политика) введенной в свое время Лениным. Народ поговаривал, что жизнь при НЭПе была лучше и явно сожалел о минувших днях. Некоторые сожалели о жизни в дореволюционной России, другие наоборот ругали царский режим и говорили, что при нем хорошо жилось только богатеям, а о народе царская власть не заботилась.

Так, ведя полуголодную жизнь и творя грандиозные государственные стройки (главным образом тяжелую индустрию), жило население СССР. Были и аресты в эти годы, так называемых, «политических», вылавливались остатки «контр-революции»: бывшие белогвардейцы и им сочувствующие, а затем всевозможные троцкисты, бухаринцы и им подобные. Народ мало разбирался, кто такие троцкисты или бухаринцы, но власть оповещала население, что эти люди предатели дела Ленина. Народ мало этим интересовался, больше думал о хлебе. В начале тридцатых годов положение совсем ухудшилось: началась насильственная коллективизация. Крестьяне не желали идти в колхозы. Их нежелание, непривычность и неприспособленность работать а коллективе, а затем и явный саботаж привели к тому, что урожай в эти годы не пришлось снимать — его не было.

Правительство решило одним бесчеловечным ударом по крестьянству сломить его сопротивление. Оно (правительство) отдает приказ отобрать всё зерно, т. е. хлеб, от крестьян житницы СССР — крестьян Дона, Кубани и Украины, обрекая этих тружеников на голод. В села направляются тысячи чекистов, партийных активистов и, с помощью местных активистов из коммунистов и комсомольцев, начинается очистка под метлу колхозных амбаров; у оставшихся еще единоличников-крестьян перекапывают все огороды, сады и дворы, рыщут на чердаках, на печах и под полами в поисках зерна. Все найденное отбирается до последнего; отбирается не только хлебное зерно, но и ячмень, овес, просо и т. д. Крестьяне остались без хлеба. Начались крестьянские бунты. В ответ правительство применило беспощадный террор. Сотни тысяч крестьян были отправлены в кацеты, тысячи расстреляны… Непосильный полуголодный труд, мучения, болезни и смерть были неизбежным концом этих мучеников, попавших в кацет только за то, что они хотели жить.

Зимой 1932-33 г. г., как последствие выкачки всего хлеба из колхозов разразился страшный голод. Картины были потрясающие. Мне пришлось быть очевидцем этого ужаса в гор. Таганроге. Крестьяне местных сел, оставшись без крошки хлеба, бросились в город в надежде получить работу на заводах, где по карточкам рабочим выдавался хлеб в таком количестве, при котором можно было не умереть с голода. За неимением квартир, которых не хватало самим жителям города, пришлые крестьяне стали рыть землянки вокруг города. Рылись просто ямы, кое-чем прикрывались от дождя и снега. Ввиду того, что власти запрещали такое «строительство» и милиции разгоняла «строителей», эти поселения получили название «нахаловки» т. е. строились нахально, ради спасения своей жизни. Тем, кому удавалось получить работу, получал карточку на хлеб и жил; тем, кому это не удавалось, ходил по городу, прося милостыни. У хлебных лавок стояли тысячные очереди ожидая хлеба. Занимали очередь еще с ночи, как только стемнеет, не глядя на то, что милиция постоянно разгоняла такие «хвосты». Стояли на морозе, в снегу, дрожа и глотая голодные слезы, целыми ночами. Утром получали жалкий кусок хлеба и делили на семью, на мелкие кусочки, которые жадно съедались. Он был черный, как смола, полусырой и жидкий, в нем было все, что угодно, кроме настоящего зерна. Но голод делал его неимоверно вкусным и в нем была жизнь!

На зиму Таганрогский порт замерзал. Закрывалась навигации. Закрывалась и контора «Экспорт-хлеб» и мои отец терял должность до следующей навигации. С потерей работы он терял всё и мы — наша семья — начинали голодать, как и все другие. Как только ударили морозы в 1932 г., голодающие, бродящие по городу, стали умирать сотнями и тысячами. Я помню, идя в школу, видел их лежащими на улицах. Мне было очень страшно и я, проходя мимо, старался не смотреть на трупы. Как только началась весна, выжившие голодающие печали пухнуть. Это страшная картина. Это были пухлые трупы людей с кровоточащими ногами, с полусумасшедшим взглядом и с протянутой рукой, просящей хлеба. Я помню у наших соседей Хворостовых умер отец от голода. Это было зимой. Его сын Гришка Хворостов пришел к нам и сообщил, что отец «дошел». Он попросил меня поискать веревку, чтобы привязать к салазкам труп отца и отвезти на кладбище. Я нашел кое-какой обрывок. Останки Гришкиного отца обмотали тряпками и закрыли мешком. Зайдя с Гришкой в их комнату, увидел его мать. Она смотрела на нас, но не могла говорить. Она была уже живой труп. Мы молча вышли и потянули салазки по сугробам снега к кладбищу. Нужно было тянуть на другой конец города. Дойдя до Старого Базара, я не мог дальше тянуть: мои детские, силы мне отказали. Пурга засыпала мне глаза, ветер сбивал с ног. Несчастный сын потянул салазки с трупом своего несчастного отца сам. Он вернулся вечером к зашел к нам. Моя мать сварила несколько картошек и мы с Гришкой поели. Он рассказал нам, что отца дотянул он до кладбища, перекинул через забор в снег и этим похороны окончились. Когда весной пригрело солнце и стаял снег, то оказалось — подобных Гришке были тысячи: вдоль кладбищенского забора с внутренней стороны лежала горы трупов. У людей не было ни средств, ни сил, хоронить своих родных.

