Глава 7 ПОБЕГ

Глава 7

ПОБЕГ

Вольфганг Приклопиль спланировал и осуществил похищение Наташи Кампуш с точностью инженера, каковым он и был. Напротив, ее решение освободиться из его лап 23 августа 2006 года было таким же спонтанным, какими и должны быть решения восемнадцатилетней девушки, выбирающей новую ленту для волос или же оттенок блеска для губ. Импульс, а не планирование подсказал ей, что ее день настал.

До этого она уже несколько раз подходила к садовой калитке на Хейнештрассе, 60, — к этому настороженному, молчаливому часовому, охранявшему владения ее тюремщика, — полная решимости пересечь границу, отделяющую планету Приклопиля от всей остальной вселенной, только для того, чтобы вернуться на его чуждую орбиту. Ее затягивали назад противоборствующие силы страха, мрачных опасений и, быть может, некоторой привязанности к вырастившему ее мужчине.

Может, даже любви?

Множество раз она пыталась, хотя и безуспешно, попасться на глаза незнакомцам в магазинах, обращая к ним умоляющий взгляд или улыбку, которую старалась изобразить настолько схожей с улыбкой на своей школьной фотографии, насколько могла. Она рыдала в отчаянии, мечтала о родителях, записывая свои сокровенные чувства в тетради, которые ей удалось сохранить в тайне от него, — и вот теперь, в этот день, в 12.53 по центрально-европейскому времени, ей улыбались все боги. Вольфганг Приклопиль решил, что денек достаточно хорош, чтобы навести лоск на свою машину.

Точнее, он решил, что день хорош, чтобы позволить своей собственности привести для него в порядок машину. Никаких усилий для него, а для нее возможность подышать свежим воздухом на воле. Что может быть лучше?

Для Наташи настало время повзрослеть и убежать.

Погода стояла хорошая. Наташа получила пылесос и, как и всегда, услышала, что он будет «прямо за тобой». Как будто ей требовалось напоминание. Он был аурой, вездесущим, готовым наброситься, когда бы его иллюзия обладания этой совершенной женщиной-ребенком ни подверглась опасности.

В итоге фанатик техники оказался побежден самым важным из персональных технических средств двадцать первого века — мобильным телефоном.

Он ответил на звонок, пока Наташа делала то, что ей было приказано: сначала чистила водительское сиденье его любимого BMW, затем перебралась к переднему пассажирскому и, наконец, к заднему. Звонивший наводил справки насчет аренды квартиры на Халлергассе, которую Приклопиль ремонтировал с Наташиной помощью.

Из-за шума пылесоса и плохого приема на том месте, где он стоял, Приклопиль на минуту оставил свой пост. Он был поглощен разговором с молодым австрийским специалистом по информационным технологиям, расспрашивавшим о квартире, когда она будет готова и сколько он хочет за ее аренду.

Звонивший, сам того не зная, освободил девушку из заключения. Элементарное дело с банальным человеком разорвало цепи, сковывавшие ее более восьми лет.

Позже полиция перезвонила начальнику Вольфганга и рассказала, как невинное дело о месте для жилья его служащего положило конец кошмару Наташи, ее семьи и каждого, кто о них беспокоился. Господин К. — по его просьбе полиция не обнародовала его полное имя — до сих пор изумляется своей роли в этой истории:

Я искал квартиру, которую можно было бы снять, и нашел в Интернете объявление о квартире на Халлергассе в венском районе Рудольфсхайм.

Господин Приклопиль ответил на мой звонок почти сразу. Однако я на самом деле полагал, что разговариваю с господином Хольцапфелем. Я помню этот разговор очень хорошо, хотя сделал в тот день множество звонков, потому что он был одним из немногих, кто был со мной вежлив. И он производил впечатление серьезного человека.

Он закончил разговор совершенно нормально, мы договорились встретиться в пятницу вечером. Он совсем не нервничал, не был как-то возбужден. Разговор длился всего лишь несколько минут.

Я счастлив, что помог ей, хотя уверен, что рано или поздно она все равно избавилась бы от этой тираним. Я считаю, что ее нужно оставить в покое. Надеюсь, она сможет зажить нормальной жизнью. И я не хочу, чтобы меня переоценивали, я всего лишь маленький винтик в ее истории.

Отнюдь нет. В саге он был чертовым колесом, которому случилось остановиться в нужном месте в нужное время.

Когда Наташа всего лишь через четырнадцать дней появилась на телевидении в одной из самых популярных программ, когда-либо выходивших в Австрии, она, все еще едва способная что-либо объяснить, призналась: «Я просто знала, что если не сейчас, то, быть может, уже никогда. Я посмотрела на него. Он стоял ко мне спиной. Как раз за несколько минут до этого я сказала ему, что больше не могу так жить, что попытаюсь сбежать. Да, подумала я, если не теперь…»

И все же, когда она закрывала дверь в его жизнь, это была тем не менее совместная жизнь, жизнь со своими яркими моментами, нежностью, слезами, смехом — полным спектром человеческих эмоций, разделенным на 74 304 часа, не все из которых были совершенно несчастными. По ее собственному признанию, Приклопиль уберег ее от наркотиков, курения, плохих людей, неправильных решений. Какой бы искаженной ни была ее аргументация, в ее сердце, в ее разуме всегда будет место для человека, с которым она в этом плавании по жизни «сидела в одной лодке».

Даже в те наносекунды, за которые рецепторы ее мозга включились и велели ей бежать, если она хочет обрести свободу, рачительная черта Наташи тоже взывала к ней:

Также я очень беспокоилась, что разрушатся представления о нему его матери, близких друзей и соседей. Я имею в виду, что для них он был милым и внимательным человеком. Всегда дружелюбным и всегда корректным. Я не хотела таким образом разочаровывать его мать, показывать ей другую сторону ее сына. Он всегда говорил мне, какие чудесные у них отношения. Что она любит его, а он ее.

