Глава III. В “Золотой” екатерининский век

Глава III. В “Золотой” екатерининский век

“Явление Фелицы”. – Радость в Петербурге. – Поведение канцлера Воронцова. – Старые и новые “звезды”. – Немилости к Воронцовым. – Отпуск и отставка канцлера. – Молодые сменяют старика. – Детство Александра и Семена Воронцовых. – “Роман – большой карман”. – Письма к детям. – Жизнь при дворе Елизаветы. – Образование Воронцовых. – Chevaux legers. – Путешествия. – Мечты о военной службе Семена Воронцова. – Назначение в Вену. – Путешествие по Европе. – Смерть канцлера Воронцова. – Платонический роман родственников

28 июня 1762 года в Петербург “явилась Фелица” – воцарилась Екатерина II. Волны ликующего народа заливали Казанскую площадь. Императрица, сияющая и радостная, гарцевала на коне среди приветствовавших ее гвардейских полков, а рядом с нею была и молоденькая годами, но в энергии и смелости не уступавшая любому взрослому мужчине княгиня Дашкова; старые придворные звезды тускнели и закатывались, новые появлялись на горизонте...

Как же вел себя Михаил Илларионович Воронцов в это время? Нужно сознаться, что его положение было очень щекотливо и что его действия в настоящем случае доказывают как присутствие известной нравственной силы, так и порядочности, весьма редкой в придворных того времени. Современники, – не говоря уже о родственниках канцлера, – единогласно свидетельствуют о благородстве его поведения...

Вероятно, благородные действия Михаила Илларионовича, а также и отношение его к “малому двору” при жизни Елизаветы не лишили канцлера уважения Екатерины, которая, как известно, в первое время царствования способна была проявлять искреннее внимание к благородным людям и поступкам. Канцлер притом и по отношению к новой государыне ознаменовал себя делом, за которое она должна была чувствовать благодарность к нему...

Впрочем, сначала даже к дому канцлера был приставлен офицер для охраны сановника будто бы от народных волнений, но этот благовидный домашний арест был отменен, и Михаил Илларионович вскоре вступил в должность. Но все-таки с новым царствованием влияние канцлера на дела значительно упало, в чем он и сам вскоре вынужден был убедиться.

Вообще, день 28 июня много перепортил крови Воронцовым, чего не скажешь о княгине Дашковой, которой он послужил ступенью к “президентству” в академии. “Толстушку” Елизавету Воронцову, бывшую камер-фрейлиною при дворе, сейчас же арестовали и выслали в деревню, за Москвою. Отца ее, графа Романа Илларионовича, необычайно возвысившегося и облагодетельствованного в короткое царствование Петра III, сослали в Москву, лишив многих из пожалованных богатств. За то Роман Илларионович возненавидел дочь Екатерину и не хотел прощать ее за участие в смелом предприятии, так плохо отозвавшемся на отце.

Впрочем, мы должны сказать, что Екатерина II поступила совсем нежестокосердно даже с теми из Воронцовых, которые несомненно еще очень недавно относились к ней враждебно и которым было выгодно несчастие супруги Петра III. Весьма вероятно, что женщина, подобная императрице Анне, иначе бы расправилась со своими недругами. Но при Екатерине даже Елизавета Воронцова была скоро возвращена из деревни, а Роман Илларионович занимал довольно крупную должность наместника Владимирского, Пензенского и Тамбовского.

После кончины Петра III (в Ропше) Екатерина Великая окончательно взяла бразды правления в свои руки и держала их крепко в течение 35 лет. Начинался так называемый “славный”, “золотой” Екатерининский век, хотя и в нем, несомненно, были очень крупные изъяны. Звезда Елизаветинских вершителей судеб государства Шуваловых и Воронцовых закатилась, и прежде всего при новой повелительнице ярко заблистала звезда красавца Григория Орлова, быстро шагнувшего из “цальмейстеров” гвардейской артиллерии в князья...