Да, это были страшные, тяжелые годы… К концу 1934 г. положение немного улучшилось. На улицах не стали валяться трупы, но все еще жить было неимоверно трудно.

Как только открылась экспортная контора и мой отец опять занял свою должность, мы стали оживать. Моя мать спасала от голода своих четырех сестер с их семьями, делась всем тем, что мы имели. А меж-тем, в Таганрогской порту лежало в амбарах и под открытым небом миллионы пудов зёрна. Это зерно было свезено из колхозов Донской области на продажу иностранным державам. Сталинское правительство продавало советский хлеб за бесценок и иностранцы охотно его покупали. Начался советский демпинг на мировом рынке хлебом. На рейде стояли греческие, итальянские и английские суда, спешно погружая, добытый потом и кровью советских колхозников, хлеб. Порт и место погрузки окружены высоким забором. Близко подходить не разрешается. Рабочих, при выходе из порта, тщательно обыскивают. Если найдут зерно в кармане, то за «расхищение государственной собственности» пойманный, по закону, получал 10 лет концлагеря. На заводах и фабриках та же картина. Люди, не имея чем питаться и во что одеваться, тянут, воруют все что попадется, под руки, в надежде «загнать» и купить «жрачки». Поймают — значит «поплыл» на 10 лет, не поймают — значит добудешь пожрать, будешь жив. Такова была «философия» несчастных «воров». Ими были все без исключении. «Начальство» воровало еще больше. У них свой «блат». Заведующий обувной фабрики снабжает обувью заведующего магазином пищевых продуктов и наоборот и т. д. А в магазинах пустые полки; все то немногое, что туда попало, пошло по «блату». В общем шла борьба за существование. Кто сумел, тот два съел, кто не сумел, тот остался голодный. Правительство в попытках пресечь всеобщий грабеж, прибегает ко все более и более жестоким мерам. Появляются сотни концлагерей, покрывающих территорию СССР.

Надо иметь ввиду, что когда говорится о советском правительстве, то понимается Политбюро ВКП(б) во главе со Сталиным, ибо, фактически, все главные решения в вопросах политической, экономической и т. д. жизни Сов. Союза принимались Политбюро (а позже, примерно с 1936-37 г. самолично Сталиным) и правительство СССР было лишь исполнительным органом этого Политбюро.

После организации массового крестьянского голода Политбюро нашло «козлов отпущения» для реабилитации себя среди населения, свалив причины голода с его ужасами на «врагов народа», которыми оказались по тем или иным причинам неугодные ему (Политбюро) партаппаратчики, чекисты, советские бюрократы. Тысячи таких «козлов отпущения» пополнили тюрьмы и кацеты НКВД, тысячи их были расстреляны.

Итак, и результате голода 1932-33 г. г. Политбюро убило пять зайцев.

1. Подавило сопротивление крестьянства в самых хлебных районах страны;

2. Поколебало демпингом мировой хлебный рынок;

3. Показало «мировому пролетариату» как много и как дешев хлеб в СССР и, следовательно, как хорошо живется там народу;

4. Избавилось от неугодных ему в ком. партии и гос. аппарате людей и, наконец, самое главное,

5. Продемонстрировало населению СССР, как оно зорко стоит на страже и защите интересов этого населения и как оно строго карает «врагов народа», покушавшихся на эти интересы.

Но все эта еще не то, это не было главной причиной отказа народных масс, оказать сопротивление гитлеровской армии.

Государство становилось на новые рельсы. Переменилась вся государственная система дореволюционной России. Строилась совершенно необходимая государству тяжелая индустрия. Вооружалась армия.

Из отсталого, с массой феодальных пережитков, аграрного государства, с его многомиллионным безграмотным и в массе невежественным и без политического сознания народом, нужно было сделать государство равное окружавшим его европейским державам, уже давно ставшим цивилизованными и индустриальными. Все это не так было просто. К тону же революционная разруха все это усложнила. Народ это понимал.

Несмотря на голод, лишения, неимоверно трудную жизнь, народы ни за что и никогда не пришли бы к такому стихийному решению: миллионами сдаваться в плен и встречать врагов хлебом в солью.

Причины были другие и более основательные.

В годы вышеописанных событий советское государство, как известно, возглавлял Сталин. Последний придя к власти, немедленно приступил к организации силы, которая могла-бы ему обеспечить его единоличную власть. С этой целью он, существовавшее уже ЧЕКА (орган гос. безопасности), насыщает своими ставленниками. Каждый чекист, получивший высокую должность естественно был этим обязан лично Сталину, а, следовательно, и становился опорой власти последнего. В течение нескольких лет верхушка аппарата Чека (ОГПУ-НКВД) стала состоять исключительно из ставленников Сталина, преданных ему людей. Молодые кадры чекистов в специальных школах обучались быть фанатичными защитниками власти Сталина. В НКВД подбирались люди с особыми качествами. Малодушным там не было места. Они должны были быть людьми, для которых пытки и мучения их жертв доставляли бы им огромное наслаждение. Кадры НКВД ковались из садистов. Сеть НКВД опутала всю страну и особенно ее армию.