Мне и вправду очень жаль госпожу Приклопиль. Что ее представления о сыне оказались разрушенными. И что в тот день она лишилась всей веры. Своей веры в сына. И самого сына.

И в этот день господин Приклопиль сделал из меня… Что ж, я полностью отдавала себе в этом отчет, потому что была той самой, которая сбежала, я знала, что приговорила его к смерти, потому что он постоянно угрожал совершить самоубийство. Но в тот день он превратил меня — так же как и человека, подвезшего его до станции, так же как и машиниста — в убийцу.

Однако важное решение было принято, и Наташа побежала. На фоне гула пылесоса и повернувшегося к ней спиной похитителя она воспользовалась единственным шансом и помчалась стрелой. В ее мозгу промелькнули предыдущие, неудавшиеся попытки освободиться.

«Однажды я хотела выпрыгнуть из машины на ходу, но он крепко схватил меня и дал газу, так что меня бросило на дверцу», — позже расскажет она. На этот раз она удостоверилась, что он ее не достанет.

У нее ушло несколько минут, чтобы перебраться через изгороди по соседским садам и достичь двери почтенной дамы, ошеломленной и подозрительной. Наташа, быть может, и была недокормленной, с кожей нездорового цвета, но не дрогнула. Она боялась, что если за ней идет Приклопиль, то эта старушка, которую она через окно умоляла вызвать полицию, будет мертва. Вот как она вспоминала свой побег:

Для меня это было вечностью, хотя в действительности все длилось десять-двенадцать минут. Я просто побежала по садам, перепрыгивая через множество изгородей. В панике двигалась по кругу, высматривая, есть ли где-нибудь люди. Сначала позвонила в дверь того дома, но звонок почему-то не сработал, и затем увидела какое-то движение на кухне.

Я должна была ясно и точно дать понять — у меня крайняя необходимость. Та женщина была очень поражена, поэтому никак не могла сообразить, что к чему. Она все твердила: «Я не понимаю, я не понимаю». Она повторяла это снова и снова: «Я ничего не понимаю».

Она не впустила меня. На долю секунды я изумилась. Однако разрешить войти в свой дом совершенно незнакомому человеку — нужно понять ту женщину в маленьком домике, у которой к тому же больной муж.

Пожилая дама, чье полное имя полиция средствам массовой информации не раскрыла, позже рассказала: «Она вдруг оказалась перед моим кухонным окном. Вся в панике, бледная и трясущаяся. Она спросила меня, есть ли у меня какие-нибудь старые газеты за 1998 год, но я так и не поняла, кто она такая, пока не приехала полиция.

Я думала о ней всю ночь. У нее не было детства, и ей пришлось стать девушкой совершенно самостоятельно».

Пока Наташа ждала, она все боялась, что вот-вот появится Приклопиль.

Я не могла позволить себе даже спрятаться за кустами, Я боялась, что преступник убьет хозяйку, или меня, или нас обеих.

Это-то я и сказала. Что он может нас убить. Но женщина все еще была напугана и не разрешала мне ступить на ее крохотную лужайку. Я была потрясена. Чего я действительно опасалась, так это приезда местной полицейской машины из участка соседнего Гензерндорфа. Я хотела говорить только с человеком, ответственным за «дело Наташи Кампуш».

Появились двое полицейских. Я сказала, что меня похи… нет, что я сбежала и что меня держали в заточении восемь лет.

Заключался ли какой-либо смысл в том, что она оборвала слово «похитили»? «Похи…» Оно незакончено, равно как и отказ сообщить, где по пути останавливался водитель белого фургона, выбравший именно ее.

Впоследствии вся сложность отношений, что у нее сложились с Приклопилем, приведет в замешательство людей, полагавших, что эта история была просто поучительной сказкой о добре, в конечном счете победившем зло.

Прибывшие полицейские действительно оказались местными, более привыкшими иметь дело с угнанными машинами, нежели с похищенными детьми.

Они спросили, как меня зовут, когда я родилась, мой адрес и так далее. Я отвечала на все вопросы. Естественно, все это было не очень-то здорово. Они немного растерялись, повторили мое имя, покачали головами, подумали немного и наконец сказали: «Это имя нам ни о чем не говорит».

Потом они повторили по рации всю полученную от меня информацию. А затем я все время убеждала их как можно быстрее отправиться со мной к их машине. Я просто не пойду через сад к машине, твердила я им.

Что бы годы изоляции с Приклопилем ни сотворили с Наташей Кампуш, они, помимо прочего, привили ей чувство собственной грядущей значимости как медиа-звезды. В те первые моменты в безопасности и на свободе она попросила лишь одеяло, чтобы накрыть им голову. «Как только я оказалась в полицейской машине, я потребовала одеяло, чтобы никто не видел моего лица, и меня нельзя было сфотографировать. Я подумала, что меня может сфотографировать через садовую ограду какой-нибудь раздраженный сосед, а потом продать снимок, — говорила она. — В принципе я всегда способна быстро реагировать на ситуацию. Я знала, что не могу позволить себе совершить какую-либо ошибку».

Когда ее привезли в местный полицейский участок, жизнь Вольфганга Приклопиля уже медленно вела обратный отсчет.

В машине, изъясняясь на великолепном немецком, которому она научилась за годы слушания радио, она рассказала полицейским, где ее держали и кто был ее тюремщиком. Развернулась крупномасштабная полицейская операция. На протяжении многих лет они обманывали ожидания Наташи, из-за просчетов и их неэффективных действий она потеряла юность. Теперь они ее не подведут, обещали они. Но подвели — по крайней мере в ее глазах.