Канцлеру Воронцову уже не было места при новом порядке вещей, и это он чувствовал: для иностранных дел у императрицы явился свой излюбленный человек – известный граф Панин, который и оттер старевшего и болевшего Воронцова. Впрочем, государыня не оставляла последнего своими милостями: вечно нуждавшийся Михаил Илларионович продал ей свой дом (нынешний пажеский корпус) за 217 тысяч рублей с правом, однако, жить там ему как канцлеру. Из этой довольно крупной суммы с Михаила Илларионовича вычли его многочисленные долги банку и таможням, и Воронцову, при его несомненном богатстве вечно бившемуся как рыба об лед, пришлась на руки гораздо меньшая сумма. Кроме того канцлеру уступили около 200 тысяч гульденов “субсидных” денег, следовавших с Голландской республики еще с 1748 года. Эти деньги частью получал для дяди племянник его Александр Романович, но республика, как бы оправдывая о себе репутацию Михаила Илларионовича, очень “скупо” выплачивала субсидию.

В 1763 году Михаилу Илларионовичу дан был отпуск на два года – для лечения и отдыха, хотя это являлось только благовидным предлогом удалить его от дел, чтоб их окончательно вручить в “дирекцию” Панина. Старый канцлер поехал снова за границу. Он вернулся на родину несколькими месяцами раньше назначенного срока и желал снова вступить в управление делами, но уклончивый ответ императрицы и ее резолюция на доклад канцлера заставили последнего убедиться, что его песня спета. Тогда старик решил уступить место новым деятелям и в 1765 году вышел совсем в отставку. Видя, что его мнения далеко не так, как прежде, принимаются во внимание, он уже и сам не по-старому усердно занимался делами и проводил долгие месяцы в своем имении Кимрах, приволжском селе Тверской губернии.

Еще до выхода в отставку канцлер мог убедиться в потере своего влияния, наблюдая отношение государыни к графу Александру Романовичу, бывшему послом в Англии. В 1764 году молодой Воронцов был, так сказать, “понижен” и снова переведен из Англии на такое же место в Голландию, где служил и раньше. Поводом для этого неприятного всему семейству Воронцовых перемещения Александра Романовича послужило то обстоятельство, что последний сошелся с представителями оппозиции в парламенте и причинял затруднения английскому правительству. Александр Романович в письмах из Голландии часто жаловался дяде-канцлеру на скучное житье в этой республике и на отсутствие дела, причем он просил об “отозвании”. Его мольбам вняли уже гораздо позже (в 1768 году), переведя на службу при дворе.

Старый Воронцов сошел со сцены и был близок уже к могиле. Но на смену ему выступали племянники, графы Александр и Семен Романовичи Воронцовы. К детству и первым служебным шагам этих недюжинных людей прошлого века мы и обратимся теперь.

Раннее детство Александра и Семена Романовичей прошло при не совсем благоприятных условиях: они рано лишились матери, и на их детские годы выпало немного теплых материнских ласк, заставляющих с такою отрадою вспоминать эту золотую пору жизни. Отец, оставшись молодым вдовцом, вел веселую жизнь и мало обращал внимания на детей, добрая половина которых и не жила с ним: две старшие дочери, как фрейлины, находились с детства во дворце; будущая княгиня Дашкова, как мы уже знаем, жила у дяди-канцлера.

Кроме того, граф Роман Илларионович прижил с англичанкою Брокет много детей, известных впоследствии под именем дворян Ронцовых. К последним родитель питал особенную нежность и тратил немало средств на них, что, конечно, еще более неприятно было сиротам Воронцовым, рано лишившимся матери. Влияние отца на детей и с нравственной стороны не могло быть особенно благотворным: Роман Илларионович даже в тогдашнем обществе пользовался репутацией человека далеко не бескорыстного и был известен как “Роман – большой карман”. Впоследствии, когда он был наместником Владимирским, Екатерина II, зная про его мздоимства, прислала ему в день ангела длинный пустой кошелек. Этот двусмысленный знак монаршей милости, говорят, был одною из причин, ускоривших смерть сановника. Кроме этих черт отца интересующих нас деятелей, нужно еще упомянуть о его жесткости, суровости и взыскательности к детям, боявшимся его как огня. Указанием на эти свойства Романа Илларионовича может служить частью и то обстоятельство, что ему, при воцарении Елизаветы, был поручен надзор за препровождавшейся в Ригу опальной Брауншвейгской фамилией.