В каждом населенном пункте, независимо от количества населения, находился отдел или уполномоченный НКВД. На каждого жителя в отделе НКВД заводилось дело. В это дело заносилась подробная биография каждого лица, его социальное происхождение, специальность, поведение и т. п. Если биография была «запачкана», т. е. были родственники заграницей или кто-либо из них был осужден за «политику» или же кто-либо из них участвовал в контрреволюции — эти люди были на особом учете.

Местный отдел НКВД заводил сеть шпионов из местных жителей, при чем это делалось в большинстве случаев принудительно. Просто-напросто человека вызывали в отдел НКВД и говорили ему, что он должен следить за своими родственниками, друзьями, знакомыми и вообще за окружающими. Слушать, что они говорят, какого политического настроения и кто из них говорит против власти или же недоволен властью.

Отказаться исполнять возлагаемую миссию было равносильно тому, если тут же с места добровольно отправиться на 10 лет в концлагерь или же сразу на тот свет.

Такими невольными шпионами становились, многие граждане Советского Союза. В результате началась слежка одного за другим, при чем, если «шпион» пытался увильнуть от «работы», то его обвиняли в бездействии, а это значило, что «шпион» может сам «поплыть» на 10 лет в концлагерь. В силу этого люди начали лгать друг на друга. Были такие, которые стремились выслужиться и лгали беспощадно на своих же друзей. За это получали награды, как активисты, и действовали еще энергичнее. В школах детей уже со школьной скамьи призывали быть бдительными и вылавливать «врагов народа», приучали быть шпионами. В результате шпионажа и доносов начались массовые аресты. Хватали любого, на кого только был донос. Достаточно было сказать одно неосторожное слово о недовольстве властью, а тем более ругать ее, как сразу же становился «врагом народа». Даже двери, окна и стены имели уши. Массовые аресты бросили в концлагеря как раз тот элемент, который с оружием в руках в революцию 1917 г. сражался в рядах Красной Армии, т. е. крестьян и рабочих. Помещиков, капиталистов и прочих «контр-революционеров» уже давно уничтожили. Часть из них революция выбросила заграницу, часть была перебита во время революции, а остатки были ликвидированы сразу же после революции, при чем это производилась с большой тщательностью и систематически, так что вскоре после революции их и праха не оказалось.

Сталину все это было известил лучше, чем кому-либо другому, но аресты советских граждан — крестьян, рабочих и интеллигенции производились дли того, что-бы запугать народ, пресечь всякую мысль о возможности вести какую-либо борьбу против единоличной власти Сталина. К тому же приобретались миллионы совершенно бесплатных рабов, которых можно было использовать на самых тяжелых работах в любом месте и на любых условиях.

О жизни, о мучениях в концлагерях я писать не буду. Об этом много написано людьми, лично испытавшими эти пытки. Об этом известно всему миру. Я только скажу, что концлагерники — полутрупы рабы, изможденные голодом и мукой едва ли могли принести существенную пользу государству своим мучительным трудом. Работы, которые их принуждали исполнять в холодной Сибири, требовали особенно здоровых, сильных и уже, конечно, не голодных людей. Труд голодных полутрупов сводился к минимальной продуктивности, сопровождаемой голодом, страданиями и смертью. Государство тратило зря большие деньги на многочисленную администрацию лагерей, начальство, охрану и прочих дармоедов, охранявших концлагеря. Таким образом получается, что сталинские концлагеря в СССР были во вред государству к существовали с единственной целью: устрашения населения и сохранение единоличной власти диктатора. Если Сталин опутывал своим аппаратом насилия гражданское население, то можно себе представить, каковы его старания были в этом отношении в армии — в среде вооруженных людей? Писать об этом, я думаю, излишне. Все было устроено так что, как говорят, и «комар носа не подточит».

Конечно, народы СССР не раз пытались подняться против власти Сталина, но эти попытки стоили столько крови, столько мук и терзаний, что народ, в конце концов, почувствовал и понял, что сталинский аппарат насилия настолько силен и усовершенствован, что свергнуть его совершенно невозможно. Тогда началась единоличная борьба за свою собственную жизнь. Каждый боролся только за то, что-бы хоть кое-как утолить мучительный голод, лишь бы прожить день и не быть арестованным, как «враг народа». Вся борьба за жизнь сводилась только к этому. Тем не менее, что-бы достичь этого, нужно было беспредельно лгать, лгать без конца, восхваляя до небес Сталина. Нужно было предавать своих родных и друзей. Голодному нужно было кричать, что он сыт; раздетому, что он одет, что неимоверно счастлив ввиду заботы о нем «любимого», мудрого «вождя», «учителя», «отца народов» — товарища Сталина. И кричали, и выступали с речами, насыщенными словами «мудрый», «любимый», а в душе… темная ночь.

Я хорошо помню сталинское «жить стало лучше, жить стало веселее».