За несколько минут были мобилизованы сотни полицейских. Движение в северо-восточной части столицы было парализовано — буквально десятки полицейских машин перекрыли дороги, а в районе дома в Штрасхофе завис вертолет. Все важные транспортные артерии были блокированы, равно как и все подъезды к границам, создавая многокилометровые заторы на улицах вроде Ваграмер-штрассе и S2 в городе и на автомагистрали А23. Приграничная полиция получила регистрационные номера автомобилей Приклопиля.

В полицейских участках открыли запертые оружейные сейфы и раздали автоматическое оружие с дополнительными обоймами. Были подтянуты специально обученные особые подразделения полиции. Приклопиль превратился в нечто большее, нежели просто в преступника в бегах, еще одного правонарушителя. Для работников правоохранительных органов он был ходячим воплощением зла, тем, кто водил их за нос почти десятилетие.

Эрих Цветтлер из полиции Вены отчитался: «Мы накрыли почти весь восток Австрии, чтобы предотвратить любые попытки побега через границу. Мы задействовали все, что у нас было, сотни полицейских». Когда распространилась новость, что исчезнувшая маленькая девочка восстала из мертвых, и об этом заговорила пресса, радиостанции оповестили о деталях поисков Приклопиля. Это принесло результат. Водители, запертые в пробках, образовавшихся из-за полицейской операции, начали звонить в полицию, сообщая, что видели BMW с Приклопилем за рулем, несущимся словно безумец по улицам столицы.

Моторизованный патруль заметил его автомобиль около Брюннер-штрассе — района с многоэтажками вроде той, где когда-то жила Наташа, — и попытался преследовать его, но не смог тягаться с его двенадцатицилиндровым BMW. Благодаря его вниманию к мелочам его автомобиль постоянно находился в прекрасном рабочем состоянии, и он мог разгоняться до скорости свыше 140 миль в час. Вскоре после этого ему удалось ускользнуть и от второго патруля, попытавшегося погнаться за ним близ Эрцгерцог-Карл-штрассе.

Господин Заурядность умел водить, скажет позже полиция, несколько сконфуженная, что похититель оказался не по зубам специально обученным полицейским, прошедшим курсы по преследованию нарушителей скоростного режима.

Кристина Палфрадер, чье придорожное кафе сыграло центральную роль в драме, видела несущийся по улице в направлении от Штрасхофа BMW Приклопиля. Позже она вспомнила, как он на высокой скорости сделал крутой поворот на перекрестке, где располагается ее кафе.

Это было как в кино, он подъехал на огромной скорости, а затем сделал резкий левый поворот и на секунду остановился как раз напротив моего кафе. Я ясно видела его лицо. Его лоб покрылся испариной, но выглядел он невозмутимым, и ему понадобилась доля секунды, чтобы решить, куда ехать.

Я думаю, он услышал полицейские сирены, приближавшиеся издалека, и быстро съехал на боковую дорогу. Эту небольшую дорогу знают только местные. Это его и спасло, потому что так он поехал бы прямо на них, на заграждение, которое они установили на главной дороге. Они схватили бы его, и у него не было бы возможности покончить с собой.

Он несомненно был классным водителем, раз проделал все это и не потерял на огромной скорости управления такой большой машиной. Пахло горелой резиной, наверное, от покрышек; мы потом увидели на дороге его тормозной след.

Другим свидетелем погони был Крис Уайт, двадцати шести лет, британский сотрудник ООН, офисы которой располагаются в пяти минутах езды на метро от того места, где был найден автомобиль Приклопиля. Он описывал полицейскую акцию так:

Была среда, и я, как обычно, по дороге домой с работы остановился в торгово-развлекательном комплексе «Донауплекс» перекусить, выпить пару кружек пива и поиграть в бильярд с друзьями. Вдруг я поднял глаза и увидел, что место наводнено десятками полицейских, их было по крайней мере пятьдесят. В этот момент позвонил мой папа и сказал, что услышал по радио экстренное сообщение о той девочке, которую похитили, когда я был совсем юным, и что полиция окружает торговый центр, в котором я нахожусь. Я вышел из бара, чтобы лучше его слышать, и увидел полицейских по всему зданию, явно кого-то искавших и быстро переходящих из одного бара в другой. Я также заметил десятки полицейских машин, стоявших снаружи, и копов, направляющихся вниз, чтобы обыскать большую подземную автостоянку.

Несмотря на десятки заградительных постов и брошенную на поимку уже почти тысячу полицейских, которым помогало население — предупреждения и сообщения поступали едва ли не ежесекундно, — Приклопилю удалось остановиться на подземной автостоянке крупного торгового центра «Донауштадт». Он вернулся в район, где все началось. Где все и закончится.

Крушение его замыслов началось с того телефонного звонка, который позволил Наташе сбежать. Теперь настал черед Приклопиля попытаться заключить мир с тем единственным человеком, которого он считал своим другом. Последнее изображение живого похитителя, как раз перед его звонком Эрнсту Хольцапфелю, было сделано камерой видеонаблюдения над информационным табло торгового центра. Камера дает вид сверху сдержанного Приклопиля, за его спиной снуют дети и покупатели. Он не выглядит зловеще, лишь напряженно.

Через несколько минут он позвонил своему деловому партнеру. «Пожалуйста, помоги мне, приезжай скорее», — раздалось бормотание в трубке Хольцапфеля.

Позднее, в своем единственном заявлении об отношениях с Приклопилем, когда он рассказывал о встрече с ним и Наташей, Эрнст Хольцапфель поведал и об этом телефонном разговоре с человеком, которого когда-то называл другом, — с человеком, о котором он, как думал, знал все.