Из чрезвычайно интересных по своим бытовым подробностям писем Семена Романовича к отцу, помещенных в “Воронцовском архиве”, видно, какие отношения были у родителя к детям. Письма сына наполнены рабскими: “всеподданнейше Вам доношу”, “всенижайший раб Ваш” и др.

В письмах отца к Александру Романовичу постоянно встречаются упреки и угрозы за большие расходы, хотя, по всем данным, сын ничем особенным не провинился перед родителем в этом грехе. “Невоздержным житьем, – пишет отец сыну, учившемуся во Франции, – понудишь меня вскоре отозвать тебя, да и в отечестве фигуры не сделаешь”. Затем в другом письме: “Расточительная твоя поступка мне тягостна...” Дальше следуют укоры за то, что сын неразборчиво пишет (хотя этот упрек до известной степени справедлив): “Хотя штиль хорош, да так написано, что никто прочесть не может!”

Часто Роман Илларионович в своих письмах к сыновьям напоминает, чтоб они не забывали писать фавориту Шувалову. Вообще письма отца к детям суровы, наставительны, придирчивы, хотя в некоторых попадаются советы, внушенные желанием, чтоб сыновья не ударили “лицом в грязь”.

Когда Роман Илларионович узнал, что его сын Александр собирается писать Вольтеру, с которым тот недавно познакомился, он пишет молодому Воронцову: “Рассуди, когда будешь писать Вольтеру: он постыдится отвечать такому человеку, который литеры писать не умеет”. Для полной характеристики графа Романа Воронцова мы должны добавить, что он нежнее всех относился к дочери Елизавете и что был человек необразованный; почему-то, между прочим, он чувствовал панический страх перед электрическою машиною – вероятно, это было после случая с приятелем Ломоносова, профессором Рихманом, как известно, убитым электрическою искрою.

Из набросанного выше портрета Романа Илларионовича видно, как невыгодно было обставлено детство будущих крупных государственных деятелей. И в этом случае немало принес им пользы дом дяди, где они встречали и ласку со стороны Михаила Илларионовича и его доброй жены Анны Карловны, и любовь к чтению книг и просвещению. Этот же дом, как мы уже знаем, служил для них практическою школою знакомства с государственными делами.

Если мальчикам жилось угрюмо в родительском доме, зато весело было у дяди и при дворе Елизаветы, где непрерывною вереницей тянулись праздники, пиры и маскарады. В интересной автобиографической записке графа Александра Романовича Воронцова много говорится про патриархальное веселье, царившее часто во дворце Елизаветы. Эта действительно мягкосердечная государыня собирала у себя толпы детей близких ко дворцу лиц и сама веселилась с ними. Она позволяла им бывать во дворце и в приемные дни, вместе со взрослыми, а иногда, только специально для детей, давала обеды и балы в своих внутренних апартаментах. Такая близость с самого детства к большому свету выработала в братьях Воронцовых привычку свободно держаться в обществе, сообщив им благородные и изящные манеры.

Братья Воронцовы получили дома тогдашнее “французское” воспитание, то есть, кроме сносного знания языков, усвоили себе кое-что из математики, географии и истории.

Но они очень рано и прекрасно ознакомились с французским языком и, благодаря ему, с лучшими образцами богатой французской литературы. В них рано развилась наклонность к чтению и любознательность. Может быть, эти свойства развились у братьев и под влиянием удачно взятых гувернеров. Во всяком случае учителями молодых графов были не французские лакеи и парикмахеры, часто попадавшие тогда к представителям русской знати в качестве учителей и воспитателей их молодых отпрысков. Ко всему этому нужно прибавить, что Александр Романович, великолепно усвоив французский язык, очень плохо писал по-русски, и брат Семен часто журил Александра за неправильную конструкцию речи в русских письмах.

Из всего этого видно, что братья Воронцовы не получили систематического образования. Но много ли было тогда на Руси лиц, получивших его? Для Воронцовых школою послужила сама жизнь, в которой они набрались и опыта, и знаний.