К середине 30-х годов Сталин стал полновластным хозяином в партии и стране. Что-бы придти к единоличной, неограниченной власти, Сталину пришлось, прежде всего, убрать со своего пути на верхах коммунистической партии тех большевиков, которые искренне верили в идею коммунизма, верили в то, что коммунизм принесет народу свободу, равенство и хорошую жизнь. Такие люди были среди крупных партийных работников, среди многих военноначальников Красной Армии. С необыкновенной хитростью и ловкостью эти люди стали ликвидироваться Сталиным. Это были самые опасные враги Сталина, он знал что их не запугать, что они ради идеи, в которую они верят, не пожалеют своей жизни и в случае чего будут бороться. Оставалась только одно: используя провокацию, уничтожить их физически. Эти люди получили сталинский ярлык «Враги народа» и беспощадно, после нечеловеческих пыток в застенках НКВД, принужденные подписать ложные обвинения, расстреливались. Естественно, что такие действия Сталина привели к противодействию со стороны крупных военноначальников и партийных работников Советского Союза.

В СССР существовала версия, что в 1937 г. была предпринята большими начальниками советских вооруженных сил и некоторыми крупными партийными работниками, попытка свергнуть власть Сталина.

По версии, в заговоре участвовали почти все командующие военных округов, начальники родов войск и другие высшие начальники.

Заместитель наркома обороты маршал Тухачевский, командующей Киевским военным округом командарм 1-го ранга Уншлихт, начальник Военной Академии им. Фрунзе командарм 1-го ранга Корк в начале июня 1937 г. были судимы и обвинены особым судом (в составе маршалов СССР) в измене и в тот же день расстреляны. Начальник ПУ РККА (Политическое Управление Рабоче-Крестьянской Красной Армии) армейский комиссар 1-го ранга Гамарник, когда к нему явились чекисты, чтобы его арестовать, застрелился.

Позже были арестованы, обвинены в «измене» и расстреляны — 1-й секретарь Дальневосточного край Крутов, начальник штаба ОКДВА (Особой Краснознаменной Дальневосточной Армии) комкор Сангурский, член Военсовета этой армии, армейский комиссар 2-го ранга Таиров, начальник Дальневосточного отдела НКВД Дерибас.

В течении 1937 г. было арестовано около 75.000 командиров и начальников разных степеней (в числе них был и известный маршал Рокосовский, освобожденный в сентябре 1941 г.). В 1938 г. были ликвидированы начальник генерального штаба маршал Егоров, командующий ОКДВА маршал Блюхер, маршал Федько, т. е. те, которые по затее Сталина в 1937 г. судили Тухачевского и других вышеупомянутых.

Из маршалов СССР не тронутыми остались только Буденный и Ворошилов, но и эти в то время держалась «на волоске». Почему пощадил их Сталин, только известно ему. В 1937 г. Сталин совершил полный разгром вооруженных сил СССР.

Необходимо учесть, что командирами полков, дивизий, корпусов, а тем более командующими военных округов, в то время могли быть только люди, которые в гражданскую войну 1918-22 г. г. воевали в рядах Красной Армии против белых. Они своими подвигами, военными талантами со временем и достигли высоких командных постов в Красной Армии. Таким образом, получается, что аресты командиров Красной Армии, совершаемые по приказу Сталина, выкашивали командиров с большой боевой практикой и служебным стажем. Уничтожался мозг и костяк Красной Армии.

На командных постах удерживались только те, которые, скрывая в глубине души свои чувства, умело лицемерили перед Сталиным. В Политбюро, в личном окружении Сталина все «строптивые» давно уже были ликвидированы, как «враги народа», остались только покорные восхвалители его «мудрых» действий. Это передавалось на 5-ти миллионную коммунистическую партию, а через нее на все население СССР. Бесконечное и беспрестанное вынужденное восхваление Сталина. В итоге Красная Армии к началу советско-германской войны оказалась или с молодыми, не «нюхавшими пороха» командирами или с состарившимися «полководцами» вроде Буденного и Ворошилова.

Заседания ЦК партии превратились в чистейшую декорацию. Членам ЦК оставалось только соревноваться в своих выступлениях в восхвалениях действий «мудрого» и «великого». К этому свелась роль как малых, так и больших работников коммунистической партии и государственного аппарата. Вышло так, ВКП(б) служила исключительно и только декорацией диктатуры Сталина. Власть в СССР оказалась не советской (название взято от слова «советываться» — какие там советы!) власть оказалась сталинской — единоличной диктатурой.

Такое положение вещей разочаровывало верующих в коммунизм людей; у них терялась вера и надежда в «рай» на земле. Сталин компрометировал теорию Маркса, а эта преподносилась народу совершенно тождественной с действиями и именем Сталина. Об этом твердилось без конца в советской печати, об этом кричалось на всевозможных собраниях и митингах. Это внушалось детям со школьной скамьи. В результате народ, ненавидя Сталина, стал ненавидеть и советскую власть и вообще коммунизм, как таковой, в который он, народ, потерял веру. В коммунистическую партию стали вступать по необходимости — просто приспосабливались к жизни в существующих условиях. Кому удавалось получить партийный билет (а это не так легко было), тот получал сравнительно лучшую должность, а следовательно и зарплату.

Периодически Сталин устраивал чистку ком. партии, сопровождаемую арестами членов партии. Окрещенные «врагами народа», расстреливались или отправлялись в специальные концлагеря. Это делалось Сталиным с целью предупреждения какого-либо заговора против него в партии. Страх перед заговором, все больше и больше овладевавший Сталиным учащал чистки партии.