В то утро я уже разговаривал по телефону с господином Приклопилем об аренде отремонтированной квартиры в 15-м районе. Он снова позвонил мне днем и сказал: «Я в „Донауцентрум“ у старой почты. Заедь за мной, пожалуйста. Это срочно. Пожалуйста, выезжай немедля».

Он казался возбужденным, поэтому я не стал задавать вопросов и отправился к «Донауцентрум». Он сел в машину, как только я появился, и сказал, чтобы я ехал по Ваграмер-штрассе в сторону города. Еще он сказал: «Пожалуйста, трогай, потом объясню». Так что мы проследовали по Ваграмер-штрассе за станцию на Дрезденерштрассе в 20-м районе. Там мы нашли автостоянку. Он попросил меня выключить мобильный телефон, чтобы мы могли спокойно поговорить.

Он рассказал, что был пьян и промчался на скорости мимо полицейского поста. Он очень нервничал и повторил несколько раз: «У меня отнимут права. Без машины будет тяжело. Я больше не смогу навещать мать». Я пытался его успокоить. Я знал, что машины и водительские права для него были «священны». Я был знаком с ним довольно давно, и потому его объяснения не вызвали у меня сомнений. Он был очень возбужден, я никогда не видел его таким прежде. Поскольку он обычно никогда не употреблял алкоголь, я решил, что это вызвано выпивкой.

Я попытался успокоить его, заговорив о работе. Мы долго обсуждали ту квартиру и недоделки, которые еще предстояло закончить. Мы поговорили о возможной арендной плате и подсчитали доход. Все это как будто действительно его успокоило. Я пытался убедить его, что ему нужно сдаться самому, и тогда, быть может, его лишат прав всего на несколько месяцев. Он пообещал так и поступить и вышел на Дрезденерштрассе. Поскольку я знал его как человека, на которого можно положиться, я не сомневался, что он сделает то, что сказал.

Затем я поехал назад в многофункциональный зал, занялся кое-какой работой и встретился с клиентом. Где-то около десяти вечера, когда я шел к своей машине, ко мне подошли полицейские. Только на допросе мне рассказали об этом ужасном деянии. Я пришел в полнейшее замешательство, я даже не мог представить, что это правда. Я просто не мог поверить, что господин Приклопиль был способен на что-то подобное.

Также в полицейском участке мне пришлось опознавать господина Приклопиля по фотографии, сделанной после самоубийства. Это было ужасно, опознавать его.

Возможно, ему следовало сказать, что он опознавал то, что осталось от него. Двадцать третьего августа 2006 года, в 20.59, Вольфи выполнил свое обещание, данное Наташе, — он покончит с собой, если она когда-нибудь покинет его. Пассажиры пригородного поезда, направлявшегося к северному вокзалу города, рассказали, что почувствовали слабый «толчок».

В пределах видимости со знаменитого гигантского колеса обозрения в венском парке развлечений Пратер, на котором в киноверсии «Третьего человека»[17] психопат Гарри Лайм спрашивает своего циничного бывшего друга Ролло Мартенса, пока они смотрят вниз на «точки» людей внизу, сколько стоит человеческая жизнь, Вольфганг Приклопиль закончил свое мученическое существование под колесами поезда. Между станциями Пратерштерн и Трейзенгассе Приклопиль обезглавил себя. Его тело было сильно изуродовано, однако в кармане брюк вместе с другими личными вещами оказались ключи от его любимого BMW, который полиция нашла примерно за четыре часа до его самоубийства.

Что он делал четыре часа между тем последним телефонным звонком и самоубийством, остается загадкой. Никто так и не сообщил, что видел, как он выпивает в баре, сидит в парке или идет по улице. Словно призрак, каковым он часто бывал в жизни, огромные скопления народа так и не заметили его, пока истекали минуты до его смерти в одиночестве.

Все, что мы когда-либо узнаем о нем, будет преломлением сведений из прошлого, подобно свету звезд в телескопе, от единственного человека, кто, пожалуй, действительно хорошо его знал.

Ибо он так долго руководил всем представлением. Он был главным актером, режиссером и продюсером тайной драмы в Штрасхофе. Теперь же занавес поднимался над Наташей Кампуш, мегазвездой.

С тех пор как Хайдер и его Партия свободы вошли в правительство в 2000 году, Австрия не видывала такого неистовства средств массовой информации. Когда весть о Наташином побеге и смерти ее похитителя попала в новостные ленты, Вена оказалась в центре беспрецедентной истории. Наташа Кампуш превратилась в принцессу Диану из простолюдинов: за ней охотился, ее преследовал и требовал информации падкий до сенсаций мир, собираясь насытиться подробностями происходившего за долгие годы ее заточения. Но по мере того как с луковицы снимали шелуху, госпожа Кампуш — как она требовала, чтобы к ней обращались во время интервью, — озадачила мир своими чувствами к собственному мучителю. Ее отношения с семьей также были поставлены под сомнение, и от обоих родителей последовали горькие обвинения, что Наташины специалисты укрывают ее от них и манипулируют ею, словно неким современным «Маньчжурским кандидатом»[18], превращая в далекую и чужую.

Девочки в подвале больше не было: битва за ее душу, ее историю, ее разум и чувства только начиналась.

Первые несколько часов после побега она провела с полицейскими в Дойч-Ваграме, недалеко от дома на Хейнештрассе. Эрих Цветтлер из отдела по расследованию организованных и общеуголовных преступлений сообщил местной прессе, что Наташа «серьезно подвержена стокгольмскому синдрому», также появилось несметное число сообщений, приписываемых полиции, что она стала жертвой сексуального насилия.

Полицейский инспектор Сабина Фрейденбергер первой беседовала с Наташей и быстро с ней подружилась, укутав ее в свой китель и подарив часы. Она рассказала: «Она восхищалась моими украшениями и печалилась, что у нее никогда таких не было. Похититель говорил ей, что на это у него нет денег. Вот я и подарила ей свои часы».