Граф Александр Романович родился 4 сентября 1741, Семен Романович – 2 июня 1744 года. Первый состоял с 14 лет прапорщиком Измайловского полка, но, как мы уже знаем, в 1758 году, семнадцати лет, был отправлен по желанию дяди Михаила Илларионовича и по воле императрицы, в Версаль, во Францию, в школу chevaux legers, где воспитывались дети знатнейших французских фамилий. Это поступление в школу совершилось в то время, когда, после долгой размолвки, Россия и Франция опять сблизились и, как нам уже известно, французский посланник Лопиталь выхлопотал у Людовика XV разрешение на принятие в помянутое учебное заведение знатного русского юноши.

Семнадцатилетний мальчик, впервые попавший за границу и посетивший многие страны, был, конечно, удивлен тамошними порядками и благоустройством. Дядя дал ему массу рекомендательных писем ко всем русским посланникам, а также к знатнейшим иностранцам. Вдумчивые, умные письма юноши и тогда уже указывали, что из него выйдет прок. Проезжая через Нарву, путешественник побывал у задержанного там фельдмаршала Апраксина. Хотя этот последний и был обязан многим Бестужеву и считался его другом, но после опалы старика канцлера, по “свойственной многим придворным и светским людям привычке”, очень дурно отзывался об опальном министре.

В Мангейме Александр Романович увидел во время обеда, как собравшееся многочисленное общество ухаживало за пожилым скромно одетым человеком. Когда граф спросил об этой личности, то узнал, к своей великой радости и удивлению, что это был Вольтер. Привыкнув еще в России к почитанию знаменитого имени, окруженного ореолом славы, молодой Воронцов пожелал познакомиться с царем остроумия. Это знакомство завязалось, и они впоследствии долго переписывались друг с другом.

Благодаря письмам и тому, что мальчик-граф был племянником могущественного русского вельможи, – а тогда Россия после недавних побед над Фридрихом пользовалась большим престижем, – Александр Романович везде встречал радушный и богатый прием. Он виделся с десятками министров, был представлен многим коронованным особам и узнал немало фавориток, в том числе и знаменитую m-me Помпадур.

Учился граф недолго – полтора года, а затем поехал в продолжительное путешествие по всей Европе, был даже в “Гишпании” и Португалии. В 1761 году этот юноша, вероятно – по понятиям своих родных – набравшийся политической опытности в поездках, был определен, при помощи всесильного дяди, поверенным в делах при Венском дворе, а затем, после Англии и Голландии, как мы знаем, в 1768 году снова вернулся в Россию. Во время своего посланничества в Англии граф Александр Романович, узнав об опале сестры Елизаветы, хотел выписать ее в Англию, но осторожный и благоразумный дядя-канцлер в интересах племянника запретил эту поездку племяннице.

Судьба младшего брата Семена была иная: принятый девятилетним мальчиком в число пажей при дворе императрицы Елизаветы, он через несколько лет состоял уже ее камер-пажом. В то время как судьба судила его брату Александру изъездить юношею пол-Европы, Семен Романович почти в те же годы совершил продолжительную поездку по России, видел много губерний, заезжал на уральские заводы своего отца, а также и дяди-канцлера. Эта продолжительная поездка могла достаточно ознакомить впечатлительного, даровитого юношу с бытовыми условиями русской жизни. Долго спустя затем, живя в Англии и сравнивая порядки этой высококультурной страны с тогдашними условиями жизни дома, он, вероятно, вспоминал с тяжелым чувством о своей неустроенной и печальной родине. Отголоском тогдашних порядков на Руси могло бы служить письмо Семена Романовича к отцу, во время путешествия, из Тулы. В этом городе был воеводою Строев. “Он, – пишет сын отцу, – великое нашей фамилии бесславие наносит, ибо говорит, что наш ближайший родич грабил и разорял, но на него не жаловались, боялись, что вы и дядя Михаил Илларионович заступитесь...” По дороге мальчик заезжал ко многим родственникам и знакомым Воронцовых. Интересно его письмо о знакомстве с доктором графа Кирилла Разумовского. “Оным я чрезмерно одолжен, – пишет мальчик, – он так меня полюбил, что самые лучшие и нравоучительные книги мне уступил, между которых одна есть, которая во многих государствах запрещена... Титул ее: “Esprit des Lois[5] (Монтескье)”.

