Глава IV

Глава IV

Жизнь с матерью. – Замужество. – Стремление к независимости. – Париж. – Литературные знакомства и работы.

После смерти г-жи Дюпен Авроре снова пришлось делать выбор между матерью и родными отца, которые прямо объявили, что не будут иметь с ней ничего общего, если она не согласится жить с ними, в их среде. Молодая девушка без малейшего колебания выбрала мать и уехала с нею в Париж. Мечта ее детства исполнилась: она поселилась вдвоем с матерью в маленькой квартирке (сестра ее Каролина была уже замужем) и могла вполне наслаждаться скромной мещанской обстановкой. Но тут ждало ее полное разочарование: после простора и свободы Ногана она задыхалась в тесных комнатах и на пыльных улицах; после того мира философских размышлений и поэтических грез, в который она была погружена, интересы и заботы, наполнявшие дни ее матери и знакомых матери, казались ей ничтожными, жалкими и скучными, а главное, вместо той тесной взаимной любви, на которую она рассчитывала, между нею и матерью чуть ли не с первых дней начались неприятности.

Софья досадовала, что дочь не принимает участия в ее хозяйственных хлопотах и домашних работах, а вместо того читает какие-то непонятные книги; она еще раньше получала из Шартра письма, в которых передавались все скверные сплетни насчет Авроры, и решила, что дочь ее испорчена нелепым воспитанием, что ее следует «переделать». За эту «переделку» она принялась со своей обычной необузданностью. Она беспрестанно придиралась к девушке, осыпала ее самыми нелепыми упреками и обвинениями, отнимала у нее книги. Все эти неприятности в соединении с отсутствием движения, к которому Аврора привыкла в Ногане, расстроили ее здоровье. Мать встревожилась и уговорила ее провести лето у своих знакомых, в деревне близ Мелена.

Семейство, куда попала Аврора, состояло из отца, матери и пятерых дочерей, из которых старшая была года на два моложе Авроры. Хозяева, г-да Ретьер, были веселые, радушные люди, в доме постоянно собирались гости, вечно раздавался смех, затевались игры, прогулки, театральные представления. Очутившись среди этой оживленной компании, Аврора вдруг как будто вернулась к годам детства. Все не по летам серьезные мысли, все горести, терзавшие ее последнее время, куда-то улетели, и она с беззаботностью молодости отдалась окружающему веселью.

Среди молодых людей, посещавших Ретьеров, был один офицер, Казимир Дюдеван, принимавший особенно деятельное участие во всех забавах молодежи. Между ним и Авророй скоро установились короткие, товарищеские отношения. О любви не было речи, молодые люди никогда даже не вели никаких серьезных разговоров и весьма мало знали настоящий характер друг друга, но Ретьеры, любившие сватать, решили, что они – отличная пара, и повели дело так, что к осени Казимир сделал предложение, Аврора приняла его, и свадьба была отпразднована.

Казимира Дюдевана нельзя было назвать дурным человеком, особенно в то время, когда он был еще очень молод. Это просто был человек вполне заурядный, пошлый, без всяких идеалов и возвышенных стремлений, поглощенный практическими денежными и служебными интересами. Он не сознавал, что женится на женщине, превосходившей его в умственном отношении; мало того, чуть не с первых дней брака он стал смотреть на нее сверху вниз. Ее непрактичность, ее неуменье вести хозяйство, одеваться по моде, со вкусом, блистать в светской гостиной казались ему глупостью; ее способность забыть за книгой обед и сон, ее оживление и непринужденный смех в кругу детей, ее молчаливость и скучающий вид в салоне, где собиралось избранное общество, представлялись ему эксцентричностью, на которую он глядел со снисходительным полупрезрением. Страстной любви между супругами не существовало до брака, не появилось и после, но первое время они относились друг к другу предупредительно и дружелюбно. «Мы ничего не скрывали друг от друга, – говорит Жорж Санд в своей автобиографии, – но в то же время мы были не в состоянии открыть друг другу душу. Мы никогда ни о чем не спорили. Я несколько раз самым добросовестным образом старалась смотреть на вещи глазами мужа, думать и действовать согласно его желаниям. Но как только я приводила себя в полное согласие с ним, я чувствовала, что становлюсь в разладе со своими собственными инстинктами, и мною овладевала тяжелая тоска. Он, наверно, безотчетно чувствовал то же самое, и мы боялись оставаться наедине, мы старались окружить себя обществом и развлечениями». Между тем жизнь в Париже была не по средствам молодым людям: Казимир Дюдеван был небогат, Аврора получила в наследство после бабушки Ноган, доходов с которого достаточно было для безбедной жизни в деревне, а не в столице. Кроме того, именьем надобно было управлять, а Дешартр, заведовавший хозяйством г-жи Дюпен, уехал из Ногана после ее смерти.