Она добавила: «Наташа обладает обширным словарным запасом; похититель обучал ее, снабжал книгами. Также он заявил ей, что выбрал именно ее. Если бы он не похитил ее в тот день, то сделал бы это в другой. Она оказалась очень словоохотливой. Рассказала мне всю историю от начала до конца. Она говорила, что целые дни только и делала, что слушала радио».

Женщина-полицейский заявила телекомпании ORF — той самой, посредством которой Наташа позже подаст собственную, тщательно отредактированную версию своего заточения и отношений с Приклопилем, — что она считает, что Наташа стала жертвой тяжкого сексуального насилия. Однако Фрейденбергер полагает, что сама Наташа не желает с этим соглашаться. «Ей это непонятно. Она все делала по собственной доброй воле», — добавила она. Скоро мутные воды станут еще грязнее.

Тем временем семью Наташи уведомили о ее возвращении. Когда ее отец Людвиг услышал новость, что его дочь жива и находится в Вене, он не выдержал: «Я надеюсь, надеюсь, так надеюсь, что едва могу это вынести, то есть я просто не могу в это поверить. Если это правда, то это будет величайшим событием из всех возможных». В семь часов того же вечера, менее чем за два часа до окончания срока жизни Приклопиля, в Криминальном управлении на Бергассе Наташа вновь воссоединилась со своим папой после восьми с половиной лет разлуки.

Согласно полицейским отчетам, когда Кох вошел, воцарилась долгая пауза, в течение которой отец и дочь смотрели друг на друга. Затем Наташа, на которой было лишь простое оранжевое платье до колена да туфли без каблука, в чем она и сбежала, вскочила и обняла отца за шею. Глава департамента полиции Хервиг Хайдингер рассказал, что они лишь обнимались и безудержно рыдали. Позже Людвиг Кох описал свои чувства: «Такое можно увидеть лишь в кино. Это было совершенно ошеломительно. Она упала в мои объятия и сказала, что любит меня. Потом спросила, остался ли у меня еще ее игрушечный автомобиль, ее любимый. Конечно, ответил я ей. У меня и куклы ее остались — все, что у нее были».

«Я никогда не переставал надеяться, — добавил Кох. — Но наконец-то получил облегчение. Она на сто процентов моя дочка. Для меня она как будто и не пропадала». Когда Наташа обнаружилась, ее мать Бригитта была в отпуске под Грацем, но уже через несколько часов вернулась в Вену для краткой встречи с дочерью.

Наташа оставалась вне поля зрения прессы две недели. От членов семьи и полицейских источников уже просочились кое-какие подробности, прежде чем круг специалистов по связям с общественностью и сметливые адвокаты начали пытаться скрыть историю Наташи надежнее, чем Пентагон при ядерном нападении. Людвиг описывал свою дочь следующим образом: «Наташа истощена, у нее очень-очень белая кожа и синяки по всему телу. Мне невыносимо думать, как они появились. Она проживает в гостинице с женщиной-полицейским и психологом. Но мне сказали, что я могу видеться с Наташей когда захочу».

Австрийская полиция допустила фотографов в комнату, где содержалась Наташа. Комната, хотя и маленькая, выглядела почти как обычная детская, несколько в беспорядке, со светло-розовыми обоями, с разложенной повсюду одеждой, в том числе и весьма элегантным черно-серым комплектом, состоящим из юбки и блузки и висевшим на стене. Сервант был наполнен архивными папками ярких цветов, газетами и книгами, а рядом с кроватью висела красная дамская сумочка. Ошарашенный мир взирал на эту «тюрьму», но это был первый из множества примеров, когда Наташа жаловалась, что пресса «попирает» ее частную жизнь.

Детский психиатр доктор Макс Фридрих, который позже откажется разбираться с подозрительными детскими фотографиями обнаженной Наташи, возглавляет венскую Университетскую клинику детской психоневрологии, и на него в то время была возложена ответственность за ее душевное здоровье. Ей пришлось провести первый месяц своей свободы под опекой его команды, встречаясь с искалеченными душами вроде потенциальных самоубийц и больных анорексией, пока врачи пытались медленно и деликатно выяснить, что же с ней произошло и какова была природа ее взаимоотношений с Приклопилем.

По словам врачей, отметины на ее ногах являются скорее всего следствием кожного расстройства, нежели насилия. Данное утверждение было поддержано и ее матерью: «Они появились из-за недоедания, поскольку она получала практически одну лишь холодную пищу вроде бутербродов с ветчиной и никаких фруктов или овощей». Это совершенно не соответствует поздним заявлениям Наташи, что она готовила Приклопилю по рецептам из кулинарных книг, которые он покупал.

Госпожа Сирни добавила, что ей было очень тяжело увидеть по телевизору крошечную тюрьму Наташи. «Одежда в клетку, что висела на стене, — это платье, в которое Наташа была одета во время похищения. Наверное, она хотела, чтобы оно всегда было у нее на виду, — ведь это ее единственная связь с прошлой жизнью».

Больше подробностей удалось узнать от ее мачехи Георгины Кох, которая рассказала: «Ее первое желание — мобильный телефон. Мы пошли и сразу же купили его ей, хотя и не знаем, сможет ли она им пользоваться. Она постоянно находится с психологами и полицейскими, даже когда у нее гости, там всегда кто-нибудь есть. Они даже не сразу разрешили принести нам ее детскую куклу».

Когда Людвига спросили, не боится ли он, что похититель жестоко обращался с его дочерью, он ответил: «Он причинил ей достаточно зла. Мне хватило одного взгляда на нее, чтобы понять это».