По возвращении из поездки Семена Воронцова его должны были из камер-пажей выпустить в офицеры гвардии. Пылкого молодого человека, с интересом следившего за борьбою покрывших себя славою русских войск с Фридрихом Великим, давно уже тянуло на военное поприще. И милость только что воцарившегося Петра Федоровича, пожаловавшего молодому Семену Воронцову придворное звание камер-юнкера, была последнему не совсем приятна. Он добился назначения поручиком в Преображенский полк. Император благоволил к юноше и, по горячей просьбе Воронцова, согласился послать его к знаменитому герою позднейших войн с Турциею графу Румянцеву, назначенному главнокомандующим в задуманную Петром III войну против Дании за обиды родной Голштинии, привязанность к которой никогда не оставляла государя. Воронцов собрался в Ораниенбаум к императору за окончательными инструкциями утром 28 июня 1762 года, когда вдруг узнал о происходящих в городе событиях. В последних принимал участие и пылкий 18-летний Воронцов, один из немногих офицеров Преображенского полка, пожелавший остаться верным Петру III, но его отвага не задержала рокового хода событий. После 11 дней ареста, за время которого молодому человеку пришлось пережить немало грубых сцен, Порошин, известный автор записок и бывший флигель-адъютант уже покойного императора, объявил арестанту, что государыня возвращает ему шпагу, приказывает отправляться домой и продолжать службу. Из этого факта мы видим, с какою мягкостью обошлись даже с Семеном Воронцовым, пытавшимся с оружием в руках противодействовать совершившемуся событию.

Порывистый и впечатлительный, Семен Воронцов не примирился сразу с наступившим порядком вещей, неохотно служил и даже думал вовсе бросить службу. Но у него была довольно сильная рука в лице еще не сошедшего с политической арены дяди-канцлера, который выхлопотал разрешение отправить молодого племянника в Вену, советником посольства к князю Голицыну. Семен Романович поспешил уехать из Петербурга, где, может быть, не совсем хорошо себя чувствовал перед государыней из-за прецедента в его недавнем поведении. Однако, пожив в Вене и сделав большое путешествие по Европе с канцлером, племянник вместе с дядею вернулся в 1765 году в Петербург.

Но мечтам молодого Воронцова о военной службе, о лаврах под русскими знаменами пока не суждено было осуществиться. Гордый еще недавним величием своей фамилии, Семен Романович не мог снести оказанной ему служебной несправедливости и вышел в отставку, уехав с дядею в Москву и потом в имение канцлера.

Графу Семену Воронцову пришлось быть свидетелем кончины дяди, которого племянник искренно любил и уважал. “Он смотрел на нас с братом, – говорит младший Воронцов в своих воспоминаниях про дядю, – как на сыновей, и мне суждено было горе – быть свидетелем кончины этого дяди, человека самой возвышенной души между современниками”.

Скромный канцлер, видевший в продолжение своей жизни много трагических и крупных событий, тихо почил 15 февраля 1767 года в Москве, где и похоронен в церкви Воздвиженья креста. Над его могилою поставлен мраморный памятник, и теперь только скромная надпись говорит, что под ним покоится человек, когда-то ворочавший государством.

Было еще одно обстоятельство, связывавшее племянника с дядею особенно нежными узами: последний был отцом женщины, к которой Семен Романович питал глубокую сердечную привязанность. Но этот роман так и остался платоническим: он не мог закончиться браком уже в силу одного того обстоятельства, что влюбленных связывали слишком близкие родственные узы.

Анна Михайловна, единственная дочь канцлера, бывшая, как уже говорено выше, несчастливою в своем замужестве за Строгановым, скоро последовала за отцом: она скончалась бездетною в 1769 году, и нежно любившему ее Семену Романовичу пришлось плакать о кузине на турецкой войне, накануне знаменитых военных подвигов, прославивших знаменитого Румянцева-Задунайского и выдвинувших молодого Воронцова как одного из храбрейших сподвижников героя Ларги и Кагула.