Дюдеваны решили поселиться в деревне. Чтобы угодить мужу, чтобы исполнить то, что он считал долгом честной женщины и матери семейства (через год после свадьбы у них родился сын), Аврора задумала сделаться образцовой хозяйкой. Но тут сильнее чем когда-либо разошлась она со своими инстинктами и вкусами. Роль помещицы, имеющей возможность распоряжаться несколькими человеческими существами и эксплуатировать их труд в свою пользу, с детства возмущала ее, а особенно тяжело ей было играть эту роль в Ногане, где подвластными работниками являлись товарищи ее детских игр. «Семейные заботы никогда не были мне противны, – пишет она, – я вовсе не принадлежу к тем возвышенным натурам, которые не могут спуститься с облаков. Я много жила в облаках и, может быть, именно поэтому-то иногда чувствую потребность спуститься на землю. Часто, измученная душевными волнениями, я, подобно Панургу, готова воскликнуть: „Счастлив, кто сажает капусту! одной ногой он стоит на земле, а другой отделяется от земли только на ширину лопаты!“ Но вот этого-то железа лопаты, этого „нечто“, что находилось бы между землею и моей второй ногой, у меня и не было. Для определения цели деятельности мне необходим был мотив столь же простой и логичный, как сажание капусты. Между тем, стараясь всеми силами экономничать, как мне советовали, я видела одно, что без черствого эгоизма невозможно было соблюдать постоянно экономию. Чем более приближалась я к земле, стремясь решить задачу, как бы извлечь из нее все, что возможно, тем более убеждалась, что земля сама по себе приносит слишком мало».

Убавлять плату за труд, доводить до минимума содержание служащих, требуя от них максимум работы, – это было выше сил молодой хозяйки; в одних случаях она добровольно поступалась своими интересами, в других – окружающие пользовались ее слабостью и доверчивостью, и, наконец, при подведении годовых счетов оказалось, что ее управление слишком убыточно для хозяйства. Она отказалась от непосильной задачи и передала ведение дел мужу, который обладал меньшей совестливостью и большей практичностью.

Неудача Авроры на хозяйственном поприще укрепила убеждение Дюдевана в ее полной неспособности к чему бы то ни было. Он взял все управление хозяйством в свои руки, а ей предоставил проводить дни, как она хочет. Аврора снова вернулась к своим книгам и уединенным мечтаниям, от которых отрывалась или для забот о детях, или для посильной помощи крестьянам. Денег она не могла давать им, так как деньги семьи находились в руках мужа; но она воспользовалась небольшими медицинскими сведениями, какие приобрела от Дешартра, и стала усердно лечить больных, причем сама приготовляла и лекарства. Первое время свобода от хозяйственных забот была ей приятна, но вскоре та денежная зависимость от мужа, в какую она себя поставила, начала тяготить ее. При разности их вкусов, стремлений и убеждений ей было неприятно объяснять ему каждый мелочный расход свой и видеть презрительную насмешку, с какой он относится к ее потребностям. «Я долго мучилась над вопросом, – пишет она, – как бы добыть себе средства, хоть самые скромные, но такие, какими я могла бы располагать без угрызения совести, – средства для какого-нибудь эстетического удовольствия, для небольшого благодеяния, для приобретения хорошей книги, для подарка какой-нибудь бедной подруге, наконец, для самых разнообразных мелочей, от которых, конечно, можно отказаться, но без которых живешь точно не человек, а ангел или скот. В нашем искусственном обществе отсутствие кошелька в кармане создает невозможное положение – или страшную нищету, или абсолютное бессилие».

Кроме естественного желания пользоваться некоторой материальной независимостью, у г-жи Дюдеван были и другие причины, вызывавшие в ней стремление собственным трудом составить себе самостоятельное положение. С каждым годом и она, и муж ее все более и более убеждались, какой громадной ошибкой был их брак. Они не ссорились, не осыпали друг друга бесполезными упреками, но все более и более удалялись один от другого. Казимир, не находя в жене ни веселой собеседницы, ни участницы своих забав и развлечений, стал искать удовольствий на стороне. Он заводил разные любовные интрижки, кутил с приятелями, нередко возвращался домой пьяным. Дело пошло еще хуже, когда в Ногане поселился брат Авроры со своим семейством. Несколько лет военной службы сильно испортили Ипполита: он сделался пьяницей, гулякой. Вместе с Казимиром они нередко затевали целые оргии в мирных залах Ногана, и их бессмысленный смех, их циничные разговоры возмущали до глубины души Аврору. Она не пробовала защищать святость своего домашнего очага, не пробовала вернуть себе любовь мужа, к которому сама чувствовала усиливавшуюся холодность; она с гордостью отвернулась от него и сосредоточилась на мысли, как бы избавить и себя, и детей (через четыре года после сына у нее родилась дочь) от необходимости жить с ним.

В течение четырех лет она перепробовала разные ремесла, которые могли бы дать ей средства к существованию. Она пыталась сначала заняться переводами, потом рисованием карандашом и акварелью, потом шитьем, потом разрисовкой разных мелких деревянных предметов вроде вееров, табакерок и т. п. Но все это или плохо удавалось ей, или давало слишком ничтожный заработок. Наконец во время одной из своих поездок в Париж Аврора стала посещать Луврский музей с целью изучения различных школ живописи, и вдруг, незаметно для нее самой, мир искусства всецело овладел ею. Она решила, что должна посвятить себя одной из его отраслей – литературе и ничему больше. Еще раньше, поощряемая бабушкой и монастырскими подругами, она делала попытки писать, но всегда оставалась недовольна ими и, несмотря на похвалы окружающих, безжалостно уничтожала написанное. Теперь, вернувшись в Ноган, она немедленно с лихорадочной поспешностью принялась за писанье романа и на успехе его основывала все свои мечты о самостоятельной жизни.