Однако противоречивые чувства, которые Наташа испытывала к Приклопилю, обнаружились уже в первые часы ее свободы. Ей рассказали о его смерти на следующий день, и, по сообщениям как медицинских, так и полицейских источников, ее первой реакцией был яростный гнев на полицию за то, что они «позволили этому случиться», стремительно сменившийся глубокой скорбью. Она горько плакала. Доктор Бергер, детский и подростковый психиатр из Венского университета, являющийся одной из ключевых фигур в проводящемся психиатрическом лечении Наташи, заявил, что это «неудивительно», учитывая степень «близости», возникшей с человеком, подвергшим ее заточению.

«Конечно же, подобный опыт является очень тяжелой психологической травмой, особенно для такой незрелой личности, как Наташа, — прокомментировал профессор Бергер. — Здесь две стороны медали: с одной — жертва претерпевает страдания и боль из-за чинимого насилия, однако с другой — присутствует также и сильнейшая эмоциональная связь. Восемь лет, проведенные в обществе всего лишь одного человека, теперь вырванного из ее жизни, естественно повергли ее в шок».

Шокированными оказались и следившие за этими странными взаимоотношениями, когда выяснилось, что Наташа воздала дань почтения своему похитителю, проведя десять минут наедине с его телом в морге в Венском институте судебной медицины и поставив зажженную свечу перед закрытым гробом. При этом, что по его словам было «торжественной и глубоко личной скорбной церемонией, длившейся несколько минут», девушку сопровождал ее консультант-психиатр профессор Фридрих.

Местные средства информации предположили, что этот визит в морг был, вероятно, рекомендован профессором Фридрихом как часть примирения госпожи Кампуш с ее восьмилетним испытанием. Однако профессор Бергер заявил, что Наташа настояла на том, чтобы повидать гроб своего похитителя, поскольку ей не разрешили присутствовать на его похоронах — в неотмеченной могиле на неназванном кладбище.

«Она хотела пойти на похороны господина Приклопиля, — рассказывал Бергер, — но я сказал ей, что это плохая идея, и отговорил ее. Тогда она отправилась в морг и попросила позволить ей провести десять минут наедине с его гробом». Ни он, ни профессор Фридрих, не говорили, плакала ли Наташа во время прощания, однако он подтвердил сообщения, что она действительно была разгневана на полицию, позволившую ему умереть. Он сказал: «Госпожа Кампуш винит себя в смерти господина Приклопиля и за те страдания, что обрушились на его мать. Она до сих пор испытывает чувство вины, но также и весьма разгневана на полицию, поскольку, по ее мнению, она дала ему умереть. Она обвиняет полицию в том, что та не предотвратила его самоубийства».

Вольфганг Приклопиль был похоронен в безымянной могиле в молчаливой церемонии без священника, в присутствии матери и сестры его делового партнера Эрнста Хольцапфеля Маргит Вендельбергер. Другими присутствовавшими на маленьком и безлюдном кладбище Лаксебурга в нескольких километрах к югу от Вены были примерно двадцать одетых в гражданское полицейских и два журналиста и фотографа, замаскировавшихся под служителей кладбища. Попытка сохранить в тайне последнее место обитания чудовища провалилась.

Церемония заняла лишь несколько минут. Две женщины тихо прочитали «Отче наш» и возложили красные и розовые розы и искусственный венок с надписью: «Последнее нежное „прощай“ от любящих тебя».

Новость о том, что Наташа скорбела у гроба Приклопиля и хотела пойти на его похороны, резко контрастировала с ее видимым безразличием к собственным родителям. Размолвка, которую ее знающие и дорогие юридические и медийные консультанты хотели сохранить в тайне, вскоре попала в газеты. И это вновь внесло свою лепту в то, что общественное мнение впоследствии обернулось против Наташи.

После освобождения Наташи ей был назначен психолог, как она и просила. Также она связалась с «Белым кругом» — организацией, занимающейся помощью жертвам насилия. Она узнала об их деятельности, слушая радио во время своего заключения.

Потом Наташа попросила связать ее с самым видным австрийским детским и подростковым психиатром профессором Максом Фридрихом, которого она также знала по его многочисленным интервью на радио. Профессор Фридрих немедленно взялся за работу, а затем пригласил профессора Эрнста Бергера и других экспертов-консультантов, чтобы те занялись различными аспектами ее лечения.

Алчное стремление прессы заполучить первые фотографии и интервью привело к людям, общавшимся с ее матерью, однако вскоре стало очевидно, что она не тот человек, с которым следует иметь дело, поскольку мать встречалась со своей дочерью после ее побега лишь раз. Наташа явно отдалилась от родителей и хотела проходить лечение без участия их обоих.

Затем Людвиг Кох попытался начать вести дела от лица Наташи и нанял посредника, Руперта Лейтгеба. Тот, однако, был оттеснен на второй план, когда выяснилось, что Наташе уже назначили собственного адвоката, доктора Гюнтера Харриша. Его пригласили психиатры, поскольку он уже сотрудничал с ними по другому делу австрийской девочки, которую мачеха держала в ящике.

Однако телефонные линии доктора Харриша тут же раскалились от звонков с предложениями дать интервью, вследствие чего был нанят профессиональный консультант — специалист по связям с общественностью и лоббированию Дитмар Эккер из фирмы «Эккер и партнеры», среди клиентов которой числится и Республика Сербия. Эккера пригласил профессор Бергер, поскольку они уже долгое время были друзьями.

Первый адвокат, доктор Харриш, отказался от работы уже примерно через неделю, признавшись, что дело его обременяет. «Я больше не могу им заниматься, — рассказывал он, — поскольку оно не оставляет времени для моих других клиентов. Также я не могу вести дело при таком невероятном давлении прессы. Я хотел бы приходить домой и не видеть десятков репортеров и телевизионных команд, осаждающих мою квартиру».