После чистки, места «врагов народа» занимали другие, получившие партийные билеты. Многих из них в скором будущем ожидала та же участь — ярлык «врага народа», пытки, концлагеря и смерть. И так беспрестанная мясорубка, вряд ли ранее виденная человечеством.

Опираясь на свой аппарат насилия в лице чекистов, Сталин создал для них особые условии жизни. Кроме того, что чекисты получали хорошую заработную плату, они получали еще и продукты питания и товары ширпотреба в специальных магазинах, в так называемых закрытых распределителях. В этих закрытых распределителях было всего в изобилии и все продавалось по твердым государственным ценам. Каждый чекист и его семья обеспечивались полностью и жили в комфорте. Однако и в самой среде чекистов велась ожесточенная борьба за право занимать место чекиста. Шло напряженное соревнование в их кровавой работе. Каждый чекист, что-бы оставаться чекистом, должен был неустанно и беспрестанно доказывать свое усердное служение и верность Сталину. В связи с этим чекисты изощрялись в жестокостях при пытках своих жертв. Ими придумывались самые утонченные мучительные пытки. Сталину нужно было, что-бы названные «врагами народа», как можно скорее подписывали предъявленные им обвинения, и на основании этого их можно было расстрелять или отправить на более медленную и мучительную смерть в спец. концлагеря. Чекисты-же, чтобы как можно лучше услужить Сталину, а это значит гарантировать себе место в НКВД и продвинуться по служебной лестнице, не жалели ни сил, ни времени в истязаниях своих жертв.

Те чекисты, которые оказывались «неспособными» и не могли успешно добиваться у своих жертв признания в вине, обвинялись в измене и становились сами жертвами, испытывая те же пытки.

По приказу сверху чекисты должны были шпионить друг за другом и доносить своим старшим начальникам. В среде чекистов царил шпионаж и подсиживание друг друга. Там тоже шла борьба за жизнь.

Такой системой, заведенной в среде чекистов, Сталин достиг наибольшей продуктивности чекистского труда — море невинной крови советских граждан и сохранение своей личной власти.

* * *

Все вышеописанные действия Сталина являются общеизвестными, совершенно неопровержимыми фактами. Преступные действия Сталина по отношению к народу и привели к тому, что в 1941 г., при нападении Германии на СССР, народы Советского Союза стихийно решились использовать единственный шанс сбросить иго Сталина путем допущения на свою территорию иностранного врага, принимать его в начале войны за союзника в борьбе против коммунизма и уж, во всяком случае, за зло менее страшное, чем иго Сталина.

Как потом оказалось, народ попал из огня да в полымя, — попал в тиски между двумя жестокими врагами, которые боролись между собой за господство над ним.

Впоследствии, к этим двум врагам присоединился еще и третий, вольный или невольный, но враг: союзники Сталина — правительства США и Англии.

Несмотря на такое совершенно безнадежное положение частью русского народа, во главе с ген. Красной Армии А. А. Власовым все-таки была сделана попытка свергнуть иго Сталина. К этой части русского народа присоединились и другие народности СССР. Присоединились, во главе с ген. Кононовым и казаки. Их участие в Освободительном Движении Народов России я, принадлежащий к этому народу душой и телом, и намерен правдиво осветить, назвав свою книгу именем казачьего вождя рожденного бурей неисчислимых жестоких сражений Освободительной Борьбы.

* * *

Я вернусь к описанию своей жизни в Советском Союзе. В середине 1937 г. мой отец однажды придя домой с работы с радостью заявил нам, что он принят кандидатом в компартию. К этому времени он уже давно потерял должность переводчика «Экспорт-хлеба» и плавал в местном судоходстве. Отец выразил уверенность, что как только он будет принят в члены компартии, непременно получит приличную должность с хорошим окладом и мы заживем лучше. Мой сестра в это время также как и я училась в средней школе. Жить на отцовский скудный заработок нам было очень трудно. Сестра всегда мечтала о хороших туфлях, чулках и платьях, которые она не имела и которые мечтала приобрести за свои деньги, как только окончит школу и начнет работать. Полуголодная и бедно одетая, она всегда спешила в школу. Ее некоторые подруги, отцы которых были членами ком. партии и занимали хорошие должности, ходили хорошо одетые я не раз слышал, как она, глотая слезы, говорила об этом матери… «Мне стыдно мамочка, идти из студенческий вечер, у меня порваны туфли и нет чулок…»

Сестра больше всех обрадовалась заявлению отца о приеме его в кандидаты ком. партии. Наша жизнь с этого дня облегчилась надеждой. И вдруг надежда оборвалась жуткой реальностью.

12-го декабря 1937 г. в 3 часа ночи к нам постучали в дверь. Вошли двое людей в форме НКВД в сопровождении завдома.

«Хозяин дома?» — Отец поднялся. Чекисты предъявили ордер на обыск. Долго и тщательно рылись они по всем углам, распарывали одеяла, подушки, щупали пол и т. д. Отец сидел с невозмутимым видом; вины за собой он не чувствовал и был спокоен. Перерыв все, мрачные и неразговорчивые чекисты заявили отцу, что он должен проехаться с ними в отдел НКВД для «некоторого разговора».