Когда роман был окончен, Аврора решила, что ей необходимо пожить в Париже и войти в сношение с литературным миром столицы. В силу брачного контракта, муж обязан был выдавать ей ежегодно 1500 франков на ее личные расходы. До сих пор она не заявляла своих прав, но теперь потребовала у мужа этих денег, чтобы каждый год проводить шесть месяцев в Париже со своей маленькой дочкой, которую она не решалась оставлять без себя.

Когда Аврора Дюдеван приехала в Париж, столица Франции еще не успела успокоиться после июльского переворота. На улицах то и дело появлялись шумные толпы народа, распевавшего «Марсельезу», там и сям появлялись баррикады, происходили стычки между на родом и войсками. В литературе наступало время расцвета романтизма. Париж зачитывался только что вышедшим романом Гюго «Notre Dame de Paris» («Собор Парижской Богоматери»), театр ломился от зрителей на представлениях «Анджело» и «Марион Делорм». Молодые писатели взапуски подражали Гюго и, доводя до нелепости манеру учителя, наводняли литературу фантастическими романами и необузданно дикими драмами. Литераторы, художники, музыканты разбились на небольшие замкнутые кружки по профессиям, школам, органам печати, в которых сотрудничали, а иногда просто по местностям, из которых происходили. Молодая Дюдеван примкнула к кружку своих земляков беррийцев, во главе которого стоял Делатуш, издатель маленькой газетки «Фигаро», образованный, остроумный человек, считавшийся тонким ценителем литературы. Он принял живое участие в молодой женщине, внимательно прочел ее роман, строго раскритиковал его, заметив, что она может впоследствии написать что-нибудь получше, но советовал ей не торопиться выступать в качестве романистки, а постараться прежде приобрести побольше наблюдений и житейского опыта. Заметив, что она нуждается в средствах, он предложил ей небольшую работу в «Фигаро» с платою по 40—50 франков в месяц. Этот заработок был не лишним для г-жи Дюдеван, так как на 250 франков в месяц с ребенком на руках было трудно хорошо устроиться в Париже. Она наняла себе квартирку на чердаке громадного пятиэтажного дома, прямо против морга, довольствовалась весьма неприхотливой пищей в соседнем ресторанчике, не могла держать постоянной служанки и должна была сама нянчиться со своей двухлетней дочкой.

Несмотря на все неудобства и лишения, эта жизнь пришлась по душе молодой писательнице. Одно смущало ее: Делатуш советовал ей, прежде чем писать романы, изучать окружающую действительность; она и сама сознавала себя совершенным новичком в жизни, а между тем это изучение представляло для нее как для женщины, и притом женщины небогатой, непреодолимые трудности. «Я видела, – пишет она, – что мои молодые земляки и товарищи детства живут в Париже на такие же скудные средства, как я, а между тем они au courant[3] всего, что может интересовать интеллигентную молодежь. События политические и литературные, новости театров и музеев, движения клубные и уличные – все им известно, они везде бывают, все видят. Я обладала такими же крепкими ногами, как они, маленькими беррийскими ступнями, которые умеют ходить по самым непроходимым дорогам в своих больших деревянных башмаках. Но на парижских мостовых я чувствовала себя как рак на мели. Тонкая обувь изнашивалась у меня в два дня; я не умела подбирать платье, пачкалась в грязи, уставала, простужалась; мои бархатные шляпки постоянно попадали под потоки воды из водосточных труб, платья мои портились и рвались с ужасающей быстротой». Чтобы избавиться от всех этих неудобств, она прибегала к тому же средству, которое уже оказывало ей услугу и в Ногане; она стала носить мужское платье. В длинном сюртуке из толстого серого сукна и таких же панталонах, в сапогах, подбитых гвоздями, в серой войлочной шляпе на голове и полотняном галстуке на шее, она казалась молоденьким студентом и могла, не привлекая ничьего внимания, во всякие часы дня и ночи смело расхаживать по всем улицам Парижа, сидеть в партере театров, посещать кафе и принимать участие в оживленных разговорах и спорах, которые там велись.

Совет Делатуша – подождать писать романы – пропал для нее даром. Она в ту же зиму написала роман «Rose et Blanche» в сотрудничестве с одним из своих земляков, со своим приятелем Жюлем Сандо. Идею романа дала г-жа Дюдеван, а изложение его почти всецело принадлежало Сандо, который, однако, не захотел дать ему своего имени, уже пользовавшегося некоторой известностью среди читающей публики. Роман этот, полностью забытый в настоящее время, был подписан псевдонимом Жюль Санд и понравился публике настолько, что издатель его пожелал напечатать и второе произведение того же автора.