Доктор Харриш сам порекомендовал юридических представителей, работающих с Наташей и по сей день, — фирму «Лански, Ганцгер и партнеры», являющуюся одной из крупнейших австрийских юридических фирм, специализирующихся на законах о средствах массовой информации. Так начался процесс излечения — и торгашества — Наташи Кампуш. Неясно, какой из процессов пришел ей на ум первым, но спешка с назначением консультантов оставила в ее семье горький осадок.

Госпожа Сирни пожаловалась первой, что она едва виделась со своей дочерью с момента ее освобождения. «Дочери нужна ее мать», — говорила она, сетуя на медиков, пытавшихся объяснить всю глубину изоляции и смятения, испытываемых Наташей. «Почему мне нельзя увидеть своего ребенка?» — таков был заголовок одной из австрийских газет. «Наташа снова заперта — и это просто ужасает меня», — заявила госпожа Сирни в одном интервью. И далее:

Психологи и врачи — да, все это важно и хорошо. Но тем не менее дочери нужна ее мать.

Каждый раз, когда звонил телефон, я испытывала волнение и тревогу. Я всегда ждала новостей о своей дочери, но страшилась думать, что они окажутся плохими. И так было каждый раз, и довольно часто, когда полиция просила меня прийти в участок для опознания одежды или вещей девочек, которых они находили, — будь то нижнее белье, школьная сумка или обувь. Каждый раз я шла словно на собственную казнь.

Порой я даже желала, чтобы нашлось хотя бы ее тело. Тогда, по крайней мере, я получила бы хоть какое-то облегчение и у меня была бы могила, где я могла бы оплакивать свою прекрасную дочку.

Но вместо этого я продолжала ждать, что она в любой миг войдет в дверь. А теперь… теперь мне нельзя с ней видеться.

Ничто не сделало бы меня счастливее, чем если бы Наташа переехала жить ко мне, но она больше не ребенок, и это решение ей придется принимать самой. В данное время мне даже не разрешают с ней встречаться, и это так мучительно для меня.

Она такая хорошенькая, почти как на своих старых фотографиях, только слишком вытянувшаяся. Для меня это непривычно, ведь она исчезла еще ребенком, а теперь она взрослая. Я всегда знала, что у нее железная воля. Просто невероятно, что она вынесла подобное испытание и оказалась достаточно сильной и достаточно сообразительной, чтобы сбежать. Я так горжусь ею.

После своего эйфористического воссоединения с Наташей Людвиг тоже жаловался, что опасается стать для нее чужим. Зная об исключительном интересе прессы, а также о стремлении дочери спланировать собственное будущее, он стенал в отчаянии: «Однажды я ее уже потерял, а теперь теряю снова. Я, отец, должен ее умолять, чтобы увидеться с нею. Ну не безумие ли это? Многие психиатры говорили мне, что это будет даже к лучшему, если она будет со мной. Почему же это не происходит? Не безумие ли то, что я не знаю, где она находится?»

Все, что бы Наташа ни пыталась сделать или же не сделать, общественностью, изучавшей и анализировавшей ее и ее мотивы, как никого другого, так или иначе воспринималось как бессердечное безразличие к собственной родне. Как будто она погоню за славой и богатством предпочла любви и привязанности членов семьи, считавших, что они ее навсегда потеряли. Репутация — это все, когда вы медиа-звезда. Поэтому ее пресс-команде пришлось активно поработать, дабы попытаться сохранить чистоту образа Наташи Кампуш, когда ей приписывали катание на «порше» и появление на коктейлях среди сливок общества.

Стало ясно, что Наташа превратилась в самое популярное в мире на тот момент «достояние» прессы. Некий журналист заметил, что если бы поймали Усаму бен Ладена в день выступления Наташи, то в вечерних новостях по сравнению с лидером террористов она оказалась бы фавориткой.

Подобный огромный интерес, с потоком предложений интервью и обещаниями фантастических сумм, вынудил Наташу озаботиться объяснениями, хотя бы отчасти, каково ей теперь приходится. Она сделала это посредством любопытного «Письма миру», опубликованного через пять дней после побега.

Уважаемые журналисты, корреспонденты и люди мира.

Я довольно скоро уяснила, какое сильное впечатление на людей произвела новость о моем заточении, но я прошу о понимании в удовлетворении огромного интереса публики. Я осознаю, какими ужасающими и волнующими должны быть мысли о моем пребывании в тюрьме и как нечто подобное вообще могло произойти. Я также понимаю, что условия, в которых я жила, вызывают определенное любопытство и желание узнать больше.

Но в то же время я хочу четко дать понять, что не желаю комментировать любые детали интимных личных дел, и я готова предпринять шаги, гарантирующие, чтобы этот интерес не выходил из-под контроля.

Далее она сообщает некоторые подробности своего заточения:

Мое личное пространство: моя комната была оснащена всем, что могло бы мне понадобиться, и она стала моим домом, который вовсе не предназначался для показа публике.

Моя повседневная жизнь: она была тщательно вымерена. В основном она начиналась с совместного завтрака — он все равно большую часть времени не ходил на службу. Работа по дому, чтение, просмотр телевизора, разговоры, готовка — вот и все, что было из года в год и было неизменно связано со страхом остаться в одиночестве.

О моих взаимоотношениях: он не был моим повелителем. Ведь я была так же сильна, как и он, но иногда, образно выражаясь, он был моей опорой, а иногда тем, кто грубо со мной обращался. Но во мне он нашел не ту, и мы оба знали это.

Он осуществил похищение в одиночку и все подготовил заранее. После мы вместе обставили комнату. Также я не плакала после своего побега. Причин для этого не было.

