Настоящий министр культуры
Настоящий министр культуры
Успешные гастроли БДТ в Париже и Лондоне завершились приемом у министра культуры СССР Екатерины Алексеевны Фурцевой, который был устроен ею в честь коллектива театра в банкетном зале гостиницы «Москва». Как восхищались мужчины этой женщиной, единственной женщиной во власти огромной страны, сверхдержавы, оставшейся в том времени, в другом измерении истории, Таня однажды наблюдала еще во времена своего студенчества. Фурцевой восхищались ее учителя — педагоги Школы-студии МХАТ Павел Владимирович Массальский и Александр Михайлович Комиссаров.
— Катя… Какая женщина! Красавица! Вот кто действительно красавица! — говорил Массальский, красиво закуривая и оглядываясь на Комиссарова, который ставил тогда на Танином курсе дипломный спектакль. — И как женственна! Ах, как подлинно женственна!
— Очень! — отвечал Комиссаров. — Екатерина Алексеевна очень, очень женственна…
И вот теперь она увидела ее вживую, на приеме в большой зале гостиницы «Москва». Екатерина Алексеевна каким-то образом и на этом приеме сумела создать атмосферу не официально-торжественную, а свободную, открытую и теплую. С этой открытостью и теплотой она взяла Татьяну под руку и спросила, как о чем-то давно решенном:
— Значит, со следующего сезона ты во МХАТе?
Екатерина Фурцева — министр культуры СССР.
То ли вопрос, то ли приказ, отданный в очень женственной манере… Таня увидела, как сразу напрягся Товстоногов. Он смотрел на нее вопрошающим взглядом, и она почувствовала, как краснеет. Но она же не виновата! Да, она еще зимой получила письмо с приглашением из МХАТа, подписанным Марком Прудкиным и зав. труппой Михаилом Зиминым, на роль Анны Карениной. Но она тогда же ответила отказом и никому о приглашении не сказала. Наверно, надо было сказать. Значит, послано было приглашение с ведома Фурцевой, но об отказе ей почему-то не сообщили. А, может быть, сообщили, но она делает вид, что не знает об этом? Теперь, близко познакомившись с театральными нравами, Таня тому бы не удивилась.
— Я ведь отказалась от приглашения, — тихо, но твердо сказала она.
— Вот как? — вроде бы удивилась Фурцева. — Не знала.
И тут же заговорила о другом.
Через несколько лет, уже работая во МХАТе, Доронина записалась к Фурцевой на прием. Она пришла к министру культуры, чтобы сказать, что больше не может там работать, что хочет уйти. Тогда она хотела уйти в кино. На беломраморной лестнице в министерстве она столкнулась с Иваном Семеновичем Козловским.
— Здравствуйте, здравствуйте, — ласково сказал он своим чарующим голосом, галантно целуя ей руку. — Я вас люблю. Давно мечтал познакомиться. К Екатерине Алексеевне?
— Да.
— Обидели?
— Нет, просто хочу уйти.
— Куда?
— В кино.
— Не надо. Кино… — потеря профессии.
«Какой мудрый человек, — подумала Татьяна. — Он все понимает. Как точно он сказал о потере профессии…»
В кабинет Фурцевой она вошла совсем уже не с тем настроем. Фурцева встретила приветливо, не по-казенному, не по обязанности, это Доронина сразу почувствовала.
— Чего ты хочешь? — спросила она.
И Таня рассказала все, рассказала, как тоскует по Ленинграду, по БДТ.
— У меня пропала радость. Я выхожу на сцену, а радости нет…
Удивительно, но эта властная, элегантно одетая, красивая женщина ее поняла.
— Не плачь, — сказала она. — Никогда не плачь. Я вот… не плачу.
И столько боли и одиночества стояло за этими словами, что собственные печали куда-то отошли, показались не такими уж и несчастьями рядом с болью женщины, которая при всем том, при всех личных неурядицах и одиночестве, еще была и министром культуры. Настоящим министром, отстаивающим настоящую культуру, борющимся за нее в полную меру своих женских, но совсем не слабых сил. Она отстаивала спектакли, которые считала произведением искусства, несмотря на противодействие высоких чинов, понимая, что талантливые спектакли запрещать нельзя. Она открывала библиотеки, картинные галереи, хоры и театры, творческие коллективы, она преумножала культуру великой страны, понимая значимость и необходимость этого духовного богатства, без которого нет народа. Наверно, она надорвалась от своей тяжкой ноши, устала от этой вечной битвы, от предательства, с которым ей пришлось встретиться не раз, в конце концов, устала от жизни. И однажды прервала ее. Впрочем, о том дне, 24 октября 1974 года, до сей поры гадают, прервала или жизнь ее прервалась сама… Как сказано в медицинском заключении, «от острой сердечной недостаточности».
А за год до того, в октябре 1973 года, Фурцева с необычайным воодушевлением открывала новое здание МХАТа на Тверском бульваре, не зная, что именно на этой сцене год спустя будут прощаться с нею. Не зная, что еще через полтора десятка лет в этом здании будет править женщина, к которой она когда-то просто отнеслась не по-чиновничьи, а по-человечески, и потому навсегда сохранившая о ней благодарную память.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.