Я не знаю, что почувствовал отец после этих слов чекистов, значение этих слов давно уже было хорошо известно всем гражданам СССР, но он спокойно оделся, посмотрел на мать, на сестру и подойдя ко мне взял мое лицо в свои руки. Несколько секунд он смотрел на меня, затем круто повернувшись, не поворачиваясь, пошел к двери. За ним последовала чекисты. Как окаменелые стояли мы. Затем мать, как подкошенная рыдая, упала на сундук. Сестра, обняв ее, залилась слезами. Молча смотрел я на них. Что-то тоскливое и больное зашевелилось в моей детской душе. Я тогда не знал еще, что я навеки потерял своего отца. Я не знал тогда, что моего беспредельно любимого отца, — моего папку, — повели на пытки, на нечеловеческие мучения в подвалы НКВД.

Через полчаса запыхавшись вся в слезах прибежала моя двоюродная сестра Таня — дочь брата отца. Она сообщила, что у них забрали отца, и неудержимо рыдая, закрыла лицо руками. А через три дня забрали и двух ее старших сестер. У матери Тани, всегда очень болезненной, отнялся от горя язык. Через две недели арестовали брата моей матери. Его дети — мои двоюродные братья и сестра — остались также без отца. Горе охватило нашу семью и всех наших родственников.

В том-же доме, где жили мы, жил и сослуживец отца по «Экспорт-хлеб». Он был англичанином, прожившим в России много лет, но оставался Великобританским подданным. Этот англичанин — Альфред Карлович Робертс — был женат на русской и имел двух взрослых сыновей. Той-же ночью, когда был арестован мой отец и его брат, был так-же арестован и Альфред Карлович. Через две недели он неожиданно ночью пришел домой. Это было перед утром. Его жена перепуганная, постучалась к нам и вся в слезах сообщила, что пришел Альфред Карлович в ужасном виде и не может говорить. Я помню как все мы вскочили с кроватей и со страхом и трепетом вошли в комнату где склонившись над столом, держа голову а руках, сидел человек, которого сразу я не узнал. Его лицо было все в синяках и ссадинах. Зубы все были выбиты и распухшие губы все время нервно подергивались. В его глазах был ужас и страх. Увидев нас, он встал и, сделав два шага в нашу сторону, упал на пол. Его подняли и положили на кровать. Придя в сознание, несчастный начал говорить. Трудно было разобрать слова, с трудом выговариваемые разбитым вдребезги ртом, но все же мы начали его понимать. Он сказал, что ему приказано НКВД в течение трех дней покинуть Советский Союз, как Великобританскому подданному. Он рассказал, что как только его привезли в НКВД, ему сразу же предложили подписать предъявленное обвинение в ведении пропаганды против советской власти. Сказав чекистам, что он не имеет никакого понятия о пропаганде против власти, а поэтому не может подписать ложное обвинение, он стал просить следователя разобрать недоразумение. Вместо ответа, следователь, соскочил со стула, ударил его в лицо кулаком и матерясь стал кричать, что он разберет так, что у него и костей целых не останется. Били и били без конца, говорил Альфред Карлович, затем стали закладывать руки в дверь и прижимать, это было нестерпимо больно. За две недели пыток он сдался и подписал ложное обвинение. Его должны были судить, а затем расстрелять или отправить в концлагерь, но случилось неожиданное. Он был вызван к следователю ночью, где ему было приказано в течении трех дней покинуть Советский Союз. Очевидно, Английское Правительство, узнав от своего посольства об арестах в СССР своих подданных, потребовало от советской власти освободить и выслать их (британских подданных) в Англию.

С замиранием сердца слушали мы этот страшный рассказ. Затем мать спросила Альфреда Карловича не пришлось ли ему видеть в НКВД нашего отца. Опустив глаза, он совсем тихо сказал, что он его видел, когда отца привели на очную с ним ставку. Альфреда Карловича заставляли в очной ставке с отцом сказать, что отец был его соучастником в ведении пропаганды против советской власти. Отца ввели к следователю под руки, всего искалеченного и избитого. Альфред Карлович сказал, что он отказался дать ложные показания на моего отца, после чего чекисты с остервенением стали его (Альфреда Карловича) избивать. Он потерял сознание и после этого больше не видел моего отца.

Рассказ об избитом и искалеченном моем отце сильно на меня подействовал. Кровь бросилась мне в голову, когда я это услышал. Всем своим детским существом я протестовал против насилия, совершенного над моим отцом. От обиды и гнева у меня сжалось в спазмах горло и потемнело в глазах. Мне неудержимо захотелось плакать. Мать, сестра и все другие, слушая рассказ Альфреда Карловича, горько плакали. Я же, выбежав из комнаты, залез на чердак и в бессильной злобе проплакал там целый день. С этого времени у меня проявилась и осталась непримиримость к неволе и насилию в любых их проявлениях.

Чувство брезгливости и ненависти к людям, одетым в форму НКВД навсегда осталось в моей душе.

В том же месяце, после ареста моего отца, было арестовано почти все начальство Таганрогского порта. Был арестован и начальник порта, главный инженер, капитан порта и многие другие технические и партийные работники. В том же месяце разразился массовый арест всех иностранцев, проживавших в Таганроге испокон веков. Это были ассимилированные люди, давно ставшие русскими. Только их не русские фамилии выдавали их не русское происхождение. Главным образом это были греки.