По моему мнению, его смерть была излишней. Если бы он просто получил тюремный срок, то это не было бы концом света. Он является большой частью моей жизни, соответственно я действительно ощущаю, что в некотором роде скорблю по нему. Это правда, что моя юность отличалась от юности других, но в принципе я не чувствую, что упустила что-либо. Наоборот, я избежала некоторых вещей — не начала курить, пить, не обзавелась дурными друзьями.

Послание прессе: единственное, что я хотела бы потребовать от прессы, — это прекращение оскорбительных репортажей, искажения действительности, поучающих комментариев и отсутствия уважения ко мне.

На данный момент я чувствую себя очень хорошо в том месте, где проживаю, хотя порой у меня возникает чувство, что меня слишком контролируют. Я самостоятельно приняла решение ограничиться в общении со своей семьей только телефонными контактами. И только я решу, когда захочу общаться с журналистами.

О моем побеге: это произошло, когда я чистила машину в саду и увидела, что он отошел, пока я пылесосила. Это был мой шанс, я бросила пылесос и скрылась.

Также я хочу подчеркнуть, что никогда не называла его повелителем, как он того требовал. Я думаю, что он хотел этого, чтобы к нему так обращались, но в действительности же таковым не был.

У меня есть адвокат, с которым я обсуждаю законы. Я полностью доверяю молодой адвокатессе Монике Пинтертис, равно как и доктору Фридриху и доктору Бергеру, с которыми могу разговаривать без стеснения. Следственная бригада была очень добра со мной, я очень им благодарна, хотя они и были слишком любопытными, — в конце концов, это их работа.

Интимные вопросы: каждый хочет задать вопрос на интимную тему, однако она никого не касается. Быть может, однажды я поговорю об этом со своим психологом, а может, и нет. Моя личная жизнь принадлежит только мне.

Она обратилась к человеку, который был другом ее похитителя:

Господин X. не должен испытывать чувства вины, броситься под поезд было самостоятельным решением Вольфганга. Также я сочувствую матери Вольфганга. Я могу поставить себя на ее место, и сострадаю ей и понимаю ее. Я и она, мы обе думаем о нем. Я хочу выразить благодарность всем людям, кто принял участие в моей судьбе. Но, пожалуйста, оставьте меня в покое на ближайшее будущее. Надеюсь, доктор Фридрих сможет с помощью этого письма разъяснить это. Теперь обо мне заботится множество людей. Пожалуйста, дайте мне время, пока я не почувствую, что могу говорить сама за себя.

«Господин X.», упомянутый в последнем абзаце, — Эрнст Хольцапфель, человек, с которым она встречалась в период своего заточения и который принял последний телефонный звонок от Приклопиля перед его самоубийством.

Письмо Наташи все же не смогло загасить пламя любопытства. Скорее оно разожгло его еще больше. Ее очевидная привязанность к Приклопилю, позже выраженная в печати и ее знаменитом телевизионном инервью, вкупе с ее убеждением, что в жизни она многого не упустила, медленно начала замедлять курс неуклюжего супертанкера общественного мнения и через короткий промежуток времени развернула его на 180 градусов против нее.

Вечером 6 сентября, в среду, через две недели после освобождения, демонстрируя свою врожденную любовь и способность к контролю, Наташа Кампуш скоординировала направление тройного удара по прессе — телевидению, газетам и журналам — в попытке удержать главенство над тем, что виделось ей исключительно ее собственной историей, которая должна была быть преподнесена так, как того желала она.

Каждый из трех счастливых победителей в закулисной войне по предложению денег за первое интервью подписал контракт — все кандидаты были тщательно рассмотрены и окончательно утверждены списком самой Наташей на марафонски длительных совещаниях с ее адвокатами, в ходе которых пресса согласилась перечислить совокупную плату в фонд по ее выбору. Интервью газете «Кронен цайтунг», австрийскому журналу «Ньюс мэгэзин» и телевизионному каналу ORF экстренно вышли в свет с разницей во времени не более двух часов, как она и установила.

Первым по улицам ударил «Ньюс мэгэзин». Журнал был распродан в течение нескольких часов — читатели лезли в драку, чтобы ознакомиться с подробностями жизни девочки в подвале. Интервью изобразило более четкий портрет «жертвы», которая относилась с презрением к самому этому слову. В беседе с главным редактором журнала, Альфредом Вурмом, Кампуш сказала:

С доктором Фридрихом все в полном порядке. Он очень умный и всегда понимает, что я имею в виду. Мои адвокаты и консультанты по прессе тоже поддерживают меня наилучшим образом. Я уже всех их приняла, а они, вероятно, приняли меня. Все они классные. По крайней мере, большую часть времени.

Между моим адвокатом доктором Лански и профессором Фридрихом возникло небольшое разногласие. Один хотел, чтобы я уехала из Венской главной больницы, другой же настаивал, чтобы я на какое-то время осталась. В конечном счете мне пришлось вмешаться и убедиться, что спор улажен.

Я знала, что лечению ссора не принесет ничего хорошего. Доктор Лански хотел, чтобы я съехала, доктор Фридрих — чтобы осталась. На данный момент я пока там и остаюсь, наслаждаясь дружбой с доктором Фридрихом.

У меня есть женщина-психолог, но я не хочу называть ее имени. Ее ужасает пресса любого сорта. При ней я могу — и это истинная правда — всегда лежать на кушетке. Настоящее клише: психиатр и пациент на кушетке.

На вопрос, каково ей живется новой жизнью, она ответила:

Ну, за исключением того, что я сразу же простудилась и подцепила насморк, я живу совершенно нормально. Мое возвращение к обычной жизни оказалось очень быстрым. Даже удивительно, как скоро это произошло. Теперь я живу с другими людьми, и у меня не возникает с этим трудностей.