Я помню в школе, учитель географии рассказывал нам происхождение нашего города. Он говорил, что основали его греки. Что эти предприимчивые и торговые люди поселялись вдоль побережья Черного и Азовского морей. Обосновавшись в нашем городе, они назвали его «Тагани», а потом уже, много лет спустя, русские прибавили «Рог» (город, представляет из себя полуостров, изогнутый как рог). Поэтому получился Таганрог. Вдоль побережья тянется улица Греческая, после революции переименованная в улицу 3-го интернационала, но таганрогцы по-прежнему называли ее Греческой, т. к. в каждом втором доме на этой улице жили греки и здесь же была их греческая церковь.

Так вот, этих русских греков в течении нескольких дней выкосили до единого. Это была страшная картина: вопли жен и детей, душераздирающие крики и гул моторов. Чекисты хватали отцов, бросали их в «Черный ворон» (закрытая автомашина черного цвета, прозванная народом «Черный ворон»). Следом выскакивали матери, жены, дети и вопили благим матом. Мы — наша семья — жили на Греческой улице и были свидетелями этой картины. Я помню, как со страхом выглядывал из комнаты и побледнел, когда забирали живущих напротив нас греков. В одном доме жило три брата. Они были многодетными. Чекисты забрали всех троих братьев и их старших сыновей. Младшие — подростки и дети — плакали, провожая своих отцов.

За месяц до арестов греков, в семье близко знакомых нам греков, умер отец. Убитая горем его жена часто приходила к нам. Поголовные аресты греков увеличили горе. У нее забрали трех сыновей. Младшему было 18 лет. Несчастная мать потеряла рассудок.

Недалеко от нас жид старый грек — сапожник. Ему было более семидесяти лет. Его арестовали, но живого не довезли. Он умер в «карете» НКВД.

Греческий священник, глубокий старик, умер сразу же во время обыска от разрыва сердца. Греческую церковь, после ареста греков, закрыли. Русские храмы, к этому времени, уже давно были закрыты. После закрытия греческого храма прекратились всякие Богослужения в городе.

Вскоре началась высылка из СССР греческих подданных.

В Таганрогском порту разыгралась драма, которую мне пришлось наблюдать. Греческо-подданных матерей (отцов всех арестовали — подданных и не подданных) погружали на пароход, их детей, советско-подданных, оставляли в СССР. Рыдания, обмороки и плач детей, сопровождали трагедию. Малые дети навеки расстались со своими матерями. Я провожал своих двух друзей, с которыми вместе играл еще ребенком. Будучи соседями, мы вместе выросли, стали подростками. Они ни слова не знали по гречески. Они были русскими мальчиками. По непонятной для них причине только потому, что они случайно оказались греческими подданными, они принужденно покидали родину.

Такая трагедия постигла русских греков в 1937-38 г. г. не только в Таганроге, но и по всей территории СССР. Подобное происходило и с другими иностранцами.

Потеряв отца нам стало жить еще труднее. После его ареста пришли чекисты и описали все имущество. У нас забрали все, даже материнское приданное. Нас выбросили из коммунальной квартиры. Мы поселились в полуразваленном помещении, которое было списано, как нежилое. Горе сломило мать и она, получив невроз сердца, подолгу лежала после сердечных припадков. Если бы не помощь сестер, не выжить бы нам.

Сестра ходила в НКВД узнавать о судьбе отца. На ее вопрос следовал короткий стандартный ответ: «Отправлен на этап без права переписки». Прошло неописуемо тяжелых три года. При помощи теток, мать получила работу в шляпочной мастерской. Заведующая мастерской, сердечный человек, устроила так, что мать брала работу на дом. Сестра бросила учиться и помогала матери. Я не отставал от них и вскоре научился искусно мастерить женские шляпки. На заработные гроши мы кое-как перебивались. За три года привыкли жить без отца; острая боль заглушилась временем.

В этом году мне исполнилось 17 лет. Я учился в девятое классе средней школы. Я с детства мечтал окончить десятилетку и поступить учиться в военно-морское училище. Мое детство, проведенное с отцом в плаваниях, куда он меня брал с собой каждые летние каникулы, а затем мое горячее участие в яхт-клубе, как яхтсмена, привили мне большую любовь к морю. Я мечтал одеть на себя мундир морского офицера. Репрессия моего отца рушила все мои планы. Мне стало ясно, что ни в какое военное училище меня не примут. Тогда посоветовавшись с тетками, мы решили, что я брошу школу и поступлю учиться в котлостроительный техникум. «Все-же будет специальность», — говорила мать, — «даст Бог время переменится и получишь должность по специальности». Я поступил учиться в Котлостроительный техникум. Меня приняли в комсомол и я с усердием принялся изучать «Капитал» Маркса. На пришлось мне и полгода проучиться в техникуме, как матери отказали в работе в шляпочной мастерской. Тогда мне пришлось бросить учебу и идти работать чернорабочим на обувную фабрику. Мои сверстники учились в военных и технических училищах, а я — стал чернорабочим. Еще в школе в седьмом классе, я полюбил свою соученицу, она отвечала мне взаимностью. Завязалась первая юная любовь. Она была дочь инженера. Ее мать была коммунистка — партийный работник, когда ее мать узнала, что дочь встречается со мной — сыном политзаключенного, она категорически запретила ей иметь со мной дружбу. Она приходила к нам в дом и устраивала скандалы моей матери. Конечно, это нисколько не помогало, — мы продолжали тайно встречаться. Но с годами мы становились более взрослыми и начали многое понимать. Она стала студенткой педагогического института, а я — чернорабочим. У нее был путь в будущее открыт, а у меня закрыт навеки. Я был «прокаженным» — сыном «врага народа». Между нами, против нашей воли, образовалась пропасть. Я нравственно страдал. Но я был не один. На нашей улице было много юношей, моих сверстников, с такой же участью.

Помню, однажды встретившись с одним из таких приятелей, мы стали обсуждать вопрос каким образом попасть в военное училище? Пришли к тому, что решили написать прошение наркому обороны маршалу Ворошилову. «Я напишу, — говорил мой приятель, — что я отказываюсь от моего отца, да и к тому же в конституции ясно написано — «сын за отца не отвечает». Я решил написать тоже. Долго я сидел над письмом наркому. Я разъяснил и доказывал в письме, что я горю патриотизмом к своей великой родине, что я вырос на море, что я яхтсмен и имею морскую практику и поэтому буду полезен советскому государству, как морской командир. Что я еще писал в этом же духе Клементию Ефремовичу, теперь уже не помню, но когда я дошел до того места, где решил написать, что отказываюсь от своего отца ради всего изложенного выше, я остановился. Трудно выразить словами охватившее меня чувство. Вспомнился родной, безгранично любимый отец. Мысленно представился окровавленным, избитым, жестокими чекистами.

За что? Во имя чего?

У меня першило в горле и усиленно билось сердце. Но разум диктовал другое: «Отца не спасешь и не вернешь, а дорогу в жизнь пробивать нужно». Чтобы пробить эту дорогу, нужно было выйти из «прокаженных», перестать быть сыном «врага народа», вновь войти в общество не «прокаженных». А это, как мне думалось, можно было достичь только в том случае, если я одену военный мундир, отличусь в службе, поступлю в компартию, — и дорога в жизнь для меня откроется. Однако, бушующее непримиримое с насилием чувство, побороло разум и я не написал, что отказываюсь от своего отца, а лишь коротко упомянул, что мой отец репрессирован органами НКВД, но что это не уменьшает мое горячее стремление служить великой родине. Я писал правду.

Отпета на мое письмо от наркома обороны я не получил. Мое наивное письмо наверняка сразу же из почты было направлено в отдел НКВД. Адрес, написанный на конверте, обеспечивал письму путь в этом направлении. Наверняка какой-то чекист, кисло улыбнувшись, изорвал мое письмо и бросил его в мусорный ящик. Да если-бы это письмо и попало в руки наркома, что-бы он мог сделать даже при его желании помочь мне? Ровным счетом — ничего. Директива о непринятии на военную службу родственников репрессированных исходила от Сталина и сам нарком обороны в любой момент мог стать «врагом народа». Даже главарей НКВД — Ягоду, Ежова, постигла эта участь. Сталинский аппарат насилия, как заколдованный круг, сковывал людей, исключая всякую возможность из него выйти. Делал людей, всех без исключения, ничтожествами, независимо от того, кто они были и какую роль играли в государстве, ставшим империей террора и страха.

В конце марта 1941 г. мне пришла повестка из городского Военного Комиссариата (военкомата). Обрадованный, я помчался сообщить об этом моему приятелю. Оказалось, что он тоже получил такую-же повестку. На другой день, явившись в назначенных срок в военкомат, я увидел там всех своих знакомых ребят, у которых, как я знал, были репрессированы отцы по 58-й статье.

Через несколько дней после медицинского осмотра нам заявили, что все мы зачислены в 46-ю команду и должны явиться для отправки в части. В какой род войск мы направлялись, нам не сказали несмотря на то, что многие из нас неоднократно задавали этот вопрос.

В начале апреля меня проводили служить в армию. Провожая, мать, роняя слезы, осенила меня крестным знамением. Сестра, обняв меня, коротко сказала: «Ну, что-же, езжай, служи Отечеству». Поезд тронулся. Я покидал родной город.

«… Раскинулось море широко и волны бушуют вдали…» — запевал чей-то голос в темноте и десятки других подхватили эту любимую русскую песню. Лежа на полке, прислушиваясь к словам с детства знакомой песни, под монотонный стук вагонных колес, я мысленно перебирал в памяти картины минувших событий, пройденных перед моими глазами, в родном городе. О плохом вспоминать не хотелось, старательно отгонял печальные мысли, снова и снова возвращался к урывкам промелькнувших счастливых минут в моей жизни. Радовала появившаяся надежда и вера в то, что дорога в будущее откроется. Я ехал служить в Красную Армию. Опечаливала только мысль о трагедии вновь постигшей мою сестру.

Накануне свадьбы ее жених отказался от брака. Он поступал учиться в Военно-инженерную академию и поэтому не мог жениться на дочери репрессированного. Брак с таковой закрыл бы ему все дороги в